(no subject)
Россия любит Запад тем же механизмом, что и цыганскую песню. Давняя, необоримая, пушкинская и допушкинская еще влюбленность: вольною толпой, не гадая, в ад или в рай, по пыльной степи, не выбирая путей. Та дорога хороша, что под нами...
... Матушка, матушка, что во поле пыльно?
Вольная воля, ненаказуемая безответственность, страсть, не знающая оков морали, не боящаяся Бога, не стыдящаяся людей. Завораживающая идея , совершенная, притягательная, сверкающая.
....Матушка, матушка, на двор гости едут!
Но русские не живут безответственностью. Бьет час, и гусары, спавшие только что беспробудным сном, встают, потягиваются, поправляют амуницию - им сейчас в дозор. У них - служба. И тот, что пил шампанское, тоже встает. Он любит цыганку, у него разбито сердце - но и только. Не повод отлынивать, не причина подводить товарищей.
... Матушка, матушка, образа снимают.
Что есть влюбленность? Это когда в чужом внезапно видишь нечто, чрезвычайно свое. Русские страстны, очень страстны. Ревущий огонь, бушующий поток.
Мы - делаем ракеты и перекрыли Енисей.
А цыганки поют гусарам о страсти, не ведающей оков. Гусары слушают и влюбляются. И наверное, так будет всегда.
Ну вот, а теперь к делу. Запад тоже завораживает нас тем, что есть в нас самих, очень важно и остро есть, но что не составляет нашей сути - чужое. И я осмелюсь утверждать, что это что-то - трагедия. Когда я в одном из постов обмолвилась, что нашим либеральным оппонентам чуждо трагическое начало, никто не обратил внимания, и мне было досадно. Потому что, по-моему, это важно.
Либералам чужд трагический дух, потому что трагедия целиком и полностью основана на холизме. Иначе ее просто нет. Трагический герой всегда принадлежит идее, служит идее и воюет с идеей. В античной трагедии - с судьбой. В европейской - с долгом. Но чтобы воевать с долгом, нужно, как минимум, чтобы он у тебя был. А для этого нужно быть частью цельности, проводником, через который идея приходит в мир. Иначе никак. Но это проводник, наделенный свободой воли. И он способен восстать на целое.
В этом вся прелесть, понимаете? Причем прелесть в обоих смыслах - и в библейском, и в самом что ни на есть житейском тоже. Трагедия - всегда богоборчество, кулак Гёца фон Берлихингена, грозящий небесам. И в то же время это очень, очень красиво, завораживающе прекрасно - человек не меленькая и тускленькая игрушечка обстоятельств, продукт эволюции, жертва комплексов, химизмов и прочей дряни; какова бы ни была твоя социальная роль, на какой ступени ты ни находился, в какой толпе ни был бы затерян - целое всегда в тебе и безмерное с тобой, и ты можешь выбирать - на равных с силами, которые превыше любых царей, не говоря уже о президентах.
Мы такое любим.
Но мы - не трагический народ. И когда говорят, что у нас нет трагедий о великой любви, вполне можно добавить: вообще никаких нет. Здесь совершенно та же история, что и с цыганской песней - любим, да, но для нас это узковато. Ревущий огонь, по-цыгански вольный, не направляемый стальным корпусом, никого не приблизит к звездам. Туповатая упертость трагедии в вечный протест - тоже. Мы можем больше. Но любим, да.
Дело в том, что нельзя выразить все и сразу. Ни в единое слово, ни в единую песню всего не сольешь. И когда какие-то узкие моменты нашего "я" выражаются так ярко, так законченно, так полно - мы очаровываемся. Что делать.
... Матушка, матушка, что во поле пыльно?
Вольная воля, ненаказуемая безответственность, страсть, не знающая оков морали, не боящаяся Бога, не стыдящаяся людей. Завораживающая идея , совершенная, притягательная, сверкающая.
....Матушка, матушка, на двор гости едут!
Но русские не живут безответственностью. Бьет час, и гусары, спавшие только что беспробудным сном, встают, потягиваются, поправляют амуницию - им сейчас в дозор. У них - служба. И тот, что пил шампанское, тоже встает. Он любит цыганку, у него разбито сердце - но и только. Не повод отлынивать, не причина подводить товарищей.
... Матушка, матушка, образа снимают.
Что есть влюбленность? Это когда в чужом внезапно видишь нечто, чрезвычайно свое. Русские страстны, очень страстны. Ревущий огонь, бушующий поток.
Мы - делаем ракеты и перекрыли Енисей.
А цыганки поют гусарам о страсти, не ведающей оков. Гусары слушают и влюбляются. И наверное, так будет всегда.
Ну вот, а теперь к делу. Запад тоже завораживает нас тем, что есть в нас самих, очень важно и остро есть, но что не составляет нашей сути - чужое. И я осмелюсь утверждать, что это что-то - трагедия. Когда я в одном из постов обмолвилась, что нашим либеральным оппонентам чуждо трагическое начало, никто не обратил внимания, и мне было досадно. Потому что, по-моему, это важно.
Либералам чужд трагический дух, потому что трагедия целиком и полностью основана на холизме. Иначе ее просто нет. Трагический герой всегда принадлежит идее, служит идее и воюет с идеей. В античной трагедии - с судьбой. В европейской - с долгом. Но чтобы воевать с долгом, нужно, как минимум, чтобы он у тебя был. А для этого нужно быть частью цельности, проводником, через который идея приходит в мир. Иначе никак. Но это проводник, наделенный свободой воли. И он способен восстать на целое.
В этом вся прелесть, понимаете? Причем прелесть в обоих смыслах - и в библейском, и в самом что ни на есть житейском тоже. Трагедия - всегда богоборчество, кулак Гёца фон Берлихингена, грозящий небесам. И в то же время это очень, очень красиво, завораживающе прекрасно - человек не меленькая и тускленькая игрушечка обстоятельств, продукт эволюции, жертва комплексов, химизмов и прочей дряни; какова бы ни была твоя социальная роль, на какой ступени ты ни находился, в какой толпе ни был бы затерян - целое всегда в тебе и безмерное с тобой, и ты можешь выбирать - на равных с силами, которые превыше любых царей, не говоря уже о президентах.
Мы такое любим.
Но мы - не трагический народ. И когда говорят, что у нас нет трагедий о великой любви, вполне можно добавить: вообще никаких нет. Здесь совершенно та же история, что и с цыганской песней - любим, да, но для нас это узковато. Ревущий огонь, по-цыгански вольный, не направляемый стальным корпусом, никого не приблизит к звездам. Туповатая упертость трагедии в вечный протест - тоже. Мы можем больше. Но любим, да.
Дело в том, что нельзя выразить все и сразу. Ни в единое слово, ни в единую песню всего не сольешь. И когда какие-то узкие моменты нашего "я" выражаются так ярко, так законченно, так полно - мы очаровываемся. Что делать.