Флоренция - это город, возвращающий надежду.
От базилики San Miniato al Monte, с самой высокой точки Флоренции, сбегает вниз серпантинистая крутая улочка Via del Monte alle Croci. По ней мы спускаемся в город, проходим через ворота Piazetta di San Miniatto в той самой крепостной стене, которую видели с холма. И, свернув налево, по улице Via di San Niccolo выходим к повороту на мост Ponte alle Grazie.
Вид на Арно и набережные с моста Понте алле Грацие
Путешествие формирует встречи. Как будто кто-то уже заготовил канву, по которой будет вышит узор.
Есть встречи, которые заранее не планируешь. Но они планируют тебя.
Проходя по улице Сан Николо, мы шли мимо дома 91, в котором провёл три последних года своей жизни Андрей Тарковский. В 1983 году городская мэрия Флоренции подарила скитавшемуся по Европе режиссёру квартиру на 5 этаже дома, занимаемого университетом. В мансарде на 6 этаже был рабочий кабинет, он же монтажная. Здесь Андрей Арсеньевич работал над последними фильмами "Ностальгия" и "Жертвоприношение".
Оказывается, здесь, во Флоренции, хранятся все архивы Тарковского.
Из окон кабинета открывается вид на панораму города, на крыши и купола соборов.
На фасаде дома - памятная доска на итальянском: "Андрей Тарковский, несравненный режиссер духовного кино, изгнанник во Флоренции, в этом доме провел последние годы своей жизни. Гость и почетный гражданин города Флоренция".
"Флоренция - это город, возвращающий надежду", - напишет Тарковский в дневнике.
И ещё напишет: "Италия - моя вторая родина. Потому что только здесь я нашел тот самый хаос, который потерял в России"
Именно из путешествия по Италии родится замысел его "Ностальгии".
За 100 километров отсюда, в тосканском селе Баньо Виньоне по дну каменного средневекового бассейна пройдёт герой Олега Янковского со свечой в руке.
"Он искал свою Италию, красота которой существует не сама по себе, а как часть состояния души" - напишет об Андрее Тарковском Паола Педиконе.
Как часть состояния души... Не этого ли ищем все мы?
Здесь и сейчас мне хочется поделиться воспоминанием и фотографией:
"После инфаркта Андрею Арсеньевичу было предписано больше гулять на свежем воздухе. Тарковский с удовольствием выполнял это предписание. Брал с собой овчарку Дака, маленького Тяпу - так он звал любимого Андрюшку - и они втроем отправлялись гулять к берегу Сетуни. Тарковский учил сынишку смотреть: вон дерево, смотри какое красивое; а если тут присесть, то слева от дерева появится церквушка и зеленый пригорок - ну что за прелесть! Тяпа с жадностью усваивал эти уроки, пробовал смотреть сам, так, чтобы картинка тоже была красивой, как у отца. Отец учил его рассматривать движение насекомых в траве, понимать тихую жизнь растений, взаимодействие ветра и листвы... Дома у них тоже было любимое занятие: Андрей Арсеньевич садил Тяпу рядом на диване, клал на колени тяжелейший альбом с репродукциями художников итальянского Возрождения, и они могли часами листать и рассматривать картины Леонардо, Беллини, Джотто, Мантенья, Боттичелли, Микеланджело, Тинторетто, Веронезе, Караваджо..." (Юрий Лепский)
Отец учил сына Видеть. Наверное, это умение - Видеть - одно из самых ценных, которое можем передать мы, родители, своим детям. Видеть вглубь. Видеть и понимать душу вещей и скрытую, ещё непроявленную, но уже существующую в бутоне, в почке, в зародыше красоту. Видеть в человеке и в событии его потенциал. Видеть человека как событие. Духовное событие.
Умение Видеть было свойственно мастерам эпохи Возрождения. Может быть, наиболее полно, пиково и синтезийно оно воплотилось в личности и судьбе Леонардо да Винчи, человека-универсума, человека-загадки.
"Вы видели когда-нибудь, как взлетает птица?
А теперь послушайте, как видел это Леонардо.
"Когда птица слетает с какого-нибудь места вверх, ветер значительно благоприятствует ей. Если она желает использовать его с выгодой для себя, откуда бы он ни дул, она располагается наклонно на течении ветра, забирая его под себя в виде клина, и даёт начало своему взлёту, несколько подпрыгивая."
Или это наблюдение: "Птице, которая летит против ветра и хочет сесть на высоком месте, необходимо лететь выше этого места, а затем повернуться назад и без взмахов крыльями опуститься на указанное место".
Он не только наблюдает за полётом птиц, он - с ума сойти можно! - учит летать.
Он учит летать человека, человечество.
/.../
Известный французский учёный Тейяр де Шарден в книге "Феномен человека" писал: "Стремиться видеть больше и лучше - это не каприз, не любопытство, не роскошь. Видеть или погибнуть". И дальше: "В такое положение поставлено таинственным даром существования всё, что является составным элементом универсума".
Чем полнее видит человек, тем полнее он живёт. Видеть - это понимать. Когда человек видит, понимая, - мир озаряется новым смыслом".
Это цитата из книги Евгения Богата "Мир Леонардо". Богат - один из моих любимых эссеистов-мыслителей. Позволю себе процитировать его дальше и больше.
"Вы видели когда-нибудь волны? Обыкновенные волны на море или на озере во время волнения. Видели. Может быть, сотни раз.
Теперь послушайте, как видел это Леонардо.
Зарисовав волну на берегу моря у Пьомбино, он записал: "Вода АВС есть волна, нахлынувшая на изогнутый берег. Когда она отхлынула, на неё налетела следующая волна. Они вместе взмыли вверх, более слабая волна уступила напору более сильной, и они снова обрушились на изогнутый берег".
Это даже не рассказ о волне, это - анатомия волны. Недаром Леонардо был выдающимся анатомом.
/.../
Один из лучших исследователей "трудов и дней" Леонардо Василий Павлович Зубов интересно сопоставляет видение старшего современника Леонардо Альберти с видением самого Леонардо.
Альберти отмечал, что человек, гуляющий по лугу, "на солнце кажется зелёным с лица".
Леонардо, обращаясь к этому наблюдению, конкретизирует его и углубляет: "Если на поверхности земли будут луга и женщина окажется между лугом, который освещён солнцем, и этим солнцем, ты увидишь, что все изогнутые части, которые может видеть этот луг, окрашиваются отражёнными лучами в цвет этого луга".
У Леонардо луг видит! Луг - живой, и, как всё живое, он видит, потому что видеть - самое изумительное свойство жизни!
И здесь же Леонардо говорит нечто ещё более замечательное: "...а та часть, которая будет видима светлому воздуху, пронизанному лучами солнца (поскольку воздух, как таковой, - лазоревый), та часть женщины, которая будет видима этим воздухом, будет иметь голубоватый оттенок".
И воздух у Леонардо видит! И воздух живой. Для него нет ничего мёртвого в окружающем мире, в мироздании.
И сам он живой - живой в том высшем смысле, что в нём живёт мудрость и наблюдательность будущих поколений. Ведь, в сущности, то, о чём пишет Леонардо, было воплощено в полотна через несколько столетий импрессионистами. Это у них "та часть женщины, которая будет видима этим воздухом" имеет голубоватые и иные непередаваемые словами оттенки.
Сопоставление с Альберти, который был человеком первой половины XV столетия и гениально поднялся над ним, с Леонардо, который был человеком второй половины XV столетия и гениально поднялся над веками и даже тысячелетиями, - это сопоставление открывает неисчерпаемые возможности, заложенные в умении видеть. Альберти, как пишет Зубов, подчеркивал трудность различить черты смеющегося и плачущего человека: «И кто может поверить, сам этого не испытав, насколько трудно, желая изобразить смеющееся лицо, избежать того, чтобы не сделать его скорее плачущим, чем веселым? А также кто мог бы, не потратив на это величайшего усердия, изобразить такие лица, в которых рот, подбородок, глаза, щеки, лоб, брови, - одним словом, все соответствовало бы именно этому, а не другому выражению смеха или плача?»Это очень интересно.
Но еще интереснее об этом у Леонардо: «Тот, кто смеется, не отличается от того, кто плачет, ни глазами, ни ртом, ни щеками, но только неподвижным положением бровей, которые соединяются у того, кто плачет, и поднимаются у того, кто смеется».
Альберти констатирует трудность задачи. Леонардо находит ее гениальное решение.
То тончайшее, почти непередаваемое человеческим языком, что запечатлели потом кистью импрессионисты, увидел и зафиксировал (с помощью слова, а не кисти) в записных книжках Леонардо. «Волнующееся море, - писал он, - не имеет одного общего цвета. Тот, кто видит его с суши, видит его темного цвета, и тем более темного, чем оно ближе к горизонту, и видит на нем некоторую светлоту или блики, которые движутся медленно, наподобие белых ягнят в стаде. А тот, кто видит его, находясь в открытом море, видит его голубым».
А вот о дожде: «Дождь падает в воздухе, придавая ему свинцовый оттенок, поскольку с одной стороны он принимает свет солнца, а с противоположной - тень,
как это можно обычно видеть и в случае туманов. И земля становится темной, ибо такой дождь лишает ее сияния солнца; предметы, видимые по ту сторону его, - смутные, с неразличимыми границами, а предметы, которые находятся ближе к глазу, будут более явственными».
Но ведь это то же самое, что увидели через несколько столетий Моне, Писсарро, Ван Гог, Сислей!
Импрессионизм существовал задолго до импрессионистов как реальность, ожидающая открытия. Она была открыта во второй половине XIX века художни-
ками, которые вышли из полутемных мастерских, из классических чердаков к солнцу, воде, деревьям, человеческим лицам, отражающим сияние утра или отуманенность пасмурного дня.
И она была даже не увидена, а исследована ученым и художником итальянского Ренессанса, странным гостем из будущего. Леонардо писал о том, какими мы видим вещи при дожде (затемненном и освещенном), когда еще кисть не умела это передавать. И лишь потом, через века, через века…
Я думаю, что экскурсовод, рассказывающий в залах импрессионистов о тайнах их кисти, мог бы сегодня вполне воспользоваться этими открытиями Леонардо для того, чтобы открытия импрессионистов показались непосвященным менее странными и фантастическими, более объективными, что ли. Но гораздо интереснее даже не это. Замечательно, по-моему, что импрессионисты, когда они были отверженными, когда видели сумасшедших в них, осмеивали, даже мысли не допускали, что в их картинах отражено нечто реально существующее, могли бы, обороняясь и наступая, вынуть из забвения мысли-наблюдения Леонардо, доказывающие, что они отнюдь не безумцы, а люди, видящие реальность полнее и глубже, чем их «здравомыслящие» современники.
Интересно, что современником импрессионистов был и Кэрролл - автор «Алисы в Стране Чудес» и «Алисы в Зазеркалье». В нем чересчур рассудительные читатели тоже видели человека, далекого от реальности. И лишь через сто лет стало ясно, что постиг он самую суть вещей, суть, недоступную здравому смыслу.
Кстати, Леонардо, как и Кэрролл, любил нонсенсы, он увлекался сонетами современного ему флорентийского поэта Буркьелло, которые были бессмысленным набором не соединенных между собой образов и строчек, рисующих нечто абсурдное и в то же время потаенно-интересное.
Когда исчезает Чеширский Кот, один из персонажей первой истории об Алисе, в воздухе остается лишь его улыбка; кота нет, но улыбка парит.
Это одно из гениальных открытий Кэрролла, которое потом осмысливали математики, физики, логики.
И осмысливали настолько неожиданно, что Кэрролл, вероятно, был бы ошеломлен, узнав об этом.
Например, физик Энрико Ферми (1901-1954), вычислив в атомных ядрах таинственную частицу, не имеющую ни инертной массы, ни заряда, единственная реальность которой выражается в том, что она вращается, подумал, как утверждают его биографы, об улыбке Чеширского Кота. Ведь частица (названная «нейтрино») - нечто нереальное, по традиционной логике ее не существует (при отсутствии массы и заряда), ее будто бы и нет - и в то же время она… «улыбается»./.../
Умение видеть стало источником величайших открытий в науке. Альберт Эйнштейн в «Творческой автобиографии» рассказывал об удивлении, которое он испытал ребенком, когда ему показали компас. Наблюдая за стрелкой, которая вела себя «так определенно», мальчик Эйнштейн понял: за вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое. Став взрослым, он не раз жалел о том, что люди, вырастая, утрачивают дар удивления перед ветром и дождем, перед тем обстоятельством, что Луна не падает на Землю.
/.../
Леонардо осваивал мир, как его современники осваивали Землю. Недаром Леонардо и Колумб, Магеллан, Америго Веспуччи жили в одно время. Это была эпоха открытий во всём: на земле, на небе, в душе человека...
/.../
В сущности для Леонардо видеть означало мыслить.
Он созерцал? Да. Но Леонардо являл собой уникальный тип созерцателя - не безвольного (а созерцание безвольное, отдых от усилий воли - высшая радость, радость освобождения, как утверждал Шопенгауэр), а архиволевого. Кто-то из импрессионистов, кажется Ренуар, говорил в пылу полемики, что созерцает мир, как животное, то есть не думая, не мучаясь мыслями и загадками. Леонардо созерцал как человек. Его созерцание было редкостным сочетанием непосредственного - порой детски-непосредственного и первобытно-наивного - восприятия явлений мира с работой ума, постигающего их суть. Он созерцал мыслью. Всевидящей мыслью. И именно поэтому видел то, что не видели остальные, для которых чувственное восприятие и интеллектуальное осмысление были не одновременными, а раздельными актами познания. У него чувства и мысль были неразрывны, синхронны. И отсюда, наверное, склонность к загадкам... И - чувство загадочности мира, рождение стремления отгадать.
/.../
Он учил видеть мир, постигая неожиданную суть явлений обыденных и обыденную суть явлений неожиданных.
Это игра ума.
Говоря современным языком, Леонардо изобретал тесты на умение видеть вещи с непривычной, непримелькавшейся стороны.
Кто из нас в детстве не кидал камешков в воду, наблюдая потом за микроволнами, расходящимися от места падения?
Самое обычное из детских воспоминаний.
Видел это и Леонардо и, уже будучи взрослым, записал (возможно, повторив детские опыты):
«…Волна бежит от места своего возникновения, а вода не двигается с места - наподобие волн, образуемых в мае на нивах течением ветров: волны кажутся бегущими по полю, а нивы с своего места не сходят».
Сегодняшние физики иллюстрируют этим наблюдением Леонардо явление, называемое энтропией.
Любимая мысль Леонардо - об универсальности живописца. Хочется повторить ее еще раз, объяснив подробнее: универсальность живописца заключается в том, чтобы все видеть в мире, все понять в мире и все запечатлеть в мире.
Леонардо понимал себя универсальным человеком не потому, что сочетал в одном лице живописца, ученого, инженера, был и ботаником, и гидротехником, и анатомом, и астрономом…
Он видел в себе универсального человека, потому что видел мир универсально: в единстве и разнообразии.
Умение видеть сосредоточенно и обдуманно, охватывать всю бесконечность бытия было для него решающим условием универсальности.
Видеть в мире все вещи, понимая их совершенство.
Леонардо - человек-око. Но для него и все мироздание было оком.
Вот послушайте:
«Моя книга имеет целью показать, каким образом Океан вместе с другими морями заставляет посредством Солнца сиять наш мир наподобие Луны и для тех, кто находится далеко, казаться светилом».
Углубимся в этот текст, чтобы понять: Леонардо из немыслимой дали, из бездны мироздания, видит нашу Землю. По его мысли, само мироздание - око, такое же, как око художника. И это око нас видит. Не только мы видим небо, но и небо видит нас. Это одно из самых возвышенных очеловечиваний космоса, когда человек, как бы обожествляя его, сообщает ему лучшее, что у него есть, - умение видеть.
Так в эпоху античности люди наделяли собственными добродетелями бессмертных богов.
Леонардо был гениальным мыслящим оком человечества.
И именно поэтому весь сегодняшний мир уже существовал в его голове (в чем можно убедиться, побывав в одном из залов замка Клу в Амбуазе).
Да, весь сегодняшний мир. Но не только мир вертолетов, автоматических линий, подводных лодок и радиотелескопов, улавливающих пульсацию невообразимо далеких галактик.
Мир сегодняшней человеческой души, тревожной, сомневающейся и ранимой. Ищущей истину, страдающей от лжи./.../
Леонардо любил рассматривать лица мужчин и женщин вечерами и в пасмурную погоду, отмечая в них особую нежность.
У немых он учился выражению души в жестах.
Он делает замечательное наблюдение, достойное того, чтобы обогатить систему Станиславского: походка ребенка напоминает походку старца (речь идет о малых детях).
Эта инверсия, то есть нарочитая перестановка, обостряет нашу наблюдательность и наше понимание человека. Не удивляет, что походка старца похожа на походку ребенка, много удивительнее сопоставление походки ребенка с походкой старца.
Умение резко выделить некую странность в общепринятом, увидеть в обыденном, рождающем равнодушие, нечто печально и радостно удивляющее - великий дар.
Это и есть та подвижная, гибкая черта, у которой художнический взгляд на жизнь переходит в философский. Избитое сопоставление старого с малым обора-
чивается метафорой человеческого существования, укладывающегося между двумя беспомощностями - в начале и конце жизни.
Через столетие латиноамериканский писатель Габриель Маркес напишет о мальчике, который делает в жизни самый первый шаг, что это его самый первый
шаг к смерти.
/.../
Дитя, напоминающее старца у Леонардо, и первый шаг к смерти ребенка у Маркеса - то художественно-философское постижение трагического мира, которое обостряет наше чувство бесценности расстояния между двумя беспомощностями, расстояния, имя которому - человеческая жизнь.
Это расстояние не измеришь тонким стебельком или соломинкой, отрезая от них больше или меньше, тут нужны иные меры, и Леонардо об этом тоже думал, когда говорил: "тот, кто жил хорошо, тот жил долго".
Чтобы совершить подобное открытие - выработать такую меру ценности человеческой жизни, - надо было уметь видеть, уметь понимать, уметь создавать.
Видеть, понимать, создавать - было триединой Леонардовой формулой бытия./.../
Видеть для Леонардо - это насытить око всем богатством видимости и, не дав ускользнуть ни одной подробности, углубиться в самую суть явления, таящуюся за видимостью, а потом опять насыщать и насыщать око, уже понимая суть явления и видя его в развитии, в изменении, в трепете и пульсации жизни. Увидеть, чем было это раньше и чем будет потом, через тысячелетия.
/.../
...эта неуёмная, эта первобытная страсть увидеть все переходы, переплавки, перековки, перевоплощения, пере... пере... то есть схватить острым и точным наблюдением и запечатлеть карандашом или кистью самые интимные моменты в становлении реальности, когда нечто известное и явно существующее переходит в нечто неизвестное, совершенно новое, пока загадочное".
(Евгений Богат, "Мир Леонардо")
Последнее очень свойственно тонкой пространственно-временной реальности фильмов Андрея Тарковского.
Говорят, Андрей Арсеньевич почти ежедневно ходил на прогулки в Галерею Уфицци - тем самым путём, которым пройдём сейчас мы - через мост Понте Грацие, затем налево по набережной, мимо музея Галлилея.
Но прежде чем мы отправимся к Арно, покажу несколько деталей с улицы Сан-Николо и окресностей. Просто для атмосферы.
Когда человек идёт по незнакомому городу, он выхватывает из общего потока детали. Я выхватила эти.
Расписанные фресками элементы фасадов - характерны для флорентийских улиц
Узость улиц не даёт сфотографировать дом издалека и прямо. Взгляд можно бросить только так - снизу вверх, в той перспективе, когда "объект" уходит в небо )
А вот мотив геральдической флорентийский лилии.
Строго говоря, это не лилия, а ирис. Стилизованное изображение цветка жёлтого ириса-касатика.
Это геральдическая лилия французских королей, которая благодаря Людовику XI была введена в герб Медичи, а следовательно, в герб Флоренции и Тосканы.
Ну а теперь - к Арно, на просторы )
Вообще-то я собиралась вести вас прямиком к Арно с холма Ольтрарно, но встреча с Тарковским развернула мою мысль в отдельный фрактальный фрагмент )
Флоренция фрактальна, это да.
"Все эти отклонения и неоднозначности хорошо вписываются в глубоко кучерявый характер самой Флоренции. Беглому взгляду галопирующего туриста она при всём богатстве кажется простой и понятной (плавали - знаем), но при попытке замедлиться и копнуть поглубже внезапно чувствуешь себя тем Мичуриным из анекдота, который полез было на ёлку за укропом, но тут его завалило арбузами. В этом городе всё рядом - знай смотри в оба" (Николай Горбунов)
Продолжение следует...
Вид на Арно и набережные с моста Понте алле Грацие
Путешествие формирует встречи. Как будто кто-то уже заготовил канву, по которой будет вышит узор.
Есть встречи, которые заранее не планируешь. Но они планируют тебя.
Проходя по улице Сан Николо, мы шли мимо дома 91, в котором провёл три последних года своей жизни Андрей Тарковский. В 1983 году городская мэрия Флоренции подарила скитавшемуся по Европе режиссёру квартиру на 5 этаже дома, занимаемого университетом. В мансарде на 6 этаже был рабочий кабинет, он же монтажная. Здесь Андрей Арсеньевич работал над последними фильмами "Ностальгия" и "Жертвоприношение".
Оказывается, здесь, во Флоренции, хранятся все архивы Тарковского.
Из окон кабинета открывается вид на панораму города, на крыши и купола соборов.
На фасаде дома - памятная доска на итальянском: "Андрей Тарковский, несравненный режиссер духовного кино, изгнанник во Флоренции, в этом доме провел последние годы своей жизни. Гость и почетный гражданин города Флоренция".
"Флоренция - это город, возвращающий надежду", - напишет Тарковский в дневнике.
И ещё напишет: "Италия - моя вторая родина. Потому что только здесь я нашел тот самый хаос, который потерял в России"
Именно из путешествия по Италии родится замысел его "Ностальгии".
За 100 километров отсюда, в тосканском селе Баньо Виньоне по дну каменного средневекового бассейна пройдёт герой Олега Янковского со свечой в руке.
"Он искал свою Италию, красота которой существует не сама по себе, а как часть состояния души" - напишет об Андрее Тарковском Паола Педиконе.
Как часть состояния души... Не этого ли ищем все мы?
Здесь и сейчас мне хочется поделиться воспоминанием и фотографией:
"После инфаркта Андрею Арсеньевичу было предписано больше гулять на свежем воздухе. Тарковский с удовольствием выполнял это предписание. Брал с собой овчарку Дака, маленького Тяпу - так он звал любимого Андрюшку - и они втроем отправлялись гулять к берегу Сетуни. Тарковский учил сынишку смотреть: вон дерево, смотри какое красивое; а если тут присесть, то слева от дерева появится церквушка и зеленый пригорок - ну что за прелесть! Тяпа с жадностью усваивал эти уроки, пробовал смотреть сам, так, чтобы картинка тоже была красивой, как у отца. Отец учил его рассматривать движение насекомых в траве, понимать тихую жизнь растений, взаимодействие ветра и листвы... Дома у них тоже было любимое занятие: Андрей Арсеньевич садил Тяпу рядом на диване, клал на колени тяжелейший альбом с репродукциями художников итальянского Возрождения, и они могли часами листать и рассматривать картины Леонардо, Беллини, Джотто, Мантенья, Боттичелли, Микеланджело, Тинторетто, Веронезе, Караваджо..." (Юрий Лепский)
Отец учил сына Видеть. Наверное, это умение - Видеть - одно из самых ценных, которое можем передать мы, родители, своим детям. Видеть вглубь. Видеть и понимать душу вещей и скрытую, ещё непроявленную, но уже существующую в бутоне, в почке, в зародыше красоту. Видеть в человеке и в событии его потенциал. Видеть человека как событие. Духовное событие.
Умение Видеть было свойственно мастерам эпохи Возрождения. Может быть, наиболее полно, пиково и синтезийно оно воплотилось в личности и судьбе Леонардо да Винчи, человека-универсума, человека-загадки.
"Вы видели когда-нибудь, как взлетает птица?
А теперь послушайте, как видел это Леонардо.
"Когда птица слетает с какого-нибудь места вверх, ветер значительно благоприятствует ей. Если она желает использовать его с выгодой для себя, откуда бы он ни дул, она располагается наклонно на течении ветра, забирая его под себя в виде клина, и даёт начало своему взлёту, несколько подпрыгивая."
Или это наблюдение: "Птице, которая летит против ветра и хочет сесть на высоком месте, необходимо лететь выше этого места, а затем повернуться назад и без взмахов крыльями опуститься на указанное место".
Он не только наблюдает за полётом птиц, он - с ума сойти можно! - учит летать.
Он учит летать человека, человечество.
/.../
Известный французский учёный Тейяр де Шарден в книге "Феномен человека" писал: "Стремиться видеть больше и лучше - это не каприз, не любопытство, не роскошь. Видеть или погибнуть". И дальше: "В такое положение поставлено таинственным даром существования всё, что является составным элементом универсума".
Чем полнее видит человек, тем полнее он живёт. Видеть - это понимать. Когда человек видит, понимая, - мир озаряется новым смыслом".
Это цитата из книги Евгения Богата "Мир Леонардо". Богат - один из моих любимых эссеистов-мыслителей. Позволю себе процитировать его дальше и больше.
"Вы видели когда-нибудь волны? Обыкновенные волны на море или на озере во время волнения. Видели. Может быть, сотни раз.
Теперь послушайте, как видел это Леонардо.
Зарисовав волну на берегу моря у Пьомбино, он записал: "Вода АВС есть волна, нахлынувшая на изогнутый берег. Когда она отхлынула, на неё налетела следующая волна. Они вместе взмыли вверх, более слабая волна уступила напору более сильной, и они снова обрушились на изогнутый берег".
Это даже не рассказ о волне, это - анатомия волны. Недаром Леонардо был выдающимся анатомом.
/.../
Один из лучших исследователей "трудов и дней" Леонардо Василий Павлович Зубов интересно сопоставляет видение старшего современника Леонардо Альберти с видением самого Леонардо.
Альберти отмечал, что человек, гуляющий по лугу, "на солнце кажется зелёным с лица".
Леонардо, обращаясь к этому наблюдению, конкретизирует его и углубляет: "Если на поверхности земли будут луга и женщина окажется между лугом, который освещён солнцем, и этим солнцем, ты увидишь, что все изогнутые части, которые может видеть этот луг, окрашиваются отражёнными лучами в цвет этого луга".
У Леонардо луг видит! Луг - живой, и, как всё живое, он видит, потому что видеть - самое изумительное свойство жизни!
И здесь же Леонардо говорит нечто ещё более замечательное: "...а та часть, которая будет видима светлому воздуху, пронизанному лучами солнца (поскольку воздух, как таковой, - лазоревый), та часть женщины, которая будет видима этим воздухом, будет иметь голубоватый оттенок".
И воздух у Леонардо видит! И воздух живой. Для него нет ничего мёртвого в окружающем мире, в мироздании.
И сам он живой - живой в том высшем смысле, что в нём живёт мудрость и наблюдательность будущих поколений. Ведь, в сущности, то, о чём пишет Леонардо, было воплощено в полотна через несколько столетий импрессионистами. Это у них "та часть женщины, которая будет видима этим воздухом" имеет голубоватые и иные непередаваемые словами оттенки.
Сопоставление с Альберти, который был человеком первой половины XV столетия и гениально поднялся над ним, с Леонардо, который был человеком второй половины XV столетия и гениально поднялся над веками и даже тысячелетиями, - это сопоставление открывает неисчерпаемые возможности, заложенные в умении видеть. Альберти, как пишет Зубов, подчеркивал трудность различить черты смеющегося и плачущего человека: «И кто может поверить, сам этого не испытав, насколько трудно, желая изобразить смеющееся лицо, избежать того, чтобы не сделать его скорее плачущим, чем веселым? А также кто мог бы, не потратив на это величайшего усердия, изобразить такие лица, в которых рот, подбородок, глаза, щеки, лоб, брови, - одним словом, все соответствовало бы именно этому, а не другому выражению смеха или плача?»Это очень интересно.
Но еще интереснее об этом у Леонардо: «Тот, кто смеется, не отличается от того, кто плачет, ни глазами, ни ртом, ни щеками, но только неподвижным положением бровей, которые соединяются у того, кто плачет, и поднимаются у того, кто смеется».
Альберти констатирует трудность задачи. Леонардо находит ее гениальное решение.
То тончайшее, почти непередаваемое человеческим языком, что запечатлели потом кистью импрессионисты, увидел и зафиксировал (с помощью слова, а не кисти) в записных книжках Леонардо. «Волнующееся море, - писал он, - не имеет одного общего цвета. Тот, кто видит его с суши, видит его темного цвета, и тем более темного, чем оно ближе к горизонту, и видит на нем некоторую светлоту или блики, которые движутся медленно, наподобие белых ягнят в стаде. А тот, кто видит его, находясь в открытом море, видит его голубым».
А вот о дожде: «Дождь падает в воздухе, придавая ему свинцовый оттенок, поскольку с одной стороны он принимает свет солнца, а с противоположной - тень,
как это можно обычно видеть и в случае туманов. И земля становится темной, ибо такой дождь лишает ее сияния солнца; предметы, видимые по ту сторону его, - смутные, с неразличимыми границами, а предметы, которые находятся ближе к глазу, будут более явственными».
Но ведь это то же самое, что увидели через несколько столетий Моне, Писсарро, Ван Гог, Сислей!
Импрессионизм существовал задолго до импрессионистов как реальность, ожидающая открытия. Она была открыта во второй половине XIX века художни-
ками, которые вышли из полутемных мастерских, из классических чердаков к солнцу, воде, деревьям, человеческим лицам, отражающим сияние утра или отуманенность пасмурного дня.
И она была даже не увидена, а исследована ученым и художником итальянского Ренессанса, странным гостем из будущего. Леонардо писал о том, какими мы видим вещи при дожде (затемненном и освещенном), когда еще кисть не умела это передавать. И лишь потом, через века, через века…
Я думаю, что экскурсовод, рассказывающий в залах импрессионистов о тайнах их кисти, мог бы сегодня вполне воспользоваться этими открытиями Леонардо для того, чтобы открытия импрессионистов показались непосвященным менее странными и фантастическими, более объективными, что ли. Но гораздо интереснее даже не это. Замечательно, по-моему, что импрессионисты, когда они были отверженными, когда видели сумасшедших в них, осмеивали, даже мысли не допускали, что в их картинах отражено нечто реально существующее, могли бы, обороняясь и наступая, вынуть из забвения мысли-наблюдения Леонардо, доказывающие, что они отнюдь не безумцы, а люди, видящие реальность полнее и глубже, чем их «здравомыслящие» современники.
Интересно, что современником импрессионистов был и Кэрролл - автор «Алисы в Стране Чудес» и «Алисы в Зазеркалье». В нем чересчур рассудительные читатели тоже видели человека, далекого от реальности. И лишь через сто лет стало ясно, что постиг он самую суть вещей, суть, недоступную здравому смыслу.
Кстати, Леонардо, как и Кэрролл, любил нонсенсы, он увлекался сонетами современного ему флорентийского поэта Буркьелло, которые были бессмысленным набором не соединенных между собой образов и строчек, рисующих нечто абсурдное и в то же время потаенно-интересное.
Когда исчезает Чеширский Кот, один из персонажей первой истории об Алисе, в воздухе остается лишь его улыбка; кота нет, но улыбка парит.
Это одно из гениальных открытий Кэрролла, которое потом осмысливали математики, физики, логики.
И осмысливали настолько неожиданно, что Кэрролл, вероятно, был бы ошеломлен, узнав об этом.
Например, физик Энрико Ферми (1901-1954), вычислив в атомных ядрах таинственную частицу, не имеющую ни инертной массы, ни заряда, единственная реальность которой выражается в том, что она вращается, подумал, как утверждают его биографы, об улыбке Чеширского Кота. Ведь частица (названная «нейтрино») - нечто нереальное, по традиционной логике ее не существует (при отсутствии массы и заряда), ее будто бы и нет - и в то же время она… «улыбается»./.../
Умение видеть стало источником величайших открытий в науке. Альберт Эйнштейн в «Творческой автобиографии» рассказывал об удивлении, которое он испытал ребенком, когда ему показали компас. Наблюдая за стрелкой, которая вела себя «так определенно», мальчик Эйнштейн понял: за вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое. Став взрослым, он не раз жалел о том, что люди, вырастая, утрачивают дар удивления перед ветром и дождем, перед тем обстоятельством, что Луна не падает на Землю.
/.../
Леонардо осваивал мир, как его современники осваивали Землю. Недаром Леонардо и Колумб, Магеллан, Америго Веспуччи жили в одно время. Это была эпоха открытий во всём: на земле, на небе, в душе человека...
/.../
В сущности для Леонардо видеть означало мыслить.
Он созерцал? Да. Но Леонардо являл собой уникальный тип созерцателя - не безвольного (а созерцание безвольное, отдых от усилий воли - высшая радость, радость освобождения, как утверждал Шопенгауэр), а архиволевого. Кто-то из импрессионистов, кажется Ренуар, говорил в пылу полемики, что созерцает мир, как животное, то есть не думая, не мучаясь мыслями и загадками. Леонардо созерцал как человек. Его созерцание было редкостным сочетанием непосредственного - порой детски-непосредственного и первобытно-наивного - восприятия явлений мира с работой ума, постигающего их суть. Он созерцал мыслью. Всевидящей мыслью. И именно поэтому видел то, что не видели остальные, для которых чувственное восприятие и интеллектуальное осмысление были не одновременными, а раздельными актами познания. У него чувства и мысль были неразрывны, синхронны. И отсюда, наверное, склонность к загадкам... И - чувство загадочности мира, рождение стремления отгадать.
/.../
Он учил видеть мир, постигая неожиданную суть явлений обыденных и обыденную суть явлений неожиданных.
Это игра ума.
Говоря современным языком, Леонардо изобретал тесты на умение видеть вещи с непривычной, непримелькавшейся стороны.
Кто из нас в детстве не кидал камешков в воду, наблюдая потом за микроволнами, расходящимися от места падения?
Самое обычное из детских воспоминаний.
Видел это и Леонардо и, уже будучи взрослым, записал (возможно, повторив детские опыты):
«…Волна бежит от места своего возникновения, а вода не двигается с места - наподобие волн, образуемых в мае на нивах течением ветров: волны кажутся бегущими по полю, а нивы с своего места не сходят».
Сегодняшние физики иллюстрируют этим наблюдением Леонардо явление, называемое энтропией.
Любимая мысль Леонардо - об универсальности живописца. Хочется повторить ее еще раз, объяснив подробнее: универсальность живописца заключается в том, чтобы все видеть в мире, все понять в мире и все запечатлеть в мире.
Леонардо понимал себя универсальным человеком не потому, что сочетал в одном лице живописца, ученого, инженера, был и ботаником, и гидротехником, и анатомом, и астрономом…
Он видел в себе универсального человека, потому что видел мир универсально: в единстве и разнообразии.
Умение видеть сосредоточенно и обдуманно, охватывать всю бесконечность бытия было для него решающим условием универсальности.
Видеть в мире все вещи, понимая их совершенство.
Леонардо - человек-око. Но для него и все мироздание было оком.
Вот послушайте:
«Моя книга имеет целью показать, каким образом Океан вместе с другими морями заставляет посредством Солнца сиять наш мир наподобие Луны и для тех, кто находится далеко, казаться светилом».
Углубимся в этот текст, чтобы понять: Леонардо из немыслимой дали, из бездны мироздания, видит нашу Землю. По его мысли, само мироздание - око, такое же, как око художника. И это око нас видит. Не только мы видим небо, но и небо видит нас. Это одно из самых возвышенных очеловечиваний космоса, когда человек, как бы обожествляя его, сообщает ему лучшее, что у него есть, - умение видеть.
Так в эпоху античности люди наделяли собственными добродетелями бессмертных богов.
Леонардо был гениальным мыслящим оком человечества.
И именно поэтому весь сегодняшний мир уже существовал в его голове (в чем можно убедиться, побывав в одном из залов замка Клу в Амбуазе).
Да, весь сегодняшний мир. Но не только мир вертолетов, автоматических линий, подводных лодок и радиотелескопов, улавливающих пульсацию невообразимо далеких галактик.
Мир сегодняшней человеческой души, тревожной, сомневающейся и ранимой. Ищущей истину, страдающей от лжи./.../
Леонардо любил рассматривать лица мужчин и женщин вечерами и в пасмурную погоду, отмечая в них особую нежность.
У немых он учился выражению души в жестах.
Он делает замечательное наблюдение, достойное того, чтобы обогатить систему Станиславского: походка ребенка напоминает походку старца (речь идет о малых детях).
Эта инверсия, то есть нарочитая перестановка, обостряет нашу наблюдательность и наше понимание человека. Не удивляет, что походка старца похожа на походку ребенка, много удивительнее сопоставление походки ребенка с походкой старца.
Умение резко выделить некую странность в общепринятом, увидеть в обыденном, рождающем равнодушие, нечто печально и радостно удивляющее - великий дар.
Это и есть та подвижная, гибкая черта, у которой художнический взгляд на жизнь переходит в философский. Избитое сопоставление старого с малым обора-
чивается метафорой человеческого существования, укладывающегося между двумя беспомощностями - в начале и конце жизни.
Через столетие латиноамериканский писатель Габриель Маркес напишет о мальчике, который делает в жизни самый первый шаг, что это его самый первый
шаг к смерти.
/.../
Дитя, напоминающее старца у Леонардо, и первый шаг к смерти ребенка у Маркеса - то художественно-философское постижение трагического мира, которое обостряет наше чувство бесценности расстояния между двумя беспомощностями, расстояния, имя которому - человеческая жизнь.
Это расстояние не измеришь тонким стебельком или соломинкой, отрезая от них больше или меньше, тут нужны иные меры, и Леонардо об этом тоже думал, когда говорил: "тот, кто жил хорошо, тот жил долго".
Чтобы совершить подобное открытие - выработать такую меру ценности человеческой жизни, - надо было уметь видеть, уметь понимать, уметь создавать.
Видеть, понимать, создавать - было триединой Леонардовой формулой бытия./.../
Видеть для Леонардо - это насытить око всем богатством видимости и, не дав ускользнуть ни одной подробности, углубиться в самую суть явления, таящуюся за видимостью, а потом опять насыщать и насыщать око, уже понимая суть явления и видя его в развитии, в изменении, в трепете и пульсации жизни. Увидеть, чем было это раньше и чем будет потом, через тысячелетия.
/.../
...эта неуёмная, эта первобытная страсть увидеть все переходы, переплавки, перековки, перевоплощения, пере... пере... то есть схватить острым и точным наблюдением и запечатлеть карандашом или кистью самые интимные моменты в становлении реальности, когда нечто известное и явно существующее переходит в нечто неизвестное, совершенно новое, пока загадочное".
(Евгений Богат, "Мир Леонардо")
Последнее очень свойственно тонкой пространственно-временной реальности фильмов Андрея Тарковского.
Говорят, Андрей Арсеньевич почти ежедневно ходил на прогулки в Галерею Уфицци - тем самым путём, которым пройдём сейчас мы - через мост Понте Грацие, затем налево по набережной, мимо музея Галлилея.
Но прежде чем мы отправимся к Арно, покажу несколько деталей с улицы Сан-Николо и окресностей. Просто для атмосферы.
Когда человек идёт по незнакомому городу, он выхватывает из общего потока детали. Я выхватила эти.
Расписанные фресками элементы фасадов - характерны для флорентийских улиц
Узость улиц не даёт сфотографировать дом издалека и прямо. Взгляд можно бросить только так - снизу вверх, в той перспективе, когда "объект" уходит в небо )
А вот мотив геральдической флорентийский лилии.
Строго говоря, это не лилия, а ирис. Стилизованное изображение цветка жёлтого ириса-касатика.
Это геральдическая лилия французских королей, которая благодаря Людовику XI была введена в герб Медичи, а следовательно, в герб Флоренции и Тосканы.
Ну а теперь - к Арно, на просторы )
Вообще-то я собиралась вести вас прямиком к Арно с холма Ольтрарно, но встреча с Тарковским развернула мою мысль в отдельный фрактальный фрагмент )
Флоренция фрактальна, это да.
"Все эти отклонения и неоднозначности хорошо вписываются в глубоко кучерявый характер самой Флоренции. Беглому взгляду галопирующего туриста она при всём богатстве кажется простой и понятной (плавали - знаем), но при попытке замедлиться и копнуть поглубже внезапно чувствуешь себя тем Мичуриным из анекдота, который полез было на ёлку за укропом, но тут его завалило арбузами. В этом городе всё рядом - знай смотри в оба" (Николай Горбунов)
Продолжение следует...