Больше не бэйби фэйс * Путь к зрелости
http://russlife.ru/allworld/read/bolshe-ne-beybi-feys/
«Русская жизнь» - ежедневное литературное интернет-СМИ.
Столь нахваливаемое всем человечеством детство, якобы счастливейшая пора в жизни, - говно на самом деле, а не счастливая пора, промежуточный этап в движении к полному человеку, который самому ребёнку хочется скорее проскочить. Любой малыш обижается, если назвать его «маленьким», тотчас закричит с обидой: «Я - большой! Большой!» Ему не доставляет удовольствия быть лишь на треть или на половину человеком, плестись рядом со взрослыми туда, куда взрослые его тащат, обозревая их обувь и колени.
Подросток вроде и вырос (в мои пятнадцать лет я был уже такого же роста, как и сейчас), но у него появилась более тяжкая проблема - проснувшаяся плоть. Подростка одолевает похоть, которую он не знает, как правильно утолить. Ему хочется преодолеть скорее свое космическое одиночество (железно-никелевые, каменные планеты в космосе над ним, чужие, суровые и неприветливые тела рядом с ним, во враждебной толпе, расплавленная магма внизу, в чреве планеты под его стулом) - и он теоретически знает как, но не может выполнить. Мешает стыд, робость, гордость. Подростки часто думают о самоумерщвлении. И часто пытаются уничтожить себя.
Юноша - этот, может, и преодолел уже космическое одиночество, а может, иной и не преодолел. Но и тот, что преодолел, и тот, что нет, и те, что преодолели, но всякий раз для них это не удовольствие и облегчение, но казнь, - любой юноша имеет еще и дополнительную проблему. Ему нужно покорить мир. Вписаться в мир людей так, чтобы его место было значительным и достойным.
Вписывание в мир затягивается. Юноша еще не понимает, что лишь немногие выходят победителями. Что для большинства humans покорения мира не происходит. Происходит обратный процесс принятия мира, покорности миру. Тогда как ожидался триумф.
Обыкновенно в юношах ходят долго. В среднем лет до тридцати, а то и дольше, до сорока. Иные особи смиряются с сознанием собственной ничтожности в 25 лет, иные только в 50. В наши времена, во втором десятилетии двадцать первого века, юношами ощущают себя чуть ли не до старости, поскольку покорения мира не получается, а признать поражение гордый своей принадлежностью к болтливому и кичливому интернету мой современник никак не хочет.
Если подросток честен, истеричен и амплитуда его страстей разительно острая, с зубцами вершин и пропастями падений, то для юноши я предлагаю другую метафору: в нем, как в молодом яблоке, завелся уже молодой, заблудившийся червь. Юноша дерзок, он агрессивен, он надеется на все и ради покорения мира под себя на самом деле уже разыскивает возможность уступить.
В современном мире все больше юношей, все меньше мужчин.
Мужчина - это глобальный результат построения жизни. В далекие Средние века возможно было быстро построить жизнь по лекалам традиции. Поэтому уже в двадцать лет можно было стать рыцарем, или монахом, или мореплавателем и никуда не сворачивать более.
В современном мире только и делают, что сворачивают. Только и делают, что блуждают. И я блуждал, и потому долго-долго был юношей.
В тот год я опять стал моложав, сварившись в живой воде моей личной трагедии.
Я умудрился прожить несколько юностей, омолаживался, передвигаясь вдруг вверх по вертикали общества, использовал пару раз свои трагедии и широко применял географию, мои перемещения по планете. Сейчас объяснюсь.
Вначале у меня происходила рабочая юность на многочисленных заводах индустриального Харькова. В 1964 году случайный слом в моей судьбе вдруг привел меня - вполне уже сформировавшегося рабочего парня - в среду провинциальной интеллигенции. Мне шел уже двадцать второй год, но, попав на более высокий этаж жизни (я стал жить гражданским браком с дочерью профессора, поселился у нее и, что называется, «приватизировал» ее друзей), я внезапно даже помолодел и прожил далее свою поэтическую юность, вначале в Харькове (до 24 лет), постигая азы культуры.
Наклонности-то у меня были от рождения, однако их уже стала было заваливать, вытаптывать своим тяжелым весом моя рабочая юность. Но случай уберег.
Внутренняя энергия заставила меня в 1967 году покинуть провинциальный Харьков и продолжить мою поэтическую юность в Москве. К 1974 году, когда я покидал СССР, отправляясь за границу, я еще был в 31 год абсолютным юношей. Покорить мир моими оригинальными стихами мне не позволила советская власть, строго стерегшая тогда культурную сцену от таких, как я.
И вот я в Европе (коротко) и в Америке, мне 31, 32, 33, а я все еще и по развитию, и даже внешне - юноша, лицо детское, овальное, припухлые, а не плоские или впалые, щеки.
И какая же мной овладела паника при столкновении с первой серьезной катастрофой в моей жизни - с уходом любимой, с трудом завоеванной у мира женщины - какая паника! Впоследствии я со страстью сумел описать эту панику в книге «Это я, Эдичка». Дело в том, что эта женщина, вывезенная из Москвы, была моей единственной добычей, трофеем, который позволял мне считать себя победителем мира - мужчиной. Ведь как сказано мною выше, юноша лишь пылко желает завоевать мир, мужчина его уже завоевал.
Как бы там ни было, написанная мною в 1976 году в Нью-Йорке в возрасте тридцати трех лет книга «Это я, Эдичка», - книга юноши, превращающегося в мужчину. Где-то я уже сравнивал ее со «Страданиями молодого Вертера», другой панической книгой юноши, написанной за два века до моей. И ту двухсотлетней давности книгу с моей роднит паника.
В тот 1976 год я опять стал моложав, сварившись в живой воде моей личной трагедии.
Очередная, не то третья, не то даже четвертая по счету юность, началась у меня в 1980 году, когда я убежал из Нью-Йорка в Париж. Начинающий - в 37 лет - романист, я обладал всеми качествами еще незрелого самца человеческого. И физиономия у меня по-прежнему оставалась пухлая и несерьезная, такого себе baby-face, пусть и погруженного уже множество раз в живую и мертвую воды жизни...
Этот же трюк с географией, когда тотальная, полная смена места существования отягощается еще и тотальной сменой окружающей тебя человеческой среды, я повторил и еще раз - когда в начале 90-х годов вдруг удалился в горячие точки, в войны моей планеты, а затем вернулся на мою страшную, веселую и бесшабашную Родину.
Я еще в 90-е годы - достаточно взглянуть на мои фотографии тех лет, чтобы убедиться, - сохранил baby-face и, видимо, юное сознание. Потому что когда в 1998 году я стал жить с шестнадцатилетней Анастасией (она еще училась в школе, а мне было 55 лет), - мы отлично ладили, ибо мой фактический возраст был близок к ее возрасту.
Только тюрьма сумела согнуть меня в мужчину. Из тюрьмы я вышел в 2003 году не только седым, с опавшими щеками, уже никаким не baby-face, но и готовым, наконец, вышел продуктом - мужчиной.
«Русская жизнь» - ежедневное литературное интернет-СМИ.
Столь нахваливаемое всем человечеством детство, якобы счастливейшая пора в жизни, - говно на самом деле, а не счастливая пора, промежуточный этап в движении к полному человеку, который самому ребёнку хочется скорее проскочить. Любой малыш обижается, если назвать его «маленьким», тотчас закричит с обидой: «Я - большой! Большой!» Ему не доставляет удовольствия быть лишь на треть или на половину человеком, плестись рядом со взрослыми туда, куда взрослые его тащат, обозревая их обувь и колени.
Подросток вроде и вырос (в мои пятнадцать лет я был уже такого же роста, как и сейчас), но у него появилась более тяжкая проблема - проснувшаяся плоть. Подростка одолевает похоть, которую он не знает, как правильно утолить. Ему хочется преодолеть скорее свое космическое одиночество (железно-никелевые, каменные планеты в космосе над ним, чужие, суровые и неприветливые тела рядом с ним, во враждебной толпе, расплавленная магма внизу, в чреве планеты под его стулом) - и он теоретически знает как, но не может выполнить. Мешает стыд, робость, гордость. Подростки часто думают о самоумерщвлении. И часто пытаются уничтожить себя.
Юноша - этот, может, и преодолел уже космическое одиночество, а может, иной и не преодолел. Но и тот, что преодолел, и тот, что нет, и те, что преодолели, но всякий раз для них это не удовольствие и облегчение, но казнь, - любой юноша имеет еще и дополнительную проблему. Ему нужно покорить мир. Вписаться в мир людей так, чтобы его место было значительным и достойным.
Вписывание в мир затягивается. Юноша еще не понимает, что лишь немногие выходят победителями. Что для большинства humans покорения мира не происходит. Происходит обратный процесс принятия мира, покорности миру. Тогда как ожидался триумф.
Обыкновенно в юношах ходят долго. В среднем лет до тридцати, а то и дольше, до сорока. Иные особи смиряются с сознанием собственной ничтожности в 25 лет, иные только в 50. В наши времена, во втором десятилетии двадцать первого века, юношами ощущают себя чуть ли не до старости, поскольку покорения мира не получается, а признать поражение гордый своей принадлежностью к болтливому и кичливому интернету мой современник никак не хочет.
Если подросток честен, истеричен и амплитуда его страстей разительно острая, с зубцами вершин и пропастями падений, то для юноши я предлагаю другую метафору: в нем, как в молодом яблоке, завелся уже молодой, заблудившийся червь. Юноша дерзок, он агрессивен, он надеется на все и ради покорения мира под себя на самом деле уже разыскивает возможность уступить.
В современном мире все больше юношей, все меньше мужчин.
Мужчина - это глобальный результат построения жизни. В далекие Средние века возможно было быстро построить жизнь по лекалам традиции. Поэтому уже в двадцать лет можно было стать рыцарем, или монахом, или мореплавателем и никуда не сворачивать более.
В современном мире только и делают, что сворачивают. Только и делают, что блуждают. И я блуждал, и потому долго-долго был юношей.
В тот год я опять стал моложав, сварившись в живой воде моей личной трагедии.
Я умудрился прожить несколько юностей, омолаживался, передвигаясь вдруг вверх по вертикали общества, использовал пару раз свои трагедии и широко применял географию, мои перемещения по планете. Сейчас объяснюсь.
Вначале у меня происходила рабочая юность на многочисленных заводах индустриального Харькова. В 1964 году случайный слом в моей судьбе вдруг привел меня - вполне уже сформировавшегося рабочего парня - в среду провинциальной интеллигенции. Мне шел уже двадцать второй год, но, попав на более высокий этаж жизни (я стал жить гражданским браком с дочерью профессора, поселился у нее и, что называется, «приватизировал» ее друзей), я внезапно даже помолодел и прожил далее свою поэтическую юность, вначале в Харькове (до 24 лет), постигая азы культуры.
Наклонности-то у меня были от рождения, однако их уже стала было заваливать, вытаптывать своим тяжелым весом моя рабочая юность. Но случай уберег.
Внутренняя энергия заставила меня в 1967 году покинуть провинциальный Харьков и продолжить мою поэтическую юность в Москве. К 1974 году, когда я покидал СССР, отправляясь за границу, я еще был в 31 год абсолютным юношей. Покорить мир моими оригинальными стихами мне не позволила советская власть, строго стерегшая тогда культурную сцену от таких, как я.
И вот я в Европе (коротко) и в Америке, мне 31, 32, 33, а я все еще и по развитию, и даже внешне - юноша, лицо детское, овальное, припухлые, а не плоские или впалые, щеки.
И какая же мной овладела паника при столкновении с первой серьезной катастрофой в моей жизни - с уходом любимой, с трудом завоеванной у мира женщины - какая паника! Впоследствии я со страстью сумел описать эту панику в книге «Это я, Эдичка». Дело в том, что эта женщина, вывезенная из Москвы, была моей единственной добычей, трофеем, который позволял мне считать себя победителем мира - мужчиной. Ведь как сказано мною выше, юноша лишь пылко желает завоевать мир, мужчина его уже завоевал.
Как бы там ни было, написанная мною в 1976 году в Нью-Йорке в возрасте тридцати трех лет книга «Это я, Эдичка», - книга юноши, превращающегося в мужчину. Где-то я уже сравнивал ее со «Страданиями молодого Вертера», другой панической книгой юноши, написанной за два века до моей. И ту двухсотлетней давности книгу с моей роднит паника.
В тот 1976 год я опять стал моложав, сварившись в живой воде моей личной трагедии.
Очередная, не то третья, не то даже четвертая по счету юность, началась у меня в 1980 году, когда я убежал из Нью-Йорка в Париж. Начинающий - в 37 лет - романист, я обладал всеми качествами еще незрелого самца человеческого. И физиономия у меня по-прежнему оставалась пухлая и несерьезная, такого себе baby-face, пусть и погруженного уже множество раз в живую и мертвую воды жизни...
Этот же трюк с географией, когда тотальная, полная смена места существования отягощается еще и тотальной сменой окружающей тебя человеческой среды, я повторил и еще раз - когда в начале 90-х годов вдруг удалился в горячие точки, в войны моей планеты, а затем вернулся на мою страшную, веселую и бесшабашную Родину.
Я еще в 90-е годы - достаточно взглянуть на мои фотографии тех лет, чтобы убедиться, - сохранил baby-face и, видимо, юное сознание. Потому что когда в 1998 году я стал жить с шестнадцатилетней Анастасией (она еще училась в школе, а мне было 55 лет), - мы отлично ладили, ибо мой фактический возраст был близок к ее возрасту.
Только тюрьма сумела согнуть меня в мужчину. Из тюрьмы я вышел в 2003 году не только седым, с опавшими щеками, уже никаким не baby-face, но и готовым, наконец, вышел продуктом - мужчиной.