Мария Розанова о Михаиле Горбачеве
84 года назад - 27 декабря 1929 года - родилась литератор Мария Васильевна Розанова.
Светлой памяти Марии Розановой…
Ее статья к 70-летию Михаила Горбачева «Цена признания»:
Итак, Михаилу Сергеевичу Горбачеву исполняется семьдесят лет.
Когда мне предложили принять участие в этом коллективном поздравлении, я, естественно, мгновенно и радостно согласилась: и Михаила Сергеевича я люблю, и компания собирается подходящая.
Но вдруг оказалось, что это невероятно трудно - писать о Горбачеве. Слишком много проблем и чрезвычайно разветвленная сюжетика: Горбачев и его соратники, Горбачев и великий русский народ, Горбачев и святая русская интеллигенция, минеральный секретарь и водка как национальная идея-фикс, и что мы за народ такой, почему в нас такая ненависть к несущему добро. Александра II прищучили, столыпинские (и прочие) хутора норовим поджечь, персидскую княжну бросаем за борт, в набежавшую волну, а если мы имеем возможность выбирать, мы обязательно выберем что похуже Ельцина, например, и как не сломаться, как выдержать, когда тебя предают?
Но один из интереснейших сюжетов - Горбачев и правозащитники, да-да! те самые герои, которые, казалось, должны были первыми почувствовать и поддержать свежий ветер, но нет, не тут-то было, и что началось, когда Андрей Синявский в интервью французской газете «Либерасьон» назвал Горбачева «Диссидентом №1 в СССР». На целой полосе парижской газеты «Русская Мысль» (27 января 1989) Синявского воспитывал цвет оппозиции: Александр Подрабинек («Иные сидят в лагерях и психбольницах. Горбачевских лагерях и горбачевских психбольницах.
И у меня язык не повернулся бы сказать им, что бывший политзаключенный Андрей Синявский считает диссидентами уже не их, а Горбачева. И не просто диссидентом, а диссидентом «номер один». Такие слова трудно даже повторить. А Синявскому не трудно оказалось их произнести»); Валерий Сендеров («Каждый сам выбирает, на что ему молиться. Можно и на «перестройку» - дело совести и вкуса. Но стоит ли при этом так истово расшибать себе лоб?»); Лев Тимофеев и Сергей Григорьянц. Где вы теперь, ненаглядные, и кто вам целует пальцы?…
В следующих номерах газеты сечка и порка Синявского продолжалась, а организацией материала занимался сам Александр Гинзбург - когда-то составитель «Белой книги» о деле Синявского-Даниэля, трижды сиделец… Как видите, дорогой Михаил Сергеевич, что такое вкус измены, мы тоже хорошо знаем.
С иностранцами разговаривать было легче. Они все-таки пытались что-то понять и, как правило, руководствовались логикой, а не русской истерикой. В бумагах Синявского сохранилось несколько посвященных Горбачеву заметок, предназначенных для американской, немецкой, итальянской прессы. Вот одна из них.
===============
Андрей Синявский
В ЗАЩИТУ ГОРБИ
Когда Горбачев получил Нобелевскую премию мира, иные советские
журналисты спрашивали меня - как я к этому событию отношусь? И очень
удивились, что я рад горбачевской премии: как же так - возмущались они, в
стране стреляют, хозяйство в тупике, скоро жрать будет нечего, а вы
этого Горби поддерживаете?! Совсем с ума сошли! И я никак не мог объяс-
нить, что не за экономику эта премия, не за выращивание хлеба и колбасы, а
за мир, понимаете - за МИР, за окончание мировой войны…
Многие не понимали… Не хотели видеть, что впервые за годы нашего
коммунистического режима над миром не развевается больше знамя миро-
вой революции, и основной тезис Ленина о перерастании русской революции
в мировую или о постепенном завоевании света наконец-то не носится в
воздухе.
О недостатках Горбачева можно говорить долго, но… я пережил уже
пять пятерых вождей: Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко
и ничего хорошего не ждал от шестого. Казалось, это сонное крокодилово
3
царство будет вечно разрастаться, подминая под себя окружающий мир, и
вдруг из недр, из глубины партийной клоаки вылез Горбачев и начал совер-
шать еретические поступки. Слова он говорил еще старые, но дела у него
уже были новые. И время от времени я спрашивал себя: интересно, а скоро
ли этого диссидента выгонят из партии или посадят за развал империи. А
Советская империя, последняя гигантская колониальная держава на наших
глазах стала расползаться, трещать по швам, как выношенное платье.
Некоторые утверждают, что все происходящее случилось помимо во-
ли Горбачева, и что он уже давно не владеет ситуацией. Может быть, в
какой-то мере это справедливо, но Горбачев знал, что и дарованная им глас-
ность, и конец войны в Афганистане, и Берлинская стена, и Восточная Ев-
ропа - каждый такой шаг будет вызывать цепную реакцию почти непред-
сказуемых катаклизмов. И еще он догадывался, что каждым шагом вызыва-
ет огонь на себя, и что судить его будут все - и правые, и левые, и друзья, и
враги. Ибо благодарность это не самая распространенная в мире доброде-
тель.
А ведь мог он лениво и благополучно царствовать, то подкручивая гай-
ку, то слегка отпуская ее, окруженный счастливым партийным аппаратом,
засыпанный титулами, орденами и премиями.
Такого правителя у нас еще не было. Горбачев - первый. И за это ему
многое простится.
Синявский принял Горбачева как первопроходец первопроходца, как
гонимый гонимого, как сильный сильного, как смелый смелого, и все это бы-
ло наше с ним общее дело. Но был один горбачевский сюжет, где я увидела и
поняла больше, чем Синявский. Это - жена Раиса Максимовна. Когда она
умерла, на девятый день, я написала Михаилу Сергеевичу такое письмо.
4
28.9.99. Девятый день.
Милый-милый дорогой Михаил Сергеевич!
Я хотела позвонить Вам и вдруг поняла, что разговаривать не смогу,
плакать буду. А я когда Синявского хоронила, слезинки не пролила, на клад-
бище нашла в себе силы улыбнуться и почти рассмеяться, и пригласить всех
пройти в дом (благо от его могилы до моей сейчас всего десять минут),
чтобы «выпить, закусить и рассказывать анекдоты, которые покойник
очень любил». А вот смотрела, как Вы хороните Раису Максимовну - и ры-
дала, тихонько подвывая «Андрюша, Андрюшечка…». Ибо на моих глазах
происходило страшное - разрывалась «едина плоть», рушился главный закон
сказки - «они жили счастливо и умерли в один день». А мне всегда легче
быть внутри ужаса, чем смотреть на него со стороны…
Слова сочувствия здесь пусты и бессмысленны. Вы сами знаете, Вы
сами видели, как встрепенулся мир вокруг вашего дома, когда заболела Раиса
Максимовна и когда она умерла, и вот уже девятый день, как я все время
разговариваю с Вами, и с кем бы я ни встретилась, со-переживают и со-
чувствуют все. А хочу я Вам сказать совершенно о другом.
Когда-то Вы были большим начальником. Самым главным. И вдруг
стали раскачивать свой стул, свой трон. И говорили всякие слова, и совер-
шали разнообразные действия. Что-то мне нравилось, что-то нет. Иногда
я, большая сквернословка, честила Вас последними словами, но был один
пунктик, где Вы поразили мое воображение. Это - жена. Не хуже меня Вы
знаете, какой стоял гул негодования из-за «Райки» («и чего она лезет», «и
чего она всюду суется»), но именно она научила меня любить Вас. Потому
что, если в спорах о ней я сначала говорила: «он ее любит, и как это пре-
красно!», а мне возражали: «подумаешь, - любит, я тоже свою жену люб-
лю» (и в самом деле, хотя время наше подлое, но любить еще не все разучи-
лись), то потом сложились другие слова: он не только ее любит, он не бо-
ится показать эту любовь всем, он не боится ваших пересудов, ваших пред-
рассудков (знаете, как в нашем великом народе - бьет, значит любит, а
5
ежели учить, то коромыслом), вашего осуждения, он не трусливый, а ежели
он делает что-то не так, то на то и первопроходец, перестройкам нигде не
учился… Но где этот выходец из великого русского (см. выше) научился так
высоко, так красиво, так храбро, по-княжески любить? Значит с душой у
него большой порядок, Боженька туда много чего заложил. А она? Что она?
Она просто великая женщина. Потому что только великие женщины уме-
ют вызывать такие великие чувства…
А теперь про другого хорошего человека. Я человек многих профессий.
Я искусствовед, неплохой маляр, музейная крыса, журналист, хороший чита-
тель (кстати, очень редкая сегодня профессия, сегодня же все пишут и почти
никто не читает) и редактор, экскурсовод, типограф-печатник (во Франции
это сугубо мужское занятие), еще немножечко шью, а когда Синявского по-
садили, я стала довольно известным выставочным художником-ювелиром.
И вот однажды в моей мастерской появился совершенно очарователь-
ный человек - Вениамин Александрович Каверин - и заказал брошь для сво-
ей жены к годовщине свадьбы. То ли сорок лет, то ли пятьдесят. Не помню.
Я очень старалась, и брошь удалась. Пришел Каверин, долго рассмат-
ривал мое творение, бормотал что-то восторженное, а потом говорит:
- Я вам, Мария Васильевна, - говорит, - сейчас одну тайну поведаю.
Никому никогда не признавался, а вам скажу. Я же своей жене ни разу в
жизни не изменил.
Говорит. А сам стесняется. И счастлив.
И тогда я подумала: хороший ты человек, но слабак - боишься быть не
таким, как все, неловко тебе. А еще интеллигент махровый. Жаль.
Теперь понятно, почему я за Горбачева? То-то же.
Спасибо Вам, Михаил Сергеевич.
Светлой памяти Марии Розановой…
Ее статья к 70-летию Михаила Горбачева «Цена признания»:
Итак, Михаилу Сергеевичу Горбачеву исполняется семьдесят лет.
Когда мне предложили принять участие в этом коллективном поздравлении, я, естественно, мгновенно и радостно согласилась: и Михаила Сергеевича я люблю, и компания собирается подходящая.
Но вдруг оказалось, что это невероятно трудно - писать о Горбачеве. Слишком много проблем и чрезвычайно разветвленная сюжетика: Горбачев и его соратники, Горбачев и великий русский народ, Горбачев и святая русская интеллигенция, минеральный секретарь и водка как национальная идея-фикс, и что мы за народ такой, почему в нас такая ненависть к несущему добро. Александра II прищучили, столыпинские (и прочие) хутора норовим поджечь, персидскую княжну бросаем за борт, в набежавшую волну, а если мы имеем возможность выбирать, мы обязательно выберем что похуже Ельцина, например, и как не сломаться, как выдержать, когда тебя предают?
Но один из интереснейших сюжетов - Горбачев и правозащитники, да-да! те самые герои, которые, казалось, должны были первыми почувствовать и поддержать свежий ветер, но нет, не тут-то было, и что началось, когда Андрей Синявский в интервью французской газете «Либерасьон» назвал Горбачева «Диссидентом №1 в СССР». На целой полосе парижской газеты «Русская Мысль» (27 января 1989) Синявского воспитывал цвет оппозиции: Александр Подрабинек («Иные сидят в лагерях и психбольницах. Горбачевских лагерях и горбачевских психбольницах.
И у меня язык не повернулся бы сказать им, что бывший политзаключенный Андрей Синявский считает диссидентами уже не их, а Горбачева. И не просто диссидентом, а диссидентом «номер один». Такие слова трудно даже повторить. А Синявскому не трудно оказалось их произнести»); Валерий Сендеров («Каждый сам выбирает, на что ему молиться. Можно и на «перестройку» - дело совести и вкуса. Но стоит ли при этом так истово расшибать себе лоб?»); Лев Тимофеев и Сергей Григорьянц. Где вы теперь, ненаглядные, и кто вам целует пальцы?…
В следующих номерах газеты сечка и порка Синявского продолжалась, а организацией материала занимался сам Александр Гинзбург - когда-то составитель «Белой книги» о деле Синявского-Даниэля, трижды сиделец… Как видите, дорогой Михаил Сергеевич, что такое вкус измены, мы тоже хорошо знаем.
С иностранцами разговаривать было легче. Они все-таки пытались что-то понять и, как правило, руководствовались логикой, а не русской истерикой. В бумагах Синявского сохранилось несколько посвященных Горбачеву заметок, предназначенных для американской, немецкой, итальянской прессы. Вот одна из них.
===============
Андрей Синявский
В ЗАЩИТУ ГОРБИ
Когда Горбачев получил Нобелевскую премию мира, иные советские
журналисты спрашивали меня - как я к этому событию отношусь? И очень
удивились, что я рад горбачевской премии: как же так - возмущались они, в
стране стреляют, хозяйство в тупике, скоро жрать будет нечего, а вы
этого Горби поддерживаете?! Совсем с ума сошли! И я никак не мог объяс-
нить, что не за экономику эта премия, не за выращивание хлеба и колбасы, а
за мир, понимаете - за МИР, за окончание мировой войны…
Многие не понимали… Не хотели видеть, что впервые за годы нашего
коммунистического режима над миром не развевается больше знамя миро-
вой революции, и основной тезис Ленина о перерастании русской революции
в мировую или о постепенном завоевании света наконец-то не носится в
воздухе.
О недостатках Горбачева можно говорить долго, но… я пережил уже
пять пятерых вождей: Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко
и ничего хорошего не ждал от шестого. Казалось, это сонное крокодилово
3
царство будет вечно разрастаться, подминая под себя окружающий мир, и
вдруг из недр, из глубины партийной клоаки вылез Горбачев и начал совер-
шать еретические поступки. Слова он говорил еще старые, но дела у него
уже были новые. И время от времени я спрашивал себя: интересно, а скоро
ли этого диссидента выгонят из партии или посадят за развал империи. А
Советская империя, последняя гигантская колониальная держава на наших
глазах стала расползаться, трещать по швам, как выношенное платье.
Некоторые утверждают, что все происходящее случилось помимо во-
ли Горбачева, и что он уже давно не владеет ситуацией. Может быть, в
какой-то мере это справедливо, но Горбачев знал, что и дарованная им глас-
ность, и конец войны в Афганистане, и Берлинская стена, и Восточная Ев-
ропа - каждый такой шаг будет вызывать цепную реакцию почти непред-
сказуемых катаклизмов. И еще он догадывался, что каждым шагом вызыва-
ет огонь на себя, и что судить его будут все - и правые, и левые, и друзья, и
враги. Ибо благодарность это не самая распространенная в мире доброде-
тель.
А ведь мог он лениво и благополучно царствовать, то подкручивая гай-
ку, то слегка отпуская ее, окруженный счастливым партийным аппаратом,
засыпанный титулами, орденами и премиями.
Такого правителя у нас еще не было. Горбачев - первый. И за это ему
многое простится.
Синявский принял Горбачева как первопроходец первопроходца, как
гонимый гонимого, как сильный сильного, как смелый смелого, и все это бы-
ло наше с ним общее дело. Но был один горбачевский сюжет, где я увидела и
поняла больше, чем Синявский. Это - жена Раиса Максимовна. Когда она
умерла, на девятый день, я написала Михаилу Сергеевичу такое письмо.
4
28.9.99. Девятый день.
Милый-милый дорогой Михаил Сергеевич!
Я хотела позвонить Вам и вдруг поняла, что разговаривать не смогу,
плакать буду. А я когда Синявского хоронила, слезинки не пролила, на клад-
бище нашла в себе силы улыбнуться и почти рассмеяться, и пригласить всех
пройти в дом (благо от его могилы до моей сейчас всего десять минут),
чтобы «выпить, закусить и рассказывать анекдоты, которые покойник
очень любил». А вот смотрела, как Вы хороните Раису Максимовну - и ры-
дала, тихонько подвывая «Андрюша, Андрюшечка…». Ибо на моих глазах
происходило страшное - разрывалась «едина плоть», рушился главный закон
сказки - «они жили счастливо и умерли в один день». А мне всегда легче
быть внутри ужаса, чем смотреть на него со стороны…
Слова сочувствия здесь пусты и бессмысленны. Вы сами знаете, Вы
сами видели, как встрепенулся мир вокруг вашего дома, когда заболела Раиса
Максимовна и когда она умерла, и вот уже девятый день, как я все время
разговариваю с Вами, и с кем бы я ни встретилась, со-переживают и со-
чувствуют все. А хочу я Вам сказать совершенно о другом.
Когда-то Вы были большим начальником. Самым главным. И вдруг
стали раскачивать свой стул, свой трон. И говорили всякие слова, и совер-
шали разнообразные действия. Что-то мне нравилось, что-то нет. Иногда
я, большая сквернословка, честила Вас последними словами, но был один
пунктик, где Вы поразили мое воображение. Это - жена. Не хуже меня Вы
знаете, какой стоял гул негодования из-за «Райки» («и чего она лезет», «и
чего она всюду суется»), но именно она научила меня любить Вас. Потому
что, если в спорах о ней я сначала говорила: «он ее любит, и как это пре-
красно!», а мне возражали: «подумаешь, - любит, я тоже свою жену люб-
лю» (и в самом деле, хотя время наше подлое, но любить еще не все разучи-
лись), то потом сложились другие слова: он не только ее любит, он не бо-
ится показать эту любовь всем, он не боится ваших пересудов, ваших пред-
рассудков (знаете, как в нашем великом народе - бьет, значит любит, а
5
ежели учить, то коромыслом), вашего осуждения, он не трусливый, а ежели
он делает что-то не так, то на то и первопроходец, перестройкам нигде не
учился… Но где этот выходец из великого русского (см. выше) научился так
высоко, так красиво, так храбро, по-княжески любить? Значит с душой у
него большой порядок, Боженька туда много чего заложил. А она? Что она?
Она просто великая женщина. Потому что только великие женщины уме-
ют вызывать такие великие чувства…
А теперь про другого хорошего человека. Я человек многих профессий.
Я искусствовед, неплохой маляр, музейная крыса, журналист, хороший чита-
тель (кстати, очень редкая сегодня профессия, сегодня же все пишут и почти
никто не читает) и редактор, экскурсовод, типограф-печатник (во Франции
это сугубо мужское занятие), еще немножечко шью, а когда Синявского по-
садили, я стала довольно известным выставочным художником-ювелиром.
И вот однажды в моей мастерской появился совершенно очарователь-
ный человек - Вениамин Александрович Каверин - и заказал брошь для сво-
ей жены к годовщине свадьбы. То ли сорок лет, то ли пятьдесят. Не помню.
Я очень старалась, и брошь удалась. Пришел Каверин, долго рассмат-
ривал мое творение, бормотал что-то восторженное, а потом говорит:
- Я вам, Мария Васильевна, - говорит, - сейчас одну тайну поведаю.
Никому никогда не признавался, а вам скажу. Я же своей жене ни разу в
жизни не изменил.
Говорит. А сам стесняется. И счастлив.
И тогда я подумала: хороший ты человек, но слабак - боишься быть не
таким, как все, неловко тебе. А еще интеллигент махровый. Жаль.
Теперь понятно, почему я за Горбачева? То-то же.
Спасибо Вам, Михаил Сергеевич.