Суд над виновниками аварии на Чернобыльской АЭС
35 лет назад - 29 июля 1987 года - был завершён судебный процесс в отношении шестерых обвиняемых в аварии на Чернобыльской АЭС. Трое из них были непосредственными руководителями станции.
В качестве обвиняемых перед судом предстали руководители Чернобыльской АЭС: директор Виктор Брюханов, главный инженер Николай Фомин, заместитель главного инженера Анатолий Дятлов, а также начальник реакторного цеха Александр Коваленко, начальник смены Борис Рогожкин и государственный инспектор Госатомтехнадзора СССР Юрий Лаушкин.
Суд длился с 7 по 29 июля 1987 года в Доме культуры города Чернобыля: по принципу территориальной подсудности процесс должен был проходить по месту совершения преступления.
Брюханов в итоге был признан одним из основных виновников аварии, в результате которой погибли на тот момент 30 человек. Согласно материалам дела, «он не обеспечил надёжной и безопасной эксплуатации станции, неукоснительного выполнения персоналом установленных правил. <...> Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввёл в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны».
Фомина и Дятлова обвинили в халатности: они якобы и сами нарушали инструкции, и позволяли это делать другим сотрудникам. Всех троих, а также Александра Коваленко обвинили и в том, что они не согласовали программу испытаний во время эксперимента, из-за которого и случилась авария. Дятлов, Фомин и Брюханов говорили, что признают вину частично, но не в том объёме и не в тех формулировках, что предъявила им прокуратура.
Судья вынес приговор с точно такими сроками, как запросил прокурор: Брюханов по части 2 статьи 220 и части 2 статьи 165 УК УССР получил 10 лет, к такому же наказанию - по 10 лет исправительной колонии - по части 2 статьи 220 приговорили Фомина и Дятлова. Рогожкин по части 2 статьи 220 и статье 167 получил 5 лет, Коваленко - 3 года по статье 220, а Лаушкин - 2 года по статье 167 УК УССР. Приговор обжалованию не подлежал.
Через четыре года Виктор Брюханов вышел из тюрьмы по УДО. Николай Фомин в 1988 году был переведен в психиатрическую больницу, а Анатолия Дятлова освободили по состоянию здоровья в 1991 году.
=========
«Преступление и наказание». Отрывок из книги Сергея Плохия «Чернобыль. История ядерной катастрофы»:
«Провести суд было решено в Чернобыле, в самом сердце тридцатикилометровой зоны отчуждения. Формально это обосновывалось принципом территориальной подсудности, в соответствии с которым процесс должен проходить по месту совершения преступления. Принцип принципом, но выбор места все равно был странным. Радиационный фон в Чернобыле все еще оставался высоким. Несмотря на то что старое асфальтовое покрытие дорог и тротуаров сняли и захоронили, а вместо него уложили новое, радиация была повсюду, а особенно - на обочинах свежепостроенных дорог. По всему городу стояли стационарные дозиметры.
У входа в чернобыльский Дом культуры, где проходили заседания суда, поставили корытца с водой, в которых люди обмывали обувь, прежде чем войти в помещение. Благодаря режиму безопасности, действовавшему в зоне отчуждения, власти легко обеспечили полный контроль за всем, что происходило в Доме культуры и в непосредственной близости от него.
На окна Дома культуры установили решетки, а зрительный зал превратили в зал заседаний - для этого завесили плотным занавесом сцену и переставили стулья. Зал суда вмещал до двухсот человек и всегда бывал полон - операторы и прочие работники атомной станции при любой возможности старались присутствовать на заседаниях. Один из них, Николай Карпан, вел записи, которые опубликовал через два десятка лет. Суд длился 18 дней, с 7 по 29 июля 1987 года с перерывом на выходные. Прессу пустили в зал только два раза: в первый день на оглашение обвинительного заключения и в последний - на оглашение приговора. Журналисты острили, что освещают «открытый суд в закрытой зоне».
Перед судом предстали шесть руководителей и сотрудников Чернобыльской АЭС. Главные обвиняемые были арестованы задолго до начала процесса: бывший директор станции Виктор Брюханов, бывший главный инженер Николай Фомин и его заместитель Анатолий Дятлов, в ночь на 26 апреля руководивший остановкой реактора четвертого энергоблока, которая привела к взрыву. Во время заседаний они все вместе сидели за столом, стоявшим по правую руку от судейской коллегии. Остальные обвиняемые - начальник реакторного цеха Алексей Коваленко, начальник смены станции Борис Рогожкин и ответственный за безопасность инспектор Госатомэнергонадзора Юрий Лаушкин - сидели отдельно.
Для Виктора Брюханова роль главного обвиняемого не была неожиданностью. Впервые увидев разрушенный взрывом четвертый энергоблок, он сразу подумал о том, что его посадят. По огромному опыту работы в советской промышленности он знал, что в случае любой крупной аварии виновником назначают директора, а если авария совсем серьезная, директору дают тюремный срок. После исключения Брюханова из партии в июле 1986-го «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями», арест был неизбежен. Следователь КГБ, приказавший в августе взять Брюханова под стражу, сказал, что в тюрьме ему будет лучше. Людям, потрясенным масштабами катастрофы, нужен был козел отпущения, и бывший директор станции как раз подходил на эту роль. Во время одного из допросов в ходе предварительного следствия в кабинет вошел незнакомый Брюханову офицер КГБ и бросил ему в лицо: «Я бы тебя расстрелял». - «Ну что ж, ставь и расстреливай!» - ответил ему Брюханов. В тот момент он был готов к чему угодно.
До суда Брюханов почти год провел в следственном изоляторе КГБ. Там он прошел медицинское обследование, в ходе которого было установлено, что он получил дозу радиации, в несколько раз превышающую максимально допустимую для ликвидаторов. Брюханов страдал лучевой болезнью, его мучили головные боли, периодически невыносимо ломило в затылке.
Бо́льшую часть предварительного заключения он провел в одиночной камере, что само по себе было тяжелым испытанием. За весь год ему лишь однажды разрешили свидание с женой Валентиной. С арестом жизнь всей семьи Брюхановых, у которых был сын-подросток и взрослая дочь, через четыре месяца после аварии родившая девочку, сильно переменилась. Еще недавно они были одним из самых уважаемых семейств в городе, а теперь их избегали друзья и соседи. При экстренной эвакуации все их имущество осталось в Припяти. Только в августе, уже после ареста Виктора Брюханова, Валентине разрешили зайти в квартиру за вещами. «Первым в дверь вошел дозиметрист, - вспоминает она. - Разрешил взять кое-что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации».
Вдобавок ко всему власти арестовали деньги на сберегательной книжке, на которую Виктору перед самым арестом перечислили отпускные.
Оберегая свою дочь, мать грудного младенца, Валентина целый год не говорила ей, что Виктор Брюханов находится в следственном изоляторе. Чтобы прокормить себя и сына-подростка, она снова пошла работать на Чернобыльскую АЭС, два уцелевших реактора которой были заново запущены осенью 1986 года. По ее просьбе Валентине разрешили работать без выходных - она надеялась, что, работая на износ, будет меньше думать об аварии и о том, что ждет их с мужем впереди. Такой режим скоро дал о себе знать: начались скачки давления, а однажды коллегам пришлось вызвать ей скорую прямо на работу.
После этого Валентина стала искать другие способы справляться со стрессом и чернобыльской травмой. В конце концов она нашла новую цель в жизни, полностью посвятив себя близким. Ей помогла женщина-врач, к которой Валентина пришла на прием: она встряхнула Валентину за плечо и велела взять себя в руки - хотя бы ради семьи. Была и другая встреча. «Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти, - рассказывает она. - Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: „Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля“». И Валентина решила бороться - за себя саму и за мужа. Первым делом убедила его взять адвоката - тот, ни на что уже не наде- ясь, сначала не соглашался даже на это.
Процесс, назначенный на весну 1987 года, пришлось перенести из-за нестабильного психического состояния одного из обвиняемых - бывшего главного инженера станции Николая Фомина. Его арестовали 13 августа 1986 года, в один день с Брюхановым. Незадолго до этого Фомин выписался из московской Клинической больницы № 6, где проходил лечение от лучевой болезни. Шок от ареста вкупе с проявлениями лучевой болезни стал причиной депрессии. В марте 1987 года, находясь в тюремной камере, Фомин разбил очки и осколком вскрыл себе вены. Врачи его спасли и к июлю привели в состояние, позволявшее предстать перед судом.
В зале чернобыльского Дома культуры посередине между Брюхановым и Фоминым сидел человек, которого многие считали подлинным виновником катастрофы, - заместитель Фомина Анатолий Дятлов, в ночь аварии отвечавший за злосчастный эксперимент с генератором. Как и Фомин, Дятлов проходил лечение в Клинической больнице № 6, но был выписан из нее только в начале ноября 1986 года. По оценкам врачей, он подвергся воздействию дозы облучения во много раз выше допустимой.
Из больницы Дятлов вышел с открытыми незаживающими ранами на ногах - результатом радиационных ожогов, полученных в ночь на 26 апреля. Следователи с самого начала решили, что именно на Дятлове лежит основная вина за аварию. Они также попытались привлечь к ответственности начальника смены четвертого энергоблока Александра Акимова и начальника смены реакторного цеха Валерия Перевозченко, но дела пришлось закрыть: Акимов и Топтунов умерли в мае, Перевозченко в июне 1986 года. Дятлов же был болен, но все еще жив. Его поместили под стражу 4 декабря, ровно через месяц после выхода из больницы.
В июне 1987 года, когда приготовления к процессу были завершены, Брюханова, Фомина и Дятлова из киевского следственного изолятора КГБ перевели в районную тюрьму в поселок Иванков, расположенный в 50 километрах от Чернобыля и служивший штаб-квартирой правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Оттуда их каждый день возили на судебные заседания в Чернобыль.
Обвинения Брюханову и его бывшим подчиненным были предъявлены по трем статьям Уголовного кодекса Украинской ССР: нарушение правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, злоупотребление служебным положением, выразившееся в сокрытии информации о подлинных масштабах аварии, и халатность при исполнении служебных обязанностей, по причине которой руководители не обеспечили должной подготовки персонала станции. По первым двум пунктам обвинения Виктор Брюханов себя виновным не признал. По его словам, ни в одной инструкции и ни в одном регламенте атомная электростанция не отнесена к взрывоопасным предприятиям: ни законодатели, ни авторитетные специалисты, составлявшие эксплуатационную документацию, никогда не рассматривали возможность взрыва реактора. Что касается второго пункта, то Брюханов заявил, что он в меру возможностей информировал власти о происходящем на станции, а его предложение эвакуировать население Припяти было оставлено без внимания. Тяжкой уликой против Брюханова было подписанное им утром 26 апреля информационное письмо, в котором был указан лишь самый низкий уровень радиации из зафиксированных на станции. «Почему в письме партийным и советским органам не было сведений о 200 рентген в час?» - спросил обвинитель. «Я невнимательно посмотрел письмо, нужно было добавить, конечно», - ответил бывший директор АЭС. На суде Брюханов защищался, как мог, хотя и знал, что его участь уже решена в Москве. «Заранее было понятно, что меня накажут», - говорил он, годы спустя вспоминая судебный процесс.
Виновным в халатности Брюханов себя признал. «Я виноват как руководитель, что-то не досмотрел, где-то проявил халатность, нераспорядительность. Я понимаю, что авария тяжелая, но в ней у каждого своя вина», - заявил он суду. То, что Брюханов взял на себя частичную вину за аварию, произвело хорошее впечатление на судей, хотя всем было отлично известно, что в событиях 26 апреля он прямого участия не принимал. «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого - выдержанного, спокойного, - в частном разговоре сказал один из судей Валентине Брюхановой. - Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик!»
Николай Фомин выбрал другую линию поведения. Спасенный тюремными врачами после попытки самоубийства, он воспрял духом и решил свалить всю вину на подчиненных. Фомин настаивал: утвержденная им программа испытания турбины была безупречной, и если бы Дятлов с Акимовым в точности ей следовали, взрыва бы не произошло. «Я убежден, что не программа явилась причиной аварии», - заявил он суду. На вопрос прокурора: «Кто, по-вашему, главный виновник аварии?» Фомин ответил: «Дятлов, Акимов, которые допустили отклонения от программы».
Анатолий Дятлов, непосредственно руководивший действиями операторов, которые нарушили программу испытания турбины, в отличие от Фомина не стал перекладывать ответственность на подчиненных, тем более на тех, кто уже умер и хорошо подходил на роль козла отпущения. Дятлов занял позицию более благородную - и более опасную с точки зрения властей. Он признал свою вину в нарушении инструкции, в частности в том, что оставил в активной зоне реактора меньше пятнадцати регулирующих стержней, после падения мощности реактора не поднял ее до предписанных программой 700 мегаватт и с опозданием нажал кнопку аварийного глушения реактора (АЗ-5). При этом Дятлов упорно утверждал, что ни одно из перечисленных нарушений не могло привести к взрыву, если бы реактор не имел конструкторских изъянов. «Нажали бы мы [кнопку] раньше, взрыв случился бы раньше, - объяснял он свою позицию суду. - То есть взрыв был обусловлен состоянием реактора. Я дал команду остановить мощность реактора на 200 мегаватт, так как считал, что реактор соответствует уровням безопасности, принятым в СССР». По сути дела, Дятлов указывал на вину разработчиков РБМК, которые получились взрывоопасными из-за положительного коэффициента реактивности, то есть из-за того, что при введении в активную зону регулирующих стержней интенсивность реакции возрастала. Обвинения против создателей реактора, с которыми публично выступил Дятлов, в промышленных и политических верхах многие считали оправданными.
Дятлову скоро стало ясно, что ни председатель судейской коллегии, член Верховного суда СССР Раймонд Бризе, ни государственный обвинитель, старший помощник генерального прокурора СССР Юрий Шадрин не заинтересованы в том, чтобы были установлены и преданы огласке все причины взрыва. Разработчиков реактора они фактически спасли от ответственности: изъяли из дела в отношении должностных лиц станции все материалы, касающиеся конструкции реактора, и завели на их основании отдельное уголовное дело. Созданная в его рамках экспертная комиссия, которая должна была разобраться в причинах взрыва, состояла в основном из представителей научных институтов, причастных к созданию РБМК. При этом свидетельские показания операторов и инженеров Чернобыльской АЭС судьи часто оставляли без внимания.
Новое руководство станции назначило на день оглашения приговора собрание старшего персонала. Брюханов был уверен, что это было сделано нарочно - чтобы избежать проявлений недовольства. Тем не менее более пятисот работников АЭС подписали прошение о помиловании Брюханова. Дятлов позже писал: «К июлю 1987 года многим стала ясна неправомерность обвинения персонала. Свидетели знали, какие меры принимаются по модернизации оставшихся реакторов, осмысливали и делали выводы». Он имел в виду модернизацию реакторов типа РБМК, которая началась после заседания политбюро в июле 1986 года. Отлично понимая, что нельзя возлагать вину за аварию исключительно на операторов станции, представители верховной власти тем не менее решили сделать из них козлов отпущения. Годы спустя комментируя свой приговор, Брюханов заметил: «Ведь надо было показать Центральному комитету партии, всему миру: вот, мы нашли виновника. А разве может наука хромать в Советском Союзе? Она самая передовая в мире».
Суд признал Брюханова и его подчиненных виновными в том, что «в результате допущенных [ими] нарушений производственно- технологической дисциплины и правил ядерной безопасности наступили последствия, которые справедливо именуются катастрофическими». Брюханов также получил обвинение в несвоевременной эвакуации персонала станции. «Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввел в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны», - гласил приговор.
Брюханова поразила суровость приговора - десять лет лишения свободы; столько же дали Дятлову и Фомину. Получалось, что не имеет никакого значения, что каждый из них делал во время аварии и как вел себя в суде - приговор был общим для всех. Остальные трое обвиняемых получили от двух до пяти лет. «Судья Верховного Суда вынес тот приговор, какой ему велели, - рассказывал позже Брюханов. - Думаю, если бы для меня нашли расстрельную статью, так и расстреляли бы. Но не нашли». Тюремное начальство опасалось, что потрясенный приговором Брюханов может совершить самоубийство.
«В ночь после приговора охранник поставил стул рядом с моей кроватью и просидел всю ночь - как бы я чего с собой не сделал, - вспоминал Брюханов. - Но он только мешал мне спать». О самоубийстве Брюханов не задумывался - он был сделан из другого теста. Через много лет он сказал в беседе с журналистом: «Уйти из жизни - дело нехитрое, но кому и что этим докажешь, чего добьешься?»
=============
Интервью Брюханова с 11 минуты
https://youtu.be/G08NNxKiWLM?si=S_8ZcB5DLxKeo65N
===============
Приглашаю всех в группы
«Эпоха освободительной Перестройки М.С. Горбачева»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===========
В качестве обвиняемых перед судом предстали руководители Чернобыльской АЭС: директор Виктор Брюханов, главный инженер Николай Фомин, заместитель главного инженера Анатолий Дятлов, а также начальник реакторного цеха Александр Коваленко, начальник смены Борис Рогожкин и государственный инспектор Госатомтехнадзора СССР Юрий Лаушкин.
Суд длился с 7 по 29 июля 1987 года в Доме культуры города Чернобыля: по принципу территориальной подсудности процесс должен был проходить по месту совершения преступления.
Брюханов в итоге был признан одним из основных виновников аварии, в результате которой погибли на тот момент 30 человек. Согласно материалам дела, «он не обеспечил надёжной и безопасной эксплуатации станции, неукоснительного выполнения персоналом установленных правил. <...> Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввёл в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны».
Фомина и Дятлова обвинили в халатности: они якобы и сами нарушали инструкции, и позволяли это делать другим сотрудникам. Всех троих, а также Александра Коваленко обвинили и в том, что они не согласовали программу испытаний во время эксперимента, из-за которого и случилась авария. Дятлов, Фомин и Брюханов говорили, что признают вину частично, но не в том объёме и не в тех формулировках, что предъявила им прокуратура.
Судья вынес приговор с точно такими сроками, как запросил прокурор: Брюханов по части 2 статьи 220 и части 2 статьи 165 УК УССР получил 10 лет, к такому же наказанию - по 10 лет исправительной колонии - по части 2 статьи 220 приговорили Фомина и Дятлова. Рогожкин по части 2 статьи 220 и статье 167 получил 5 лет, Коваленко - 3 года по статье 220, а Лаушкин - 2 года по статье 167 УК УССР. Приговор обжалованию не подлежал.
Через четыре года Виктор Брюханов вышел из тюрьмы по УДО. Николай Фомин в 1988 году был переведен в психиатрическую больницу, а Анатолия Дятлова освободили по состоянию здоровья в 1991 году.
=========
«Преступление и наказание». Отрывок из книги Сергея Плохия «Чернобыль. История ядерной катастрофы»:
«Провести суд было решено в Чернобыле, в самом сердце тридцатикилометровой зоны отчуждения. Формально это обосновывалось принципом территориальной подсудности, в соответствии с которым процесс должен проходить по месту совершения преступления. Принцип принципом, но выбор места все равно был странным. Радиационный фон в Чернобыле все еще оставался высоким. Несмотря на то что старое асфальтовое покрытие дорог и тротуаров сняли и захоронили, а вместо него уложили новое, радиация была повсюду, а особенно - на обочинах свежепостроенных дорог. По всему городу стояли стационарные дозиметры.
У входа в чернобыльский Дом культуры, где проходили заседания суда, поставили корытца с водой, в которых люди обмывали обувь, прежде чем войти в помещение. Благодаря режиму безопасности, действовавшему в зоне отчуждения, власти легко обеспечили полный контроль за всем, что происходило в Доме культуры и в непосредственной близости от него.
На окна Дома культуры установили решетки, а зрительный зал превратили в зал заседаний - для этого завесили плотным занавесом сцену и переставили стулья. Зал суда вмещал до двухсот человек и всегда бывал полон - операторы и прочие работники атомной станции при любой возможности старались присутствовать на заседаниях. Один из них, Николай Карпан, вел записи, которые опубликовал через два десятка лет. Суд длился 18 дней, с 7 по 29 июля 1987 года с перерывом на выходные. Прессу пустили в зал только два раза: в первый день на оглашение обвинительного заключения и в последний - на оглашение приговора. Журналисты острили, что освещают «открытый суд в закрытой зоне».
Перед судом предстали шесть руководителей и сотрудников Чернобыльской АЭС. Главные обвиняемые были арестованы задолго до начала процесса: бывший директор станции Виктор Брюханов, бывший главный инженер Николай Фомин и его заместитель Анатолий Дятлов, в ночь на 26 апреля руководивший остановкой реактора четвертого энергоблока, которая привела к взрыву. Во время заседаний они все вместе сидели за столом, стоявшим по правую руку от судейской коллегии. Остальные обвиняемые - начальник реакторного цеха Алексей Коваленко, начальник смены станции Борис Рогожкин и ответственный за безопасность инспектор Госатомэнергонадзора Юрий Лаушкин - сидели отдельно.
Для Виктора Брюханова роль главного обвиняемого не была неожиданностью. Впервые увидев разрушенный взрывом четвертый энергоблок, он сразу подумал о том, что его посадят. По огромному опыту работы в советской промышленности он знал, что в случае любой крупной аварии виновником назначают директора, а если авария совсем серьезная, директору дают тюремный срок. После исключения Брюханова из партии в июле 1986-го «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями», арест был неизбежен. Следователь КГБ, приказавший в августе взять Брюханова под стражу, сказал, что в тюрьме ему будет лучше. Людям, потрясенным масштабами катастрофы, нужен был козел отпущения, и бывший директор станции как раз подходил на эту роль. Во время одного из допросов в ходе предварительного следствия в кабинет вошел незнакомый Брюханову офицер КГБ и бросил ему в лицо: «Я бы тебя расстрелял». - «Ну что ж, ставь и расстреливай!» - ответил ему Брюханов. В тот момент он был готов к чему угодно.
До суда Брюханов почти год провел в следственном изоляторе КГБ. Там он прошел медицинское обследование, в ходе которого было установлено, что он получил дозу радиации, в несколько раз превышающую максимально допустимую для ликвидаторов. Брюханов страдал лучевой болезнью, его мучили головные боли, периодически невыносимо ломило в затылке.
Бо́льшую часть предварительного заключения он провел в одиночной камере, что само по себе было тяжелым испытанием. За весь год ему лишь однажды разрешили свидание с женой Валентиной. С арестом жизнь всей семьи Брюхановых, у которых был сын-подросток и взрослая дочь, через четыре месяца после аварии родившая девочку, сильно переменилась. Еще недавно они были одним из самых уважаемых семейств в городе, а теперь их избегали друзья и соседи. При экстренной эвакуации все их имущество осталось в Припяти. Только в августе, уже после ареста Виктора Брюханова, Валентине разрешили зайти в квартиру за вещами. «Первым в дверь вошел дозиметрист, - вспоминает она. - Разрешил взять кое-что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации».
Вдобавок ко всему власти арестовали деньги на сберегательной книжке, на которую Виктору перед самым арестом перечислили отпускные.
Оберегая свою дочь, мать грудного младенца, Валентина целый год не говорила ей, что Виктор Брюханов находится в следственном изоляторе. Чтобы прокормить себя и сына-подростка, она снова пошла работать на Чернобыльскую АЭС, два уцелевших реактора которой были заново запущены осенью 1986 года. По ее просьбе Валентине разрешили работать без выходных - она надеялась, что, работая на износ, будет меньше думать об аварии и о том, что ждет их с мужем впереди. Такой режим скоро дал о себе знать: начались скачки давления, а однажды коллегам пришлось вызвать ей скорую прямо на работу.
После этого Валентина стала искать другие способы справляться со стрессом и чернобыльской травмой. В конце концов она нашла новую цель в жизни, полностью посвятив себя близким. Ей помогла женщина-врач, к которой Валентина пришла на прием: она встряхнула Валентину за плечо и велела взять себя в руки - хотя бы ради семьи. Была и другая встреча. «Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти, - рассказывает она. - Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: „Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля“». И Валентина решила бороться - за себя саму и за мужа. Первым делом убедила его взять адвоката - тот, ни на что уже не наде- ясь, сначала не соглашался даже на это.
Процесс, назначенный на весну 1987 года, пришлось перенести из-за нестабильного психического состояния одного из обвиняемых - бывшего главного инженера станции Николая Фомина. Его арестовали 13 августа 1986 года, в один день с Брюхановым. Незадолго до этого Фомин выписался из московской Клинической больницы № 6, где проходил лечение от лучевой болезни. Шок от ареста вкупе с проявлениями лучевой болезни стал причиной депрессии. В марте 1987 года, находясь в тюремной камере, Фомин разбил очки и осколком вскрыл себе вены. Врачи его спасли и к июлю привели в состояние, позволявшее предстать перед судом.
В зале чернобыльского Дома культуры посередине между Брюхановым и Фоминым сидел человек, которого многие считали подлинным виновником катастрофы, - заместитель Фомина Анатолий Дятлов, в ночь аварии отвечавший за злосчастный эксперимент с генератором. Как и Фомин, Дятлов проходил лечение в Клинической больнице № 6, но был выписан из нее только в начале ноября 1986 года. По оценкам врачей, он подвергся воздействию дозы облучения во много раз выше допустимой.
Из больницы Дятлов вышел с открытыми незаживающими ранами на ногах - результатом радиационных ожогов, полученных в ночь на 26 апреля. Следователи с самого начала решили, что именно на Дятлове лежит основная вина за аварию. Они также попытались привлечь к ответственности начальника смены четвертого энергоблока Александра Акимова и начальника смены реакторного цеха Валерия Перевозченко, но дела пришлось закрыть: Акимов и Топтунов умерли в мае, Перевозченко в июне 1986 года. Дятлов же был болен, но все еще жив. Его поместили под стражу 4 декабря, ровно через месяц после выхода из больницы.
В июне 1987 года, когда приготовления к процессу были завершены, Брюханова, Фомина и Дятлова из киевского следственного изолятора КГБ перевели в районную тюрьму в поселок Иванков, расположенный в 50 километрах от Чернобыля и служивший штаб-квартирой правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Оттуда их каждый день возили на судебные заседания в Чернобыль.
Обвинения Брюханову и его бывшим подчиненным были предъявлены по трем статьям Уголовного кодекса Украинской ССР: нарушение правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, злоупотребление служебным положением, выразившееся в сокрытии информации о подлинных масштабах аварии, и халатность при исполнении служебных обязанностей, по причине которой руководители не обеспечили должной подготовки персонала станции. По первым двум пунктам обвинения Виктор Брюханов себя виновным не признал. По его словам, ни в одной инструкции и ни в одном регламенте атомная электростанция не отнесена к взрывоопасным предприятиям: ни законодатели, ни авторитетные специалисты, составлявшие эксплуатационную документацию, никогда не рассматривали возможность взрыва реактора. Что касается второго пункта, то Брюханов заявил, что он в меру возможностей информировал власти о происходящем на станции, а его предложение эвакуировать население Припяти было оставлено без внимания. Тяжкой уликой против Брюханова было подписанное им утром 26 апреля информационное письмо, в котором был указан лишь самый низкий уровень радиации из зафиксированных на станции. «Почему в письме партийным и советским органам не было сведений о 200 рентген в час?» - спросил обвинитель. «Я невнимательно посмотрел письмо, нужно было добавить, конечно», - ответил бывший директор АЭС. На суде Брюханов защищался, как мог, хотя и знал, что его участь уже решена в Москве. «Заранее было понятно, что меня накажут», - говорил он, годы спустя вспоминая судебный процесс.
Виновным в халатности Брюханов себя признал. «Я виноват как руководитель, что-то не досмотрел, где-то проявил халатность, нераспорядительность. Я понимаю, что авария тяжелая, но в ней у каждого своя вина», - заявил он суду. То, что Брюханов взял на себя частичную вину за аварию, произвело хорошее впечатление на судей, хотя всем было отлично известно, что в событиях 26 апреля он прямого участия не принимал. «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого - выдержанного, спокойного, - в частном разговоре сказал один из судей Валентине Брюхановой. - Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик!»
Николай Фомин выбрал другую линию поведения. Спасенный тюремными врачами после попытки самоубийства, он воспрял духом и решил свалить всю вину на подчиненных. Фомин настаивал: утвержденная им программа испытания турбины была безупречной, и если бы Дятлов с Акимовым в точности ей следовали, взрыва бы не произошло. «Я убежден, что не программа явилась причиной аварии», - заявил он суду. На вопрос прокурора: «Кто, по-вашему, главный виновник аварии?» Фомин ответил: «Дятлов, Акимов, которые допустили отклонения от программы».
Анатолий Дятлов, непосредственно руководивший действиями операторов, которые нарушили программу испытания турбины, в отличие от Фомина не стал перекладывать ответственность на подчиненных, тем более на тех, кто уже умер и хорошо подходил на роль козла отпущения. Дятлов занял позицию более благородную - и более опасную с точки зрения властей. Он признал свою вину в нарушении инструкции, в частности в том, что оставил в активной зоне реактора меньше пятнадцати регулирующих стержней, после падения мощности реактора не поднял ее до предписанных программой 700 мегаватт и с опозданием нажал кнопку аварийного глушения реактора (АЗ-5). При этом Дятлов упорно утверждал, что ни одно из перечисленных нарушений не могло привести к взрыву, если бы реактор не имел конструкторских изъянов. «Нажали бы мы [кнопку] раньше, взрыв случился бы раньше, - объяснял он свою позицию суду. - То есть взрыв был обусловлен состоянием реактора. Я дал команду остановить мощность реактора на 200 мегаватт, так как считал, что реактор соответствует уровням безопасности, принятым в СССР». По сути дела, Дятлов указывал на вину разработчиков РБМК, которые получились взрывоопасными из-за положительного коэффициента реактивности, то есть из-за того, что при введении в активную зону регулирующих стержней интенсивность реакции возрастала. Обвинения против создателей реактора, с которыми публично выступил Дятлов, в промышленных и политических верхах многие считали оправданными.
Дятлову скоро стало ясно, что ни председатель судейской коллегии, член Верховного суда СССР Раймонд Бризе, ни государственный обвинитель, старший помощник генерального прокурора СССР Юрий Шадрин не заинтересованы в том, чтобы были установлены и преданы огласке все причины взрыва. Разработчиков реактора они фактически спасли от ответственности: изъяли из дела в отношении должностных лиц станции все материалы, касающиеся конструкции реактора, и завели на их основании отдельное уголовное дело. Созданная в его рамках экспертная комиссия, которая должна была разобраться в причинах взрыва, состояла в основном из представителей научных институтов, причастных к созданию РБМК. При этом свидетельские показания операторов и инженеров Чернобыльской АЭС судьи часто оставляли без внимания.
Новое руководство станции назначило на день оглашения приговора собрание старшего персонала. Брюханов был уверен, что это было сделано нарочно - чтобы избежать проявлений недовольства. Тем не менее более пятисот работников АЭС подписали прошение о помиловании Брюханова. Дятлов позже писал: «К июлю 1987 года многим стала ясна неправомерность обвинения персонала. Свидетели знали, какие меры принимаются по модернизации оставшихся реакторов, осмысливали и делали выводы». Он имел в виду модернизацию реакторов типа РБМК, которая началась после заседания политбюро в июле 1986 года. Отлично понимая, что нельзя возлагать вину за аварию исключительно на операторов станции, представители верховной власти тем не менее решили сделать из них козлов отпущения. Годы спустя комментируя свой приговор, Брюханов заметил: «Ведь надо было показать Центральному комитету партии, всему миру: вот, мы нашли виновника. А разве может наука хромать в Советском Союзе? Она самая передовая в мире».
Суд признал Брюханова и его подчиненных виновными в том, что «в результате допущенных [ими] нарушений производственно- технологической дисциплины и правил ядерной безопасности наступили последствия, которые справедливо именуются катастрофическими». Брюханов также получил обвинение в несвоевременной эвакуации персонала станции. «Проявив растерянность и трусость, Брюханов не принял мер к ограничению масштабов аварии, не ввел в действие план защиты персонала и населения от радиоактивного излучения, в представленной информации умышленно занизил данные об уровнях радиации, что помешало своевременному выводу людей из опасной зоны», - гласил приговор.
Брюханова поразила суровость приговора - десять лет лишения свободы; столько же дали Дятлову и Фомину. Получалось, что не имеет никакого значения, что каждый из них делал во время аварии и как вел себя в суде - приговор был общим для всех. Остальные трое обвиняемых получили от двух до пяти лет. «Судья Верховного Суда вынес тот приговор, какой ему велели, - рассказывал позже Брюханов. - Думаю, если бы для меня нашли расстрельную статью, так и расстреляли бы. Но не нашли». Тюремное начальство опасалось, что потрясенный приговором Брюханов может совершить самоубийство.
«В ночь после приговора охранник поставил стул рядом с моей кроватью и просидел всю ночь - как бы я чего с собой не сделал, - вспоминал Брюханов. - Но он только мешал мне спать». О самоубийстве Брюханов не задумывался - он был сделан из другого теста. Через много лет он сказал в беседе с журналистом: «Уйти из жизни - дело нехитрое, но кому и что этим докажешь, чего добьешься?»
=============
Интервью Брюханова с 11 минуты
https://youtu.be/G08NNxKiWLM?si=S_8ZcB5DLxKeo65N
===============
Приглашаю всех в группы
«Эпоха освободительной Перестройки М.С. Горбачева»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===========
