Алексей Ковалёв о Перестройке в МИДе
МОСКОВСКОЕ СОВЕЩАНИЕ 2
Итак, я оказался на острие атаки по установлению демократического правового государства в СССР, по внутреннему обеспечению Венской встречи и по «пробиванию» Московского совещания.
Всё это делалось в интересах демократического реформирования страны. Действительно, кому было надо, чтобы у нас в стране уважались права человека: США, Западной Европе, ели нам самим? Впрочем, и имм тоже, чтобы понять, можно ли иметь дело с Советами. Но ответ Запада на этот вопрос означал для нас возможность разоружения и снижение военных расходов, установление нормальных политических и экономических отношений с ним.
Я тогда занимался чёртовой прорвой самых сложных и острых проблем:
инвентаризацией наших обязательств по правам человека и соответствия им законодательства и практики его применения (картинка получилась страшноватая);
приведением советского законодательства в соответствие с международными обязательствами СССР;
ликвидацией политических и религиозных статей Уголовного кодекса;
ликвидацией карательной психиатрии;
законом о выезде-въезде;
нормализацией режима секретности, сокращением списка «сведений не подлежащих публикации в печати», который был «путеводной звездой» этого режима, ограничением срока секретности и т.д.;
отменой смертной казни, приведшей только к резкому сокращению статей, по которому она могла быть применена;
религиозной свободой и законом о свободе совести и религиозных организациях;
освобождением политических и религиозных заключённых из мест лишения свободы;
Указом ПВС СССР о порядке введения и регулирования режима чрезвычайного положения - надо было обеспечить права человека в этих случаях, неотложность этой работы была вызвана событиями в Нагорном Карабахе;
Реформой УПК;
регламентированием применения силы должностными лицами по поддержанию правопорядка по следам событий в Тбилиси и в Прибалтике;
положением дел в Прибалтийских республиках (было далеко непросто доказать, что никакие права человека там не нарушались);
улучшением положения задержанных и заключённых,
разрешением трудовых споров и правом на забастовку,
etc., etc, включая, например, отправку на свалку устава средней общеобразовательной школы, документы, регламентирующие борьбу с распространением СПИДа в стране, и так - до бесконечности. Плюс к этому, «текучка» по Венской конференции, а с осени 1990 года - плотная подготовка к Московскому совещанию Конференции по человеческому измерению СБСЕ.
(Если это кого-то заинтересует, могу запостить выжимку из моей опубликованной в Германии книги.)
Если я отвечал за правочеловеческую часть Венской встречи, то отец - за неё в целом (как первый замминистра он курировал Европу и, в частности, Общеевропейский процесс). Но наше управление курировал его ученик и большая умница А. Л. Адамишин.
Итак, практически вся работа по вживлению прав человека в советскую отнюдь не правовую действительность прошла под знаком Московского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ. В отличие от других дипломатических форумов, подготовка к Московскому совещанию носила далеко не дипломатический в традиционном смысле этого слова характер. Она практически целиком была замкнута на решение наших внутренних проблем. Так что вся моя предыдущая работа в МИДе так или иначе была связана с этим мероприятием.
Это, наверное, был самый драматичный из всех правочеловеческих форумов. Вплотную оно начало готовиться осенью девяностого года - на фоне шквальной критики в Парламенте в адрес МИД СССР, истерических требований о введении в стране чрезвычайного положения.
Молчание Горбачёва, не взявшего под защиту ни внешнюю политику, ни министра иностранных дел, добавляло реакционерам наглости. Ситуация сложилась более, чем двусмысленная: президент СССР не реагирует на критику политики, за которую он получил Нобелевскую премию. Возможно, такая позиция объясняется завышенной оценкой Горбачёвым возможностей реакционеров и недооценкой потенциала демократов. Президент видел существующую действительность, отраженной через кривые зеркала устных и письменных докладов окружающих его заговорщиков - Болдина, Крючкова, Пуго и иже с ними. Возможно, именно поэтому тактика лавирования и сменилась «маневром вправо».
Сколько упреков было высказано в адрес внешней политики в связи с тем, что СССР якобы терял союзников. Вряд ли стоит вдаваться в то, насколько была действенна и эффективна Организация Варшавского Договора, пользовалась ли она доверием своих народов, как она выглядела с нравственной точки зрения, если размещенные за рубежом войска использовались для поддержания в повиновении правительств и народов своих союзников. Шквал критики вызвало восстановления мира и справедливости на Ближнем Востоке, когда Советский Союз выступил не с «классовых позиций отпора американскому империализму», а вступился за маленькое, проглоченное и разоренное более сильным соседом государство.
На поверхность вынесло люмпен-профессионалов от политики. Полуграмотные, нахватанные по верхам демагоги, напичканные разного рода идеологическими штампами, с тех пор прочно утвердились во внешней политике. Впрочем, начали набирать силу и те, которых можно назвать флюгерами: услужливые политические лакеи, лишённые собственных убеждений, несмотря на порой неплохое образование и тренированный мыслительный аппарат.
Уход Шеварднадзе в отставку 20 декабря 1990 года был ошибкой, облегчившей реакционерам реализацию их планов. Судя по всему, главной причиной этого решения стало отторжение от непоследовательности и двойственности деятельности Горбачёва. Любопытно, что эту двойственность признавал и сам Горбачёв. По свидетельству отца, после его встречи с президентом СССР в его рабочем кабинете в Кремле зимой 1991 года, Горбачёв проводил его до лифта и в коридоре, чтобы избежать прослушки (наивным он был, Михаил Сергеевич…) и сказал ему, что вскоре прекратит свой «дрейф вправо».
Можно с высокой долей уверенности предположить, что решение об отставке Шеварднадзе было для него мотивировано и эмоционально. Видимо, Шеварднадзе полагал, что не смог бы эффективно противодействовать угрозам, о которых он предупреждал. Что это было - капитуляция? Конечно, нет. Он утратил доверие к Горбачёву, о чём напрямую и жёстко, по свидетельству А. Н. Яковлева ему сказал. Думается, эта отставка была попыткой противостоять предсказанной Шеварднадзе диктатуре в ином качестве и иными средствами.
Работа МИДа по становлению демократии и прав человека в стране сходила на нет, чтобы уже не возобновиться. Новый министр иностранных дел Александр Бессмертных и его фаворит Юлий Квицинский брали реванш за своё унижение демократией и здравым смыслом.
Между тем, в нашей семье произошло важное событие: родились двойняшки.
А я решил уйти из Союзного МИДа, тем более, что у меня были приглашения перейти на работу в президентский секретариат Горбачёва по его инициативе, а Андрей Козырев звал меня в МИД РСФСР.
Окончание визита американских психиатров в СССР: мы с главой медицинской части Лореном Ротом.
Советско-американские переговоры в узком кругу о визите в СССР американских психиатров. Сколько же политзеков тогда и по итогам этого визита удалось выпустить из психушек!
Перед (или после) обсуждения закона о религиозной свободе. (Комиссия Верховного Совета Съезда Народных депутатов)
Итак, я оказался на острие атаки по установлению демократического правового государства в СССР, по внутреннему обеспечению Венской встречи и по «пробиванию» Московского совещания.
Всё это делалось в интересах демократического реформирования страны. Действительно, кому было надо, чтобы у нас в стране уважались права человека: США, Западной Европе, ели нам самим? Впрочем, и имм тоже, чтобы понять, можно ли иметь дело с Советами. Но ответ Запада на этот вопрос означал для нас возможность разоружения и снижение военных расходов, установление нормальных политических и экономических отношений с ним.
Я тогда занимался чёртовой прорвой самых сложных и острых проблем:
инвентаризацией наших обязательств по правам человека и соответствия им законодательства и практики его применения (картинка получилась страшноватая);
приведением советского законодательства в соответствие с международными обязательствами СССР;
ликвидацией политических и религиозных статей Уголовного кодекса;
ликвидацией карательной психиатрии;
законом о выезде-въезде;
нормализацией режима секретности, сокращением списка «сведений не подлежащих публикации в печати», который был «путеводной звездой» этого режима, ограничением срока секретности и т.д.;
отменой смертной казни, приведшей только к резкому сокращению статей, по которому она могла быть применена;
религиозной свободой и законом о свободе совести и религиозных организациях;
освобождением политических и религиозных заключённых из мест лишения свободы;
Указом ПВС СССР о порядке введения и регулирования режима чрезвычайного положения - надо было обеспечить права человека в этих случаях, неотложность этой работы была вызвана событиями в Нагорном Карабахе;
Реформой УПК;
регламентированием применения силы должностными лицами по поддержанию правопорядка по следам событий в Тбилиси и в Прибалтике;
положением дел в Прибалтийских республиках (было далеко непросто доказать, что никакие права человека там не нарушались);
улучшением положения задержанных и заключённых,
разрешением трудовых споров и правом на забастовку,
etc., etc, включая, например, отправку на свалку устава средней общеобразовательной школы, документы, регламентирующие борьбу с распространением СПИДа в стране, и так - до бесконечности. Плюс к этому, «текучка» по Венской конференции, а с осени 1990 года - плотная подготовка к Московскому совещанию Конференции по человеческому измерению СБСЕ.
(Если это кого-то заинтересует, могу запостить выжимку из моей опубликованной в Германии книги.)
Если я отвечал за правочеловеческую часть Венской встречи, то отец - за неё в целом (как первый замминистра он курировал Европу и, в частности, Общеевропейский процесс). Но наше управление курировал его ученик и большая умница А. Л. Адамишин.
Итак, практически вся работа по вживлению прав человека в советскую отнюдь не правовую действительность прошла под знаком Московского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ. В отличие от других дипломатических форумов, подготовка к Московскому совещанию носила далеко не дипломатический в традиционном смысле этого слова характер. Она практически целиком была замкнута на решение наших внутренних проблем. Так что вся моя предыдущая работа в МИДе так или иначе была связана с этим мероприятием.
Это, наверное, был самый драматичный из всех правочеловеческих форумов. Вплотную оно начало готовиться осенью девяностого года - на фоне шквальной критики в Парламенте в адрес МИД СССР, истерических требований о введении в стране чрезвычайного положения.
Молчание Горбачёва, не взявшего под защиту ни внешнюю политику, ни министра иностранных дел, добавляло реакционерам наглости. Ситуация сложилась более, чем двусмысленная: президент СССР не реагирует на критику политики, за которую он получил Нобелевскую премию. Возможно, такая позиция объясняется завышенной оценкой Горбачёвым возможностей реакционеров и недооценкой потенциала демократов. Президент видел существующую действительность, отраженной через кривые зеркала устных и письменных докладов окружающих его заговорщиков - Болдина, Крючкова, Пуго и иже с ними. Возможно, именно поэтому тактика лавирования и сменилась «маневром вправо».
Сколько упреков было высказано в адрес внешней политики в связи с тем, что СССР якобы терял союзников. Вряд ли стоит вдаваться в то, насколько была действенна и эффективна Организация Варшавского Договора, пользовалась ли она доверием своих народов, как она выглядела с нравственной точки зрения, если размещенные за рубежом войска использовались для поддержания в повиновении правительств и народов своих союзников. Шквал критики вызвало восстановления мира и справедливости на Ближнем Востоке, когда Советский Союз выступил не с «классовых позиций отпора американскому империализму», а вступился за маленькое, проглоченное и разоренное более сильным соседом государство.
На поверхность вынесло люмпен-профессионалов от политики. Полуграмотные, нахватанные по верхам демагоги, напичканные разного рода идеологическими штампами, с тех пор прочно утвердились во внешней политике. Впрочем, начали набирать силу и те, которых можно назвать флюгерами: услужливые политические лакеи, лишённые собственных убеждений, несмотря на порой неплохое образование и тренированный мыслительный аппарат.
Уход Шеварднадзе в отставку 20 декабря 1990 года был ошибкой, облегчившей реакционерам реализацию их планов. Судя по всему, главной причиной этого решения стало отторжение от непоследовательности и двойственности деятельности Горбачёва. Любопытно, что эту двойственность признавал и сам Горбачёв. По свидетельству отца, после его встречи с президентом СССР в его рабочем кабинете в Кремле зимой 1991 года, Горбачёв проводил его до лифта и в коридоре, чтобы избежать прослушки (наивным он был, Михаил Сергеевич…) и сказал ему, что вскоре прекратит свой «дрейф вправо».
Можно с высокой долей уверенности предположить, что решение об отставке Шеварднадзе было для него мотивировано и эмоционально. Видимо, Шеварднадзе полагал, что не смог бы эффективно противодействовать угрозам, о которых он предупреждал. Что это было - капитуляция? Конечно, нет. Он утратил доверие к Горбачёву, о чём напрямую и жёстко, по свидетельству А. Н. Яковлева ему сказал. Думается, эта отставка была попыткой противостоять предсказанной Шеварднадзе диктатуре в ином качестве и иными средствами.
Работа МИДа по становлению демократии и прав человека в стране сходила на нет, чтобы уже не возобновиться. Новый министр иностранных дел Александр Бессмертных и его фаворит Юлий Квицинский брали реванш за своё унижение демократией и здравым смыслом.
Между тем, в нашей семье произошло важное событие: родились двойняшки.
А я решил уйти из Союзного МИДа, тем более, что у меня были приглашения перейти на работу в президентский секретариат Горбачёва по его инициативе, а Андрей Козырев звал меня в МИД РСФСР.
Окончание визита американских психиатров в СССР: мы с главой медицинской части Лореном Ротом.
Советско-американские переговоры в узком кругу о визите в СССР американских психиатров. Сколько же политзеков тогда и по итогам этого визита удалось выпустить из психушек!
Перед (или после) обсуждения закона о религиозной свободе. (Комиссия Верховного Совета Съезда Народных депутатов)