Дмитрий Быков о Михаиле Горбачеве.
55 лет назад - 20 декабря 1967 года - родился поэт и публицист Дмитрий Львович Быков.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО М. С. ГОРБАЧЕВУ ПО СЛУЧАЮ ДЕСЯТИЛЕТИЯ АПРЕЛЬСКОГО (1985) ПЛЕНУМА ЦК КПСС.
Дорогой Михаил Сергеевич!
Я Вас люблю.
Пишу это письмо, чтобы, во-первых, поздравить Вас с десятилетием перестройки, официально отсчитываемой от апрельского пленума, а во-вторых, поблагодарить.
В наше время стало хорошим тоном разделываться с Вами походя: подогревает безнаказанность. Ваш стенобитный преемник еще может рявкнуть, а Вы человек толерантный.
Пренебрежение Вам чаще всего высказывают ничтожества, которые Вам же всем обязаны. Пищу не для того, чтобы бросить вызов общественному мнению: оно сделало для меня куда меньше Вашего, а потому интересует меня сейчас в последнюю очередь.
С любовию народной Вам везло недолго, и, ежели Вдуматься, только время Вашей популярности и было еще сравнительно пристойным. Во времена недолгой славы программы "Взгляд", во дни радостных надежд и первых разрешений, между властью и обществом как будто возникла гармония... пока Вас не стали подкусывать, пользуясь Вашим же дозволением и словно нащупывая границу, дальше которой Ваше терпение не простирается.
"Тут все и кончилось". Ей-Богу, есть в этом что-то судьбоносное: чем меньше Вас любят, тем хуже живут.
Объяснение я могу предложить только одно: Вы - наше последнее заблуждение, последний приступ эйфории. С тем большим остервенением Вас топтали, когда отрезвели. А я всю жизнь не в кассу. Любил и люблю.
В Ваши (в наши!) времена бытовал каламбур: перестройка должна начинаться с себя самой. Начну с себя, поскольку Вы нас этому научили, став первой жертвой собственного либерализма. Так вот: поскольку Вы провозгласили приоритет интересов личности, позвольте пару слов о моих приоритетах. Я принадлежу едва ли не к самому гнилому поколению в российской истории: мы были до такой степени развращены двойной моралью, что сакральных понятий у нас практически не оставалось. Вы, несомненно, помните волну сюжетов о детском зверстве - еще в прессе застойного образца: это зверство было прямым следствием того, что говорилось одно, думалось другое, а делалось третье. Последствия мы и посейчас еще расхлебываем, получив вместо искусства - тотальную иронию, а вместо мировоззрения - вялый стеб.
Выбор мой в те времена был небогат: либо голый цинизм с последующим алкоголизмом, либо правоверные иллюзии с последующим похмельем. Как раз эти правоверные иллюзии я, подобно опоздавшему шестидесятнику, питал весьма надолго. Когда меня потравливали в школе за домашность, книжность, толстость и полупринадлежность к пресловутому национальному меньшинству, я искренне полагал, что в этом есть сермяжная правда. Тогда считалось, что если вся рота идет в ногу, а один не в ногу, то надо непременно пройти по нему. Помню блаженное чувство отмщенности и гордости за фамилию на премьере быковского "Чучела": при Вас на какой-то момент (дальше никогда не бывает) в обществе утвердилась мысль, что если все идут в ногу, а один не в ногу, - в любом случае неправы все. Ну вот, вообразите мою жизнь, если бы не Вы. К теперешним двадцати семи годам в тогдашнем СССР был бы я младшим корреспондентом отдела коммунистического воспитания (где и начинал) и писал бы о доярках.
Я успел это застать. Я выезжал бы в командировки для ознакомления с гущей жизни и расспрашивал несчастных работяг, с трудом сдерживающих желание меня послать, что они чувствуют, ночь напролет самозабвенно обсуждая решения XXX съезда КПСС. О, вечный ужас, вечный мрак! Еще я пописывал бы стишки, и мне бы их благополучно заворачивали такие же, как я, неудачники, но уже на следующей ступени падения: полуспившиеся литконсультанты, искренне ненавидящие пишущий молодняк. К сорока годам я издал бы первую книжку в серии "Молодые голоса": в аннотации к ней говорилось бы, что я воспеваю трудовые будни нашего современника. Один раз я съездил бы в Болгарию, на Золотые Пески, и заслуженно презирающей меня жене купил бы дубленку.
Понимал бы я, что происходит со мной и страной? Едва ли. Куда мне до моих умных собратьев, которые, судя по их теперешним заявлениям, с пеленок ненавидели тоталитаризм и вместо "Агу!" говорили "Молчать не могу!". Честно Вам признаюсь: не токмо что о Ленине, а и о Сталине до известного возраста я думал без содрогания, объясняя все советские трагедии отрыжками, издержками и советологическими передержками. Какой там Гумилев, какой Гроссман! Я очень не любил бы диссидентов, а они меня. Борец и конспиратор из меня, как из Вас Ельцин. Не люблю подполья, не люблю фрондерства и пухлых, растрепанных ксероксов, выдаваемых на одну ночь пухлыми, растрепанными людьми (о подлинной правозащите сейчас речи нет). Двух станов не боец, ни рыба ни мясо, классический лишний человек (им-то всего и хуже при тоталитаризме: борец хоть знает, зачем живет), я искал бы легальных путей выживания.
С детства отказываюсь признавать, что чем человеку хуже, тем он лучше. А на пути приспособленчества, как мы с Вами знаем, не замараться невозможно. Так что Ваш покорный слуга, если б не перестройка (сейчас у меня уже две книжки стихов и на подходе третья), мог являть собою крайне непривлекательное зрелище: фрондирующий маргинал и розовый приспособленец равно отвратительны. Проболтался бы всю жизнь цветком в проруби - я ведь и сейчас ни в одной обойме, любые обоймы рано или поздно употребляются для стрельбы.
Мы очень быстро забыли, от какого маразма были избавлены благодаря свободе слова. Мне, разумеется, возразят: на эту свободу я и мне подобные купились. Нам дали оптимальные условия для наших профессиональных занятий, зато страну ввергли в пучину бедствий. Раньше других это понял Андрей Синявский, которого я тоже прочел благодаря Вам (не то мои сведения о нем ограничивались бы набором цитат из книги Н. Яковлева "ЦРУ против СССР"). Он очень рано осознал главное: что хорошо для него плохо для общества. Мы вредны для своей страны - пора, пора признать это. Я поэт, мое место в канаве, - Ахматова, кажется? Ну, оптимизируем прогноз: в Канаде.
Но не тут. Как только страна начинает исповедовать ценности отдельно взятой творческой личности - тут уж пиши пропало. Стоит ли свобода слова всего этого кошмара, нищих толп в подземных переходах, Приднестровья и Самащек, Тбилиси и Вильнюса? Ну, разумеется, не стоит. Но своя рогожа чужой рожи дороже. Где нам было тогда предугадать, какой деструкцией, каким запойным разрушительством отзовется наша захлебывающаяся вольность? Какой рев - подземный, подлинно адский, утробный - будет ответом на наше эйфорическое "Говори"?!
Меня отчасти оправдывает то, что и я за эту свободу расплачиваюсь. Слава Богу, не так, как население окраин или как голодающие беженцы (хотя дамоклов меч висит над каждым, и это ощущение вечной незащищенности тоже прямое следствие свободы: любишь кататься - люби и переворачиваться вместе с саночками). Грех жаловаться, но если вдуматься - я не очень счастливый человек, дорогой Михаил Сергеевич. Вы думаете, я благополучен? - неправда. Мои эссе проходят в печать, жестоко обдирая себе бока. Номенклатура поменялась, и вместо доярочных соцсоревнований на первые полосы повылезли ночные оргии мадам Моисеева, - овчинка выделки не слаще. Амплуа критика невостребовано. Народ резко охладел к печатному слову. Редкий нувориш, сволочь тупорылая, не использует всякий случай, чтобы ткнуть меня в мою же ненужность и обозвать человеком второго сорта. Я зарабатываю на хлеб свой в поте пера своего, трудясь во многих изданиях и сочиняя порою такую дрянь, такую дрянь!
Мой читатель, средний городской интеллигент, зачастую не имеет средств, чтобы купить мои стремительно дорожающие издания, которые к тому же лопаются - даже без треска, с каким-то уныло-покорным звуком: плям-плям-плям... Презентационные хроники, рекламные заметки да указания, где купить мыло того единственного сорта, которым нынче бонтонно мыться. Перед читателем стыдно, верите, нет? Поневоле вспомнишь Ильича: свобода в буржуазной прессе невозможна, как немыслима свобода от денежного мешка. (Я-то от этого мешка вполне свободен: у меня его не было и нет.) А все же у меня хватает трезвости поклониться Вам в ноги: всем хорошим в этих временах мы обязаны Вам. А все издержки, ударившие прежде всего по народу, - исключительно вина народа. Серьезно. Помните, был такой стих у кого-то из немецких антифашистов, еще Камбурова пела: как все было бы хорошо, если б не люди!
Без всякой иронии говорю: населяй нашу страну одна интеллигенция - перестройка бы удалась, Мы себя худо-бедно прокормим, тем более что во всем цивилизованном мире не народ кормит интеллигенцию, а давно наоборот: наука движет миром, а грубый ручной труд может посчитаться уважаемым только у нас, где вечно обожествляются страдания и неудобства.
Интеллигенция ведь легко прикармливается. Мы бы вполне столковались с Вами на идее социализма с человеческим лицом. Возвращение политзаключенных, уход из Афганистана, Сахаров в Кремле, потом тихо начала бы вводить рынок с Вашей осторожной тактикой "Две шаги налево, две шаги направо", любо-мило! Полный поворот кругом на тормозах. Вам пришлось бы уйти так или иначе, но уйти достойно: мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело. Так нет же! Народ у нас таков, что с поразительной радостью подхватывает все деструктивные тенденции. Гвозди - серебро, кувалда - золото. Бабах! Не успела эта наша свобода слова свить себе гнездо в родных Палестинах - тут же раздувается, например, национализм, которого интеллигенция совсем не любит - ей при ее национальном составе любить его решительно не с руки. Сепаратизм на Украине, национальная гордость в Таджикистане, приватизация воздушного пространства над городом Кислоплюйском Ногузадерищенской области... Я думаю, дело вот в чем: Вашими усилиями самоуважение интеллигенции резко поднялось.
Ее допустили к кормилу и прибавили корму. А народ у нас не любит, чтобы интеллигенция себя уважала, и тоже хочет себя уважать. Оснований же для этого у него минимум - разве что национальная принадлежность. Вы гордитесь мозгами и этой вашей, как бишь ее, свободой: так мы же будем происхождением! Вы хотите перемен: так мы же подхватим эту идею и пойдем громить, устраивая вольницу, упраздняя закон и выпуская наружу все дурные инстинкты, до той поры сдерживаемые всеобщим заморозком. Истерическая деструкция овладела умами, новое время востребовало нового лидера, и возник Борис Николаевич, тоже никогда не вспоминающий, кто извлек его из Свердловска. Он стал делать себе имя на борьбе с привилегиями. Молчал бы он тогда, ей-Богу, об этих привилегиях! Ведь пришли его люди втрое нахапали! Потом он на лету стал подхватывать всякую разрушительную идею, спорол свою позорную чушь насчет берите независимости, сколько унесете... - а там все ясно. Мне страшная мысль приходит на ум: если бы Вы тогда, в октябре восемьдесят седьмого, поддержали его на Пленуме, - как знать, может, сегодня Грозный был бы цел... А ежели серьезно, оказалось, что страной вроде нашей нельзя долго управлять либеральными методами.
Интеллигенции у власти делать нечего - и это главная иллюзия, которой мы лишились. Ведь та же Ваша пресловутая речь без бумажки умиляла только поначалу. Расплывчатость и многословие - не без оснований, кстати, - вам тут же принялись ставить в вину. Здесь вообще больше любят немногословных и мрачных: что ехал-ехал - не свистел, а как наехал - артобстрел. Решительные действия любят. Мотивировки третьестепенны: лишь бы был страдалец, молчун, решительный и склонный к авралам. Сперва завяжет всех узлом, потом этот узел разрубит. И так - пока все, из кого потенциально возможно завязать узел, не окажутся изрублены до состояния лапши.
На самом деле история развивается не по спирали. Она - качели. Есть эпоха титанов и тиранов, эпоха борьбы с собой во имя коллектива, толпы. Смиряй себя молитвой и постом, никакой связи без брака, люби революцию. Эта эпоха порождает великих борцов, любящих смирение и самоограничение как категории национальной жизни: эти люди способны на великие дела, но с ними чаю не попьешь. Потом человечеству надоедает: идет оттепель, Ренессанс, приоритет интересов личности... Все это вырождается в торгашество, в индивидуализм, рынок и промышленную революцию. После чего неравенство надоедает, происходит новый переворот, большой террор образца 1793 и 1917 годов - так и идет, разве что в средствах умерщвления противников наблюдается некоторый прогресс в сторону их меньшей ритуальности и громоздкости, своего рода гуманизация, прости, Господи. Блажен тот, кому достается промежуток, зазор, переходный период. Вот перестройка и была такой паузой, страшно сжатой во времени.
Прокрути мне кто-нибудь ускоренной переметкой эти десять лет - честное слово, я бы рехнулся: от крайности до крайности - "он и ахнуть не успел, как на него медведь насел". Вместо маразма - торжествующий цинизм, вместо официоза - пошлость, вместо партийного пресса - диктат массового вкуса... Переползая из одного болота в другое, из издержек равенства в издержки свободы, всего десяток лет задержались мы на пограничной кочке, когда казалось, что у народа и личности могут быть общие идеалы. АН нет.
Толпа называется народом лишь в ходе перемен: потом она опять - стадо. Ужасные вещи я пишу, да? Но ничего не поделаешь: нет и не может быть компромисса между личностью и толпой (властью и единицей, народом и интеллигенцией). Нельзя управлять страной, руководствуясь идеалистическими либеральными ценностями. Иногда я думаю: почему основной коллизией перестройки стала коллизия русско-еврейская? Еще Розанов усматривал в ней зерно главных противоречий в мировой истории. Вечной завистью чужака завидую я всем, кто стоит на твердой почве абсолютной истины, - а без них куда же: разреженного воздуха свободы человек толпы не выдерживает.
Признаемся: евреи, вечно гонимые, вечно лишенные государственности, никак не вписываются в общинный, основательный русский менталитет, приверженный твердым ценностям. России государственность подавай - одиночкам государственность невыносима в любых ее проявлениях. У массы нет чувства ответственности: она вечно будет творить кумира, а потом валить на него, выискивая себе религиозные, мистические и иные внеличностные оправдания. Ни-ког-да интеллигент и толпа ни о чем не договорятся (интеллигент может быть русским, а толпа - еврейской, это неважно). В одну телегу впрячь неможно табун и трепетную лань. Историю вершат титаны, толпы, моногамные одноверпы, плоские люди, делатели вещей.
Мы - не делатели. Мы - думатели, сомневатели, мутители воды. Вы взяли нашу сторону, попытавшись защитить одиночек и растопить каменный лед всеобщей обязаловки, априорной вины каждого перед всеми. Но кратковременная наша победа оборачивается для народа катастрофой: подхватив наши лозунги, он тут же заменяет их более компактным "Долой", каковую программу немедленно осуществляет. И виноваты у него оказываемся мы. Нечего надеяться, что социальным путем можно хоть что-нибудь изменить в нашем положении: когда открываем первую в жизни книжку - обязаны знать, на что идем. Нам хорошо - всем плохо. Народу даже не надо особого благоденствия: он увидит, что нам плохо, - и сразу решит, что ему хорошо. Я выбираю свой крошечный клан и готов за это расплачиваться: очень может быть, что откат, ужесточение цензуры и могучая дубиноголовая государственность действительно необходимы. Но поддерживать их не мне. Честнее признать свою вредоносность, делать, что предназначено, и расплачиваться за это. Спасибо за то, что благодаря Вам я понял все эти закономерности. И отказался от последних иллюзий относительно согласия народа и личности, государства и интеллигента, плахи и головы.
Трудно, трудно, знаете. Думаю, в почву упираюсь, а на самом деле в воздухе вишу. Бывает, отчаяние накатит вот именно метафизическое. Жизнь становится несносна, как небо Атланту: не держу. То есть держу на чистом самолюбии. Вы начали процесс, отнявший у общества ряд гипнозов, без которых оно не живет. Не всякий может существовать с жизнью лицом к лицу: остальным нужен посредник. Или уж по крайней мере конкретный виновник. Эту нишу - нишу человека, с которого Все Началось, - заняли Вы. Это тяжкий крест, и не Вы его выбрали, но, думаю, знали на что шли.
В Карабахе я слышал одинаково бурную ругань в Ваш адрес на армянской и азербайджанской сторонах. Две деревни, разбуженные очередным ночным обстрелом, - одна карабахская, другая приграничная азербайджанская, наотрез отказывались искать собственную долю вины в происходящем, хотя в каждой деревне укрывали боевиков от стоявших в Карабахе союзных частей. Из двуязычной ругани, которую я там слушал две ночи подряд, только одно слово было мне знакомо и понятно: Горбачев.
Вы теперь за всех виноваты. У Юрия Буйды есть рассказ "Рита Шмидт Кто Угодно": о немецкой девочке, которая осталась в Кенигсберге после войны и попала на воспитание к двум сестрам-садисткам. И били ее, и насиловали, и унижали сколько возможно. Так вот, эта девочка говорит единственному любящему ее человеку, что должен быть Кто-то, на Кого все можно свалить. Кто угодно, берущий на себя бремя всей вины и открытый всем возмездиям. Этот Кто-то, по Буйде, и есть Бог в безбожной стране. Не Демиург, не карающий Творец, не Вседержитель, управляющий судьбами, - Конкретный Виновник, Ответчик За Всех.
Боже меня упаси от подобных параллелей, но что должен быть кто-то, добровольно принявший на себя крест Главного Виноватого, - в этом я убежден. Для миллионов темных и мрачных людей Вы - первопричина их бедствий. Чего еще надо? Кланяюсь Вам и за это.
Ваш Дмитрий БЫКОВ
https://ru-bykov.livejournal.com/4018786.html
=========================
Из программы "Один" на "Эхо Москвы"
29 августа 2019 года:
«Прочитал в журнале ваше «Открытое письмо Горбачеву»…» Это письмо 1995 года, ребята. Его сейчас перепечатали (не знаю, почему) на моем сайте. Нашли там большой архив документов 90-х годов. Это письмо, которое я написал к десятилетию Перестройки в апреле 1995 года. Я, в общем, считаю его полным, вполне адекватным выражением и нынешней моей позиции тоже. Глубокую благодарность прежде всего я чувствую к Горбачеву. Сейчас - особенно глубокую.
«Но ведь россияне не могут ему простить собственной глупости» Да нет, глупости, они, скорее, не могут ему простить того, что он дал шанс, а они так странно им воспользовались. Это к вопросу о рабстве: оказалось, что недостаточно так просто отменить рабство...
Рабство уродует не только хозяев, но оно вносит непоправимые изменения в психику рабов. И вот об этом, пожалуй, «Признания Ната Тернера» - самый радикальный роман Уильяма Стайрона; о том, что происходит с рабом, особенно с рабом восстающим.
Видите ли, в России всегда вот эта некрасовская тема:
Люди холопского звания,
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа.
Это тема ими всегда подносилась очень половинчато, потому что боялись назвать рабов рабами, боялись назвать холопов холопами. Все-таки рабство и цепь великая - это изображалось как вина хозяев. А как трагедия рабов, как их перерождение - считалось, что если поставить раба в условия свободы и гармонии, то тут он сам и освободиться. А вот что у него стокгольмский синдром начнется, что он обратно в рабство захочет, что оно для него чрезвычайно комфортно, - об этом один Чехов рискнул говорить довольно прямо. Помните, когда Фирс говорит: «Вот так же филин кричал перед бедой». - «Перед какой бедой?» - «Перед волей».
Рабство, которое въелось в кровь, которое стало комфортным, - эта тема гораздо менее упоминаема. Она существует, но она, мне кажется, по-настоящему не отрефлексирована, не исследована. Возьмем некрасовского «Последыша», мое любимое сочинение, одна из частей «Кому на Руси…». Там, где вынужден один из крестьян имитировать, разыграть рабство перед параличным помещиком. Ему нельзя сказать про волю - он немедленно помрет. Он приказал высечь одного из крестьян своих, высечь на конюшне. Ему говорят: «Мы тебе поставим выпивку, закуску, а ты кричи: мы будем изображать, что тебя бьем». Он изображал, кричал, пришел домой и помер. Почему? Потому что иногда имитация сечения оказывается страшнее сечения. Потому что рабство, когда оно уже сброшено, страшнее, возврат его страшен. Можно терпеть рабство, еще не повидав свободы. Но уже попробовав ее, возвращаться в это состояние невыносимо. Кстати говоря, поэтому многие россияне сегодня впадают в беспросветное отчаяние: потому что рабство, казалось, кончилось. В 1991 году казалось, что все, что nevermore. А оно оказалось глубже, оно оказалось в крови. Слава богу, что Америка, отменив рабство раз и навсегда, уже никогда к нему не возвращалась. Или возвращалась к другому рабству: к разным вариантам рабства духовного, но никогда - к рабству социальному.
В России возврат к крепостничеству, в том числе и напрямую к крепостничеству колхозному в 30-е годы, ко многим еще формам несвободы, - бывал многажды, отсюда такая безнадежность. После революции вернулась несвобода, после перестройки вернулась несвобода. Видимо, тут что-то гораздо более глубокой, одной отменой крепостного права эта проблема не решается; надо привлекать людей к решению собственной судьбы.
https://echo.msk.ru/programs/odin/2491057-echo/
================
Стихотворение 2006 года про Михаила Сергеевича:
Журнал "Огонёк" №10 от 12.03.2006
В дни юбилея первого президента СССР стало понятно: страна невзлюбила его за то, что он дал ей свободу
Дмитрий БЫКОВ
По нашим меркам юный и красивый, он потащил Россию на горбу и бросил все недюжинные силы на антиалкогольную борьбу. Тогда его роман с народной гущей явил свою двусмысленную суть: он бросил пить (да он и был непьющий!), но прочие не бросили отнюдь. Вот так он ощутил себя в пустыне. Коварное свершилось волшебство: чего бы он ни затевал отныне - все для него годилось одного. Не выдумать проклятия лютее: Отчизны безраздельный господин, он сам платил за все свои затеи - и по своим законам жил один. Когда страна устала от старенья, властям уже в открытую грубя, он изобрел доктрину ускоренья, однако смог ускорить лишь себя. В отличие от среднего министра, подобного медлительным теням, он быстро говорил, и думал быстро, и так же быстро кресло потерял. Как только перестройку он устроил, избавясь от дряхлеющих химер, он сам себя успешно перестроил на перспективный западный манер, отринул облик грозного генсека, сменил словарь, и шляпу, и пальто, но местного простого человека не перестроит, думаю, никто.
Когда он дал Отечеству свободу, являя неожиданную прыть, то вольница потребовалась сброду лишь для того, чтобы его урыть. Раздался мрачный гул из преисподней, ворвался запах серы и углей, никто не стал ни чище, ни свободней, но половина сделалась наглей. Он это все терпел - и тем потряс нас. Кричали: «Лжец! Иуда! Ренегат!..» И вскорости исчерпывалась гласность лишь тем, что все могли его ругать.
Когда он отворил врата на Запад, как открывают пафосный отель, и публика почувствовала запах халявы, доносящейся оттель, и страстно, как Коперник к телескопу, припала к щели в каменной гряде, и устремилась в Азию, Европу, Израиль, Штаты, далее везде, балдея от свобод, от изобилий, от фуа-гра и красного вина, - его по всей планете полюбили, а нас не полюбили ни хрена. Но обижаясь или ерепенясь, признаемся, проныры и врали: он вел себя как истый европеец, а мы совсем не так себя вели!
Устав от казнокрадов, казнокрадок и прочего родного бардака, он захотел ввести в стране порядок, прикручивая гаечки слегка. Чтоб усмирить врагов и разгильдяев, он грозно посмотрел из-под очков - и на олимпе выросли Янаев, железный Пуго, Павлов и Крючков. Он был бы вправе ожидать идиллий, он думал, что смирится большинство, но никого они не посадили, а заперли в Форосе лишь его. Оплеванный в освобожденной прессе, покинутый народом, так сказать, он стал один объектом всех репрессий, которые грозился развязать. Потом промчалось меньше полугода - и стал другой хозяином в дому. Добавим, что законность и свобода понадобились только одному: не прибегая к жалобам и стонам, покинул он родное шапито, уйдя в отставку строго по законам, и больше так не уходил никто. Родная героическая фронда привычно улюлюкала вослед. Он ничего не взял, помимо фонда (а если честно, то и фонда нет).
Его не понимаем до сих пор мы. И не поймем, должно быть, никогда. Одно понятно: все его реформы лишь для него годились, господа. Россия же верна своей природе, как то у нас водилось испокон... Лишь он один умеет при свободе не воровать и соблюдать закон, с уверенностью русского де Голля с трибуны говорить почти полдня - и делать это все без алкоголя, чего не вышло даже у меня. Пускай заря пылает кумачово, пусть демократы смотрят веселей, поздравим с юбилеем Горбачева, он заслужил народный юбилей! И хорошо, что, «муж суров и правед», без земляков, охраны и ЦК он в наше время лишь собою правит.
Мы до него не доросли пока.
https://www.kommersant.ru/doc/2296679
=======================
Интервью М.С.Горбачева Дмитрию Быкову: "Есть простой и надежный вариант перемен сверху"
http://www.gorby.ru/presscenter/publication/show_28370/
=======================
13.05.2016 - Дмитрий Быков//КОЛБА ВРЕМЕНИ//Эпоха Горбачёва//Ностальгия
https://www.youtube.com/watch?v=cEm7T4UqzQo
===========
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
================
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО М. С. ГОРБАЧЕВУ ПО СЛУЧАЮ ДЕСЯТИЛЕТИЯ АПРЕЛЬСКОГО (1985) ПЛЕНУМА ЦК КПСС.
Дорогой Михаил Сергеевич!
Я Вас люблю.
Пишу это письмо, чтобы, во-первых, поздравить Вас с десятилетием перестройки, официально отсчитываемой от апрельского пленума, а во-вторых, поблагодарить.
В наше время стало хорошим тоном разделываться с Вами походя: подогревает безнаказанность. Ваш стенобитный преемник еще может рявкнуть, а Вы человек толерантный.
Пренебрежение Вам чаще всего высказывают ничтожества, которые Вам же всем обязаны. Пищу не для того, чтобы бросить вызов общественному мнению: оно сделало для меня куда меньше Вашего, а потому интересует меня сейчас в последнюю очередь.
С любовию народной Вам везло недолго, и, ежели Вдуматься, только время Вашей популярности и было еще сравнительно пристойным. Во времена недолгой славы программы "Взгляд", во дни радостных надежд и первых разрешений, между властью и обществом как будто возникла гармония... пока Вас не стали подкусывать, пользуясь Вашим же дозволением и словно нащупывая границу, дальше которой Ваше терпение не простирается.
"Тут все и кончилось". Ей-Богу, есть в этом что-то судьбоносное: чем меньше Вас любят, тем хуже живут.
Объяснение я могу предложить только одно: Вы - наше последнее заблуждение, последний приступ эйфории. С тем большим остервенением Вас топтали, когда отрезвели. А я всю жизнь не в кассу. Любил и люблю.
В Ваши (в наши!) времена бытовал каламбур: перестройка должна начинаться с себя самой. Начну с себя, поскольку Вы нас этому научили, став первой жертвой собственного либерализма. Так вот: поскольку Вы провозгласили приоритет интересов личности, позвольте пару слов о моих приоритетах. Я принадлежу едва ли не к самому гнилому поколению в российской истории: мы были до такой степени развращены двойной моралью, что сакральных понятий у нас практически не оставалось. Вы, несомненно, помните волну сюжетов о детском зверстве - еще в прессе застойного образца: это зверство было прямым следствием того, что говорилось одно, думалось другое, а делалось третье. Последствия мы и посейчас еще расхлебываем, получив вместо искусства - тотальную иронию, а вместо мировоззрения - вялый стеб.
Выбор мой в те времена был небогат: либо голый цинизм с последующим алкоголизмом, либо правоверные иллюзии с последующим похмельем. Как раз эти правоверные иллюзии я, подобно опоздавшему шестидесятнику, питал весьма надолго. Когда меня потравливали в школе за домашность, книжность, толстость и полупринадлежность к пресловутому национальному меньшинству, я искренне полагал, что в этом есть сермяжная правда. Тогда считалось, что если вся рота идет в ногу, а один не в ногу, то надо непременно пройти по нему. Помню блаженное чувство отмщенности и гордости за фамилию на премьере быковского "Чучела": при Вас на какой-то момент (дальше никогда не бывает) в обществе утвердилась мысль, что если все идут в ногу, а один не в ногу, - в любом случае неправы все. Ну вот, вообразите мою жизнь, если бы не Вы. К теперешним двадцати семи годам в тогдашнем СССР был бы я младшим корреспондентом отдела коммунистического воспитания (где и начинал) и писал бы о доярках.
Я успел это застать. Я выезжал бы в командировки для ознакомления с гущей жизни и расспрашивал несчастных работяг, с трудом сдерживающих желание меня послать, что они чувствуют, ночь напролет самозабвенно обсуждая решения XXX съезда КПСС. О, вечный ужас, вечный мрак! Еще я пописывал бы стишки, и мне бы их благополучно заворачивали такие же, как я, неудачники, но уже на следующей ступени падения: полуспившиеся литконсультанты, искренне ненавидящие пишущий молодняк. К сорока годам я издал бы первую книжку в серии "Молодые голоса": в аннотации к ней говорилось бы, что я воспеваю трудовые будни нашего современника. Один раз я съездил бы в Болгарию, на Золотые Пески, и заслуженно презирающей меня жене купил бы дубленку.
Понимал бы я, что происходит со мной и страной? Едва ли. Куда мне до моих умных собратьев, которые, судя по их теперешним заявлениям, с пеленок ненавидели тоталитаризм и вместо "Агу!" говорили "Молчать не могу!". Честно Вам признаюсь: не токмо что о Ленине, а и о Сталине до известного возраста я думал без содрогания, объясняя все советские трагедии отрыжками, издержками и советологическими передержками. Какой там Гумилев, какой Гроссман! Я очень не любил бы диссидентов, а они меня. Борец и конспиратор из меня, как из Вас Ельцин. Не люблю подполья, не люблю фрондерства и пухлых, растрепанных ксероксов, выдаваемых на одну ночь пухлыми, растрепанными людьми (о подлинной правозащите сейчас речи нет). Двух станов не боец, ни рыба ни мясо, классический лишний человек (им-то всего и хуже при тоталитаризме: борец хоть знает, зачем живет), я искал бы легальных путей выживания.
С детства отказываюсь признавать, что чем человеку хуже, тем он лучше. А на пути приспособленчества, как мы с Вами знаем, не замараться невозможно. Так что Ваш покорный слуга, если б не перестройка (сейчас у меня уже две книжки стихов и на подходе третья), мог являть собою крайне непривлекательное зрелище: фрондирующий маргинал и розовый приспособленец равно отвратительны. Проболтался бы всю жизнь цветком в проруби - я ведь и сейчас ни в одной обойме, любые обоймы рано или поздно употребляются для стрельбы.
Мы очень быстро забыли, от какого маразма были избавлены благодаря свободе слова. Мне, разумеется, возразят: на эту свободу я и мне подобные купились. Нам дали оптимальные условия для наших профессиональных занятий, зато страну ввергли в пучину бедствий. Раньше других это понял Андрей Синявский, которого я тоже прочел благодаря Вам (не то мои сведения о нем ограничивались бы набором цитат из книги Н. Яковлева "ЦРУ против СССР"). Он очень рано осознал главное: что хорошо для него плохо для общества. Мы вредны для своей страны - пора, пора признать это. Я поэт, мое место в канаве, - Ахматова, кажется? Ну, оптимизируем прогноз: в Канаде.
Но не тут. Как только страна начинает исповедовать ценности отдельно взятой творческой личности - тут уж пиши пропало. Стоит ли свобода слова всего этого кошмара, нищих толп в подземных переходах, Приднестровья и Самащек, Тбилиси и Вильнюса? Ну, разумеется, не стоит. Но своя рогожа чужой рожи дороже. Где нам было тогда предугадать, какой деструкцией, каким запойным разрушительством отзовется наша захлебывающаяся вольность? Какой рев - подземный, подлинно адский, утробный - будет ответом на наше эйфорическое "Говори"?!
Меня отчасти оправдывает то, что и я за эту свободу расплачиваюсь. Слава Богу, не так, как население окраин или как голодающие беженцы (хотя дамоклов меч висит над каждым, и это ощущение вечной незащищенности тоже прямое следствие свободы: любишь кататься - люби и переворачиваться вместе с саночками). Грех жаловаться, но если вдуматься - я не очень счастливый человек, дорогой Михаил Сергеевич. Вы думаете, я благополучен? - неправда. Мои эссе проходят в печать, жестоко обдирая себе бока. Номенклатура поменялась, и вместо доярочных соцсоревнований на первые полосы повылезли ночные оргии мадам Моисеева, - овчинка выделки не слаще. Амплуа критика невостребовано. Народ резко охладел к печатному слову. Редкий нувориш, сволочь тупорылая, не использует всякий случай, чтобы ткнуть меня в мою же ненужность и обозвать человеком второго сорта. Я зарабатываю на хлеб свой в поте пера своего, трудясь во многих изданиях и сочиняя порою такую дрянь, такую дрянь!
Мой читатель, средний городской интеллигент, зачастую не имеет средств, чтобы купить мои стремительно дорожающие издания, которые к тому же лопаются - даже без треска, с каким-то уныло-покорным звуком: плям-плям-плям... Презентационные хроники, рекламные заметки да указания, где купить мыло того единственного сорта, которым нынче бонтонно мыться. Перед читателем стыдно, верите, нет? Поневоле вспомнишь Ильича: свобода в буржуазной прессе невозможна, как немыслима свобода от денежного мешка. (Я-то от этого мешка вполне свободен: у меня его не было и нет.) А все же у меня хватает трезвости поклониться Вам в ноги: всем хорошим в этих временах мы обязаны Вам. А все издержки, ударившие прежде всего по народу, - исключительно вина народа. Серьезно. Помните, был такой стих у кого-то из немецких антифашистов, еще Камбурова пела: как все было бы хорошо, если б не люди!
Без всякой иронии говорю: населяй нашу страну одна интеллигенция - перестройка бы удалась, Мы себя худо-бедно прокормим, тем более что во всем цивилизованном мире не народ кормит интеллигенцию, а давно наоборот: наука движет миром, а грубый ручной труд может посчитаться уважаемым только у нас, где вечно обожествляются страдания и неудобства.
Интеллигенция ведь легко прикармливается. Мы бы вполне столковались с Вами на идее социализма с человеческим лицом. Возвращение политзаключенных, уход из Афганистана, Сахаров в Кремле, потом тихо начала бы вводить рынок с Вашей осторожной тактикой "Две шаги налево, две шаги направо", любо-мило! Полный поворот кругом на тормозах. Вам пришлось бы уйти так или иначе, но уйти достойно: мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело. Так нет же! Народ у нас таков, что с поразительной радостью подхватывает все деструктивные тенденции. Гвозди - серебро, кувалда - золото. Бабах! Не успела эта наша свобода слова свить себе гнездо в родных Палестинах - тут же раздувается, например, национализм, которого интеллигенция совсем не любит - ей при ее национальном составе любить его решительно не с руки. Сепаратизм на Украине, национальная гордость в Таджикистане, приватизация воздушного пространства над городом Кислоплюйском Ногузадерищенской области... Я думаю, дело вот в чем: Вашими усилиями самоуважение интеллигенции резко поднялось.
Ее допустили к кормилу и прибавили корму. А народ у нас не любит, чтобы интеллигенция себя уважала, и тоже хочет себя уважать. Оснований же для этого у него минимум - разве что национальная принадлежность. Вы гордитесь мозгами и этой вашей, как бишь ее, свободой: так мы же будем происхождением! Вы хотите перемен: так мы же подхватим эту идею и пойдем громить, устраивая вольницу, упраздняя закон и выпуская наружу все дурные инстинкты, до той поры сдерживаемые всеобщим заморозком. Истерическая деструкция овладела умами, новое время востребовало нового лидера, и возник Борис Николаевич, тоже никогда не вспоминающий, кто извлек его из Свердловска. Он стал делать себе имя на борьбе с привилегиями. Молчал бы он тогда, ей-Богу, об этих привилегиях! Ведь пришли его люди втрое нахапали! Потом он на лету стал подхватывать всякую разрушительную идею, спорол свою позорную чушь насчет берите независимости, сколько унесете... - а там все ясно. Мне страшная мысль приходит на ум: если бы Вы тогда, в октябре восемьдесят седьмого, поддержали его на Пленуме, - как знать, может, сегодня Грозный был бы цел... А ежели серьезно, оказалось, что страной вроде нашей нельзя долго управлять либеральными методами.
Интеллигенции у власти делать нечего - и это главная иллюзия, которой мы лишились. Ведь та же Ваша пресловутая речь без бумажки умиляла только поначалу. Расплывчатость и многословие - не без оснований, кстати, - вам тут же принялись ставить в вину. Здесь вообще больше любят немногословных и мрачных: что ехал-ехал - не свистел, а как наехал - артобстрел. Решительные действия любят. Мотивировки третьестепенны: лишь бы был страдалец, молчун, решительный и склонный к авралам. Сперва завяжет всех узлом, потом этот узел разрубит. И так - пока все, из кого потенциально возможно завязать узел, не окажутся изрублены до состояния лапши.
На самом деле история развивается не по спирали. Она - качели. Есть эпоха титанов и тиранов, эпоха борьбы с собой во имя коллектива, толпы. Смиряй себя молитвой и постом, никакой связи без брака, люби революцию. Эта эпоха порождает великих борцов, любящих смирение и самоограничение как категории национальной жизни: эти люди способны на великие дела, но с ними чаю не попьешь. Потом человечеству надоедает: идет оттепель, Ренессанс, приоритет интересов личности... Все это вырождается в торгашество, в индивидуализм, рынок и промышленную революцию. После чего неравенство надоедает, происходит новый переворот, большой террор образца 1793 и 1917 годов - так и идет, разве что в средствах умерщвления противников наблюдается некоторый прогресс в сторону их меньшей ритуальности и громоздкости, своего рода гуманизация, прости, Господи. Блажен тот, кому достается промежуток, зазор, переходный период. Вот перестройка и была такой паузой, страшно сжатой во времени.
Прокрути мне кто-нибудь ускоренной переметкой эти десять лет - честное слово, я бы рехнулся: от крайности до крайности - "он и ахнуть не успел, как на него медведь насел". Вместо маразма - торжествующий цинизм, вместо официоза - пошлость, вместо партийного пресса - диктат массового вкуса... Переползая из одного болота в другое, из издержек равенства в издержки свободы, всего десяток лет задержались мы на пограничной кочке, когда казалось, что у народа и личности могут быть общие идеалы. АН нет.
Толпа называется народом лишь в ходе перемен: потом она опять - стадо. Ужасные вещи я пишу, да? Но ничего не поделаешь: нет и не может быть компромисса между личностью и толпой (властью и единицей, народом и интеллигенцией). Нельзя управлять страной, руководствуясь идеалистическими либеральными ценностями. Иногда я думаю: почему основной коллизией перестройки стала коллизия русско-еврейская? Еще Розанов усматривал в ней зерно главных противоречий в мировой истории. Вечной завистью чужака завидую я всем, кто стоит на твердой почве абсолютной истины, - а без них куда же: разреженного воздуха свободы человек толпы не выдерживает.
Признаемся: евреи, вечно гонимые, вечно лишенные государственности, никак не вписываются в общинный, основательный русский менталитет, приверженный твердым ценностям. России государственность подавай - одиночкам государственность невыносима в любых ее проявлениях. У массы нет чувства ответственности: она вечно будет творить кумира, а потом валить на него, выискивая себе религиозные, мистические и иные внеличностные оправдания. Ни-ког-да интеллигент и толпа ни о чем не договорятся (интеллигент может быть русским, а толпа - еврейской, это неважно). В одну телегу впрячь неможно табун и трепетную лань. Историю вершат титаны, толпы, моногамные одноверпы, плоские люди, делатели вещей.
Мы - не делатели. Мы - думатели, сомневатели, мутители воды. Вы взяли нашу сторону, попытавшись защитить одиночек и растопить каменный лед всеобщей обязаловки, априорной вины каждого перед всеми. Но кратковременная наша победа оборачивается для народа катастрофой: подхватив наши лозунги, он тут же заменяет их более компактным "Долой", каковую программу немедленно осуществляет. И виноваты у него оказываемся мы. Нечего надеяться, что социальным путем можно хоть что-нибудь изменить в нашем положении: когда открываем первую в жизни книжку - обязаны знать, на что идем. Нам хорошо - всем плохо. Народу даже не надо особого благоденствия: он увидит, что нам плохо, - и сразу решит, что ему хорошо. Я выбираю свой крошечный клан и готов за это расплачиваться: очень может быть, что откат, ужесточение цензуры и могучая дубиноголовая государственность действительно необходимы. Но поддерживать их не мне. Честнее признать свою вредоносность, делать, что предназначено, и расплачиваться за это. Спасибо за то, что благодаря Вам я понял все эти закономерности. И отказался от последних иллюзий относительно согласия народа и личности, государства и интеллигента, плахи и головы.
Трудно, трудно, знаете. Думаю, в почву упираюсь, а на самом деле в воздухе вишу. Бывает, отчаяние накатит вот именно метафизическое. Жизнь становится несносна, как небо Атланту: не держу. То есть держу на чистом самолюбии. Вы начали процесс, отнявший у общества ряд гипнозов, без которых оно не живет. Не всякий может существовать с жизнью лицом к лицу: остальным нужен посредник. Или уж по крайней мере конкретный виновник. Эту нишу - нишу человека, с которого Все Началось, - заняли Вы. Это тяжкий крест, и не Вы его выбрали, но, думаю, знали на что шли.
В Карабахе я слышал одинаково бурную ругань в Ваш адрес на армянской и азербайджанской сторонах. Две деревни, разбуженные очередным ночным обстрелом, - одна карабахская, другая приграничная азербайджанская, наотрез отказывались искать собственную долю вины в происходящем, хотя в каждой деревне укрывали боевиков от стоявших в Карабахе союзных частей. Из двуязычной ругани, которую я там слушал две ночи подряд, только одно слово было мне знакомо и понятно: Горбачев.
Вы теперь за всех виноваты. У Юрия Буйды есть рассказ "Рита Шмидт Кто Угодно": о немецкой девочке, которая осталась в Кенигсберге после войны и попала на воспитание к двум сестрам-садисткам. И били ее, и насиловали, и унижали сколько возможно. Так вот, эта девочка говорит единственному любящему ее человеку, что должен быть Кто-то, на Кого все можно свалить. Кто угодно, берущий на себя бремя всей вины и открытый всем возмездиям. Этот Кто-то, по Буйде, и есть Бог в безбожной стране. Не Демиург, не карающий Творец, не Вседержитель, управляющий судьбами, - Конкретный Виновник, Ответчик За Всех.
Боже меня упаси от подобных параллелей, но что должен быть кто-то, добровольно принявший на себя крест Главного Виноватого, - в этом я убежден. Для миллионов темных и мрачных людей Вы - первопричина их бедствий. Чего еще надо? Кланяюсь Вам и за это.
Ваш Дмитрий БЫКОВ
https://ru-bykov.livejournal.com/4018786.html
=========================
Из программы "Один" на "Эхо Москвы"
29 августа 2019 года:
«Прочитал в журнале ваше «Открытое письмо Горбачеву»…» Это письмо 1995 года, ребята. Его сейчас перепечатали (не знаю, почему) на моем сайте. Нашли там большой архив документов 90-х годов. Это письмо, которое я написал к десятилетию Перестройки в апреле 1995 года. Я, в общем, считаю его полным, вполне адекватным выражением и нынешней моей позиции тоже. Глубокую благодарность прежде всего я чувствую к Горбачеву. Сейчас - особенно глубокую.
«Но ведь россияне не могут ему простить собственной глупости» Да нет, глупости, они, скорее, не могут ему простить того, что он дал шанс, а они так странно им воспользовались. Это к вопросу о рабстве: оказалось, что недостаточно так просто отменить рабство...
Рабство уродует не только хозяев, но оно вносит непоправимые изменения в психику рабов. И вот об этом, пожалуй, «Признания Ната Тернера» - самый радикальный роман Уильяма Стайрона; о том, что происходит с рабом, особенно с рабом восстающим.
Видите ли, в России всегда вот эта некрасовская тема:
Люди холопского звания,
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа.
Это тема ими всегда подносилась очень половинчато, потому что боялись назвать рабов рабами, боялись назвать холопов холопами. Все-таки рабство и цепь великая - это изображалось как вина хозяев. А как трагедия рабов, как их перерождение - считалось, что если поставить раба в условия свободы и гармонии, то тут он сам и освободиться. А вот что у него стокгольмский синдром начнется, что он обратно в рабство захочет, что оно для него чрезвычайно комфортно, - об этом один Чехов рискнул говорить довольно прямо. Помните, когда Фирс говорит: «Вот так же филин кричал перед бедой». - «Перед какой бедой?» - «Перед волей».
Рабство, которое въелось в кровь, которое стало комфортным, - эта тема гораздо менее упоминаема. Она существует, но она, мне кажется, по-настоящему не отрефлексирована, не исследована. Возьмем некрасовского «Последыша», мое любимое сочинение, одна из частей «Кому на Руси…». Там, где вынужден один из крестьян имитировать, разыграть рабство перед параличным помещиком. Ему нельзя сказать про волю - он немедленно помрет. Он приказал высечь одного из крестьян своих, высечь на конюшне. Ему говорят: «Мы тебе поставим выпивку, закуску, а ты кричи: мы будем изображать, что тебя бьем». Он изображал, кричал, пришел домой и помер. Почему? Потому что иногда имитация сечения оказывается страшнее сечения. Потому что рабство, когда оно уже сброшено, страшнее, возврат его страшен. Можно терпеть рабство, еще не повидав свободы. Но уже попробовав ее, возвращаться в это состояние невыносимо. Кстати говоря, поэтому многие россияне сегодня впадают в беспросветное отчаяние: потому что рабство, казалось, кончилось. В 1991 году казалось, что все, что nevermore. А оно оказалось глубже, оно оказалось в крови. Слава богу, что Америка, отменив рабство раз и навсегда, уже никогда к нему не возвращалась. Или возвращалась к другому рабству: к разным вариантам рабства духовного, но никогда - к рабству социальному.
В России возврат к крепостничеству, в том числе и напрямую к крепостничеству колхозному в 30-е годы, ко многим еще формам несвободы, - бывал многажды, отсюда такая безнадежность. После революции вернулась несвобода, после перестройки вернулась несвобода. Видимо, тут что-то гораздо более глубокой, одной отменой крепостного права эта проблема не решается; надо привлекать людей к решению собственной судьбы.
https://echo.msk.ru/programs/odin/2491057-echo/
================
Стихотворение 2006 года про Михаила Сергеевича:
Журнал "Огонёк" №10 от 12.03.2006
В дни юбилея первого президента СССР стало понятно: страна невзлюбила его за то, что он дал ей свободу
Дмитрий БЫКОВ
По нашим меркам юный и красивый, он потащил Россию на горбу и бросил все недюжинные силы на антиалкогольную борьбу. Тогда его роман с народной гущей явил свою двусмысленную суть: он бросил пить (да он и был непьющий!), но прочие не бросили отнюдь. Вот так он ощутил себя в пустыне. Коварное свершилось волшебство: чего бы он ни затевал отныне - все для него годилось одного. Не выдумать проклятия лютее: Отчизны безраздельный господин, он сам платил за все свои затеи - и по своим законам жил один. Когда страна устала от старенья, властям уже в открытую грубя, он изобрел доктрину ускоренья, однако смог ускорить лишь себя. В отличие от среднего министра, подобного медлительным теням, он быстро говорил, и думал быстро, и так же быстро кресло потерял. Как только перестройку он устроил, избавясь от дряхлеющих химер, он сам себя успешно перестроил на перспективный западный манер, отринул облик грозного генсека, сменил словарь, и шляпу, и пальто, но местного простого человека не перестроит, думаю, никто.
Когда он дал Отечеству свободу, являя неожиданную прыть, то вольница потребовалась сброду лишь для того, чтобы его урыть. Раздался мрачный гул из преисподней, ворвался запах серы и углей, никто не стал ни чище, ни свободней, но половина сделалась наглей. Он это все терпел - и тем потряс нас. Кричали: «Лжец! Иуда! Ренегат!..» И вскорости исчерпывалась гласность лишь тем, что все могли его ругать.
Когда он отворил врата на Запад, как открывают пафосный отель, и публика почувствовала запах халявы, доносящейся оттель, и страстно, как Коперник к телескопу, припала к щели в каменной гряде, и устремилась в Азию, Европу, Израиль, Штаты, далее везде, балдея от свобод, от изобилий, от фуа-гра и красного вина, - его по всей планете полюбили, а нас не полюбили ни хрена. Но обижаясь или ерепенясь, признаемся, проныры и врали: он вел себя как истый европеец, а мы совсем не так себя вели!
Устав от казнокрадов, казнокрадок и прочего родного бардака, он захотел ввести в стране порядок, прикручивая гаечки слегка. Чтоб усмирить врагов и разгильдяев, он грозно посмотрел из-под очков - и на олимпе выросли Янаев, железный Пуго, Павлов и Крючков. Он был бы вправе ожидать идиллий, он думал, что смирится большинство, но никого они не посадили, а заперли в Форосе лишь его. Оплеванный в освобожденной прессе, покинутый народом, так сказать, он стал один объектом всех репрессий, которые грозился развязать. Потом промчалось меньше полугода - и стал другой хозяином в дому. Добавим, что законность и свобода понадобились только одному: не прибегая к жалобам и стонам, покинул он родное шапито, уйдя в отставку строго по законам, и больше так не уходил никто. Родная героическая фронда привычно улюлюкала вослед. Он ничего не взял, помимо фонда (а если честно, то и фонда нет).
Его не понимаем до сих пор мы. И не поймем, должно быть, никогда. Одно понятно: все его реформы лишь для него годились, господа. Россия же верна своей природе, как то у нас водилось испокон... Лишь он один умеет при свободе не воровать и соблюдать закон, с уверенностью русского де Голля с трибуны говорить почти полдня - и делать это все без алкоголя, чего не вышло даже у меня. Пускай заря пылает кумачово, пусть демократы смотрят веселей, поздравим с юбилеем Горбачева, он заслужил народный юбилей! И хорошо, что, «муж суров и правед», без земляков, охраны и ЦК он в наше время лишь собою правит.
Мы до него не доросли пока.
https://www.kommersant.ru/doc/2296679
=======================
Интервью М.С.Горбачева Дмитрию Быкову: "Есть простой и надежный вариант перемен сверху"
http://www.gorby.ru/presscenter/publication/show_28370/
=======================
13.05.2016 - Дмитрий Быков//КОЛБА ВРЕМЕНИ//Эпоха Горбачёва//Ностальгия
https://www.youtube.com/watch?v=cEm7T4UqzQo
Click to view===========
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
================