Николай Рыжков об аварии в Чернобыле.
Чернобыль-1986. Из книги Н. И. Рыжкова «Перестройка: история предательств» (М.: Издательство «Новости», 1992):
Съезд [имеется в виду XXVII съезд КПСС - Р. С.] закончился в начале марта 86-го, прошёл не без дежурных выступлений, не без привычно громких фраз, но в целом по-деловому, ибо в основе его было заложено ДЕЛО - попытка ответа на классический вопрос: «Что делать?». Что делать с экономикой, которая уже не могла терпеть переливания из пустого в порожнее. И пустому требовалось дать хоть какое-то содержание, и порожнее худо-бедно наполнить. Впрочем, ответ на этот вопрос готовился нами давно, мы его знали, так что сам съезд для нас, экономистов, производственников, был лишь некоей вехой, от коей можно было начинать дистанцию. Ибо к разбегу-то мы приступили куда раньше.
И всё бы шло по плану - пусть даже с неизбежными сиюминутными коррективами со стороны партии, - да только судьба вновь послала нам тяжкое испытание. Не мне судить: справедливое или нет. Пусть я субъективен, но до сих пор уверен: ТАКОГО не заслужили, нет! Всегда считал себя атеистом и сегодня не очень понимаю бывших партийных лидеров, которые взяли моду приходить по большим церковным праздникам в церковь, стоять с постными лицами пред образами, - но тогда всерьёз мелькнуло: за что ж ты нас так, Господи!
26 апреля пришлось на субботу. Уже собирался уходить поутру на работу, когда притормозил меня резкий звонок «вертушки». Звонил министр энергетики Анатолий Майорец.
- Извините, что беспокою, - взволнованно сказал он, - но, кажется, ЧП на Чернобыльской атомной…
- Кажется или ЧП? - перебил я. - Подробнее можно?
- Подробностей пока не знаю. Связываемся с Чернобылем.
Я глянул на часы.
- Через полчаса я буду у себя в кабинете. Надеюсь, вам хватит времени, чтобы дозвониться и всё выяснить?
Говорят, что в мгновенья опасности включается шестое чувство. Уж не знаю, какое включилось у меня, но ехал в Кремль и только об этом звонке думал, проигрывал варианты. Увы, но все они, мной проигранные, оказались неизмеримо далеки от реальности. Видно, человек подсознательно стремится уйти от самого худшего…
Вошёл в кабинет - сразу нажал кнопку прямой связи с Майорцем.
- Что там случилось?
26 апреля в 1 час 23 минуты 40 секунд на четвёртом блоке Чернобыльской атомной электростанции произошёл мощный взрыв, после чего начался пожар. Я уточнил, ещё надеясь на лучшее:
- Где взрыв? В машинном отделении?
- Нет, - ответил Майорец, - в реакторе.
Взрыв в реакторе - это было страшно. Пожар в реакторе - ещё страшнее. Ночной кодовый сигнал со станции гласил; «один, два, три, четыре». Эти цифры означали все виды опасности: ядерную, радиационную, пожарную, взрывную. Последствия - ближайшие и отдалённые - предсказать было невозможно. Наверное, именно в тот миг я и вспомнил Бога…
Но до Бога было по-прежнему далеко, а неведомая пока обстановка в маленьком украинском городке требовала немедленных действий. Поэтому я приказал Майорцу безотлагательно лететь в Киев, добираться к месту катастрофы, а сам вызвал к себе совминовских специалистов, наскоро прикинул с ними состав правительственной комиссии, куда в первую очередь должны были войти учёные-атомщики, реакторщики, химики и другие специалисты. В 11 утра постановление о создании комиссии было подписано. А в это время помощники разыскивали по телефону председателя Бюро по топливно-энергетическому комплексу, моего заместителя Бориса Щербину, который накануне улетел на газовые промыслы в Оренбургскую область. ЧП есть ЧП: Щербину отыскали быстро. Я коротко сообщил ему о взрыве, о составе комиссии, сказал:
- Срочно вылетайте в Москву! Члены комиссии будут ждать вас на аэродроме, самолёт уже готовят, так что сразу - в Чернобыль.
В 16.00 в Киев ушёл спецрейс из Внуковского аэропорта.
Вот что надиктовал потом на магнитную плёнку академик Валерий Легасов, тем спешным специальным рейсом улетевший в беду:
«…Мне тогда и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию планетарного масштаба, событию, которое, видимо, войдёт навечно в историю человечества, как извержения знаменитых вулканов, гибель Помпеи или что-нибудь близкое к этому».
Никому это ещё не приходило в голову, слишком мало было информации, которая, как считается, мать интуиции. Впрочем, моя интуиция - то самое шестое, седьмое, шестнадцатое чувство! - уже отвратительно подмораживала сердце. Ждать и догонять - что может быть хуже! В тот вечер мне выпало ждать.
Комиссия попала в Чернобыль около восьми вечера. Щербина позвонил мне совсем поздно, устало и обречённо рассказал о свершившемся. Вкратце так: во время нештатного испытания турбоагрегата на четвёртом блоке АЭС последовательно произошли два взрыва, реакторное помещение разрушено, несколько сотен человек получили лучевой удар, двое погибли, радиационная обстановка чрезвычайно сложная. Он сообщил, что комиссия работает, разбившись на маленькие группы, каждая по своему профилю, но уже ясно, что без военных не обойтись. Срочно нужны вертолёты, лучше тяжёлые, нужны химические войска, и поскорей, поскорей, и так время фатально летит…
Министра обороны Соколова на месте не оказалось: в командировке. Я дозвонился до начальника Генерального штаба маршала Ахромеева, я рад был, что именно он взял на себя организацию переброски требуемых воинских частей к АЭС, мне нравились его педантичная чёткость, его немногословность, умение уходить от суеты и паники даже в самых панических ситуациях, делать то, что нужно сию минуту, и не размениваться на пустяки. Казалось бы, чему тут удивляться? Военный же человек! К сожалению, я знавал и других военных… Не ведаю, кому и какие приказы он отдавал, но уже к воскресному утру в Чернобыле были и вертолётчики, и «химики», утром же прилетел туда и командующий химическими войсками генерал Пикалов. Вновь забегая вперёд, замечу, что мы с Сергеем Фёдоровичем Ахромеевым так и прошли вместе всю нашу «Чернобыльскую эпопею», благодарен судьбе, что именно он, а не кто-то другой реально руководил действиями армии, хотя формальное руководство осуществлял, конечно же, министр обороны. Но я на собственном немалом опыте отлично познал разницу между формальным и реальным.
Забегая вперёд ещё дальше, много дальше, скажу: как же бездарно, несправедливо, что боевой маршал, битый-перебитый, всё знавший и всё понимавший, умный и честный человек вынужден был так ужасно уйти из жизни! Или его вынудили уйти?
Ночью Щербина позвонил вновь. Я ему передал разговор с Ахромеевым, он в Ответ сообщил о решении комиссии экстренно эвакуировать жителей Припяти - городка, который вырос рядом со станцией: радиационный фон там превышал норму. О сне в эту ночь даже не думалось. Проклятое состояние пассивного ночного ожидания нарушали, к счастью, деловые звонки Щербины, на которые я прямо-таки бросался, пугая жену. По ночным дорогам в Припять шли автобусы, их было больше тысячи. Украинские железнодорожники той же ночью погнали в Припять три спецсостава. Комиссия, в которую на месте вошли представители соседних с Чернобылем районов, спешно определяла возможно близкие пункты для временного расселения эвакуируемых. Эвакуация началась в воскресенье в 14.00, и ровно через три часа в Припяти не осталось никого. Сорок тысяч человек покинули свои обжитые дома, бросили хозяйство, добро, собираемое годами, ушли в неизвестность…
В понедельник 28-го состоялось заседание Политбюро. Я докладывал первые результаты работы правительственной комиссии. Естественно, сказал об эвакуации. О ситуации на станции: третий блок остановлен, первые два работают, хотя радиоактивное загрязнение там достаточно высоко. Вертолётчики во главе с генералом Антошкиным начали облёт взорвавшегося блока. Установлено, что реактор и реакторный зал полностью разрушены, куски графитовых блоков выброшены взрывом на открытые площадки, из жерла реактора на сотни метров встал белый столб дыма - видимо, от сгоревшего графита, - а внутри остатков реактора отчётливо видно малиновое свечение. Главный вопрос - продолжает ли реактор работать, то есть идёт ли процесс накопления радиоактивных изотопов, - решён был, к счастью, отрицательно: сам Легасов подобрался к реактору на бронетранспортёре и лично убедился, что реактор «молчит». Но продолжает гореть графит, процесс этот долог и чрезвычайно опасен. Идёт поиск средств для надёжного гашения…
Всем было ясно, что ситуация сложилась и впрямь чрезвычайная, опасная не только для Чернобыля. Экология всей европейской зоны оказалась под серьёзнейшей угрозой. На следующий день образована Оперативная группа Политбюро, взявшая под контроль ситуацию. Возглавить группу поручили мне. Сейчас можно, вероятно, кинуть в нас очередной камень: мол, ещё одно бюрократическое формирование вместо дела. Мол, не заседать надо, а действовать… Ещё раз напомню: беда случилась в начале 86-го, авторитет Политбюро был непререкаемым. Только его именем можно было задействовать всё и ВСЕХ в стране, а события, понимали мы, шли к тому. Один пример. Довольно быстро комиссия Щербины (опять Легасов, умница, предложил) нашла способ тушения реактора: забрасывать свинцом с воздуха. Один мой телефонный звонок заставил повернуть на Чернобыль все железнодорожные составы на дорогах страны, гружённые свинцом. Сразу! И никто не посмел оглушаться… Да, в беде, в условиях катастрофы мы умеем работать, умеем делать всё, что необходимо, без лишних понуканий. Но, во-первых, страна тогда, в последние дни апреля, ещё плохо представляла, что несёт с собой чернобыльский ад, всё ещё только начиналось, АВРАЛ существовал лишь для тех, кто понимал истинное положение дел. Даже в городе энергетиков Припяти днём в субботу праздновали свадьбы, гуляли дети, да и сама эвакуация прошла легко, без особого трагизма. Кое-кто даже на своих автомобилях уехал: дозиметрический контроль ещё не встал на дорогах. Справедливости ради добавлю, что ко дню эвакуации уровень загрязнённости города был всё-таки не слишком опасен. Нет, поверьте мне, опытному производственнику, отлично умевшему разбираться в УРОВНЕ руководящих приказов: если известно, что во главе стоит Политбюро, любой исполнитель, любого ранга сделает всё беспрекословно и точно. Это и есть «во-вторых» и в-главных… Да, такова была система, называемая административно-командной. Горько, что она ломала нам мышление 74 года! Но простите меня за кощунственное утверждение: слава Богу, что Чернобыль случился именно тогда, а не нынче…
А Оперативная группа заседала ежедневно, любой вопрос из зоны решался немедленно, с нами работали все, кто мог хоть чему-то помочь, что-то подсказать, любой запрос удовлетворялся сразу. Сегодня я просматриваю записки, которые я вёл по старой своей привычке на каждом заседании: более четырёхсот конкретных вопросов разрешили мы. Или скажем точнее: помогли разрешить, сделали решение возможным.
Не могу ещё раз не процитировать магнитофонный «дневник» академика Легасова:
«Я не знаю ни одного ни крупного, ни мелкого события, которое не было бы в поле зрения Оперативной группы Политбюро. Должен сказать, что её заседания, её решения носили очень спокойный, сдержанны» характер, с максимальным стремлением опереться на точку зрения специалистов, но всячески сопоставляя точки зрения различных специалистов. Для меня это был образец правильно организованной работы… При этом в своих решениях Оперативная группа стремилась всегда идти по пути максимальной защиты интересов людей».
Полагаю, безвременно ушедшего из жизни академика вряд ли можно заподозрить в верноподданнической любви к формально ПАРТИЙНОМУ образованию. Слова Легасова до сих пор остаются лично для меня лучшей наградой.
Увы, но гражданские власти очень скверно справлялись с «защитой интересов людей», никаким максимумом там и не пахло. Медицина, ведомая впрямую подчинённым мне Министерством здравоохранения, оказалась попросту неготовой к работе в экстремальных условиях, когда счёт шёл даже не на часы - на минуты. И вновь пришли на помощь военные: началась мобилизация резервистов, как это в нашей армии принято, в законсервированные медицинские батальоны, готовые мгновенно развернуться по тревоге. Тревога была - тревожней не помнили. Пять полностью укомплектованных батальонов сумели сделать многое из того, что должны были делать гражданские медики. Грустно становится, ибо кто вошёл в резервные батальоны? Да гражданские же медики и вошли! Что ж это мы - без палки, пусть простят меня военные за вольный термин, работать не умеем? Собранности не хватает? Ответственности? Дисциплины? Хорошо, что хоть в армии все эти качества не вымерли. Однако нынче дело, похоже, к тому идёт… Столь же бездарно «прокололась» и наша прославленная гражданская оборона. Ненужными оказались все эти пресловутые занятия с примеркой противогазов и разглядыванием плохо нарисованных плакатов. Верно сказано: гладко было на бумаге. В теории наши «гэошники» куда как заматерели, а в реальности выгоняли на заражённые улицы поливомоечные машины - щётками пыль скрести. Пришлось увеличить численность военных «химиков»: они не подвели.
Лекарств, как и следовало ожидать, пугающе не хватало. Первого мая, если не ошибаюсь, мы приняли решение о закупке их за рубежом, уже пятого «продавцы» были найдены, и лекарства начали поступать в страну.
Характер у меня неспокойный, не умею руководить из начальственного кресла, как это у нас принято, всегда хочу своими глазами видеть то, что делается. Информация из Чернобыля шла непрерывно, полная информация - вряд ли тогда хоть кому-то могло прийти в голову что-нибудь скрыть. Но информация - это бумажки, это телефонные разговоры… Меня какая-то тревога не оставляла, точила, не уставая: всё ли мы делаем, всё ли знаем, всё ли верно делаем? А тут - как раз 1 мая! - Лигачёв подошёл ко мне с теми же сомнениями: он входил в Оперативную группу Политбюро. Решили на следующий же день вылететь в Киев. Соблюдая субординацию, сообщили о нашем решении Генеральному секретарю. Он немедленно и активно нас поддержал: езжайте, мол, на месте всё увидите. Честно говоря, я ждал, что он - глава партии и государства - тоже захочет полететь с нами, но никакого такого желания он даже не высказал. Даже в виде предположения не высказал…
Отвлекаясь от хода событий, хочу сам себе вопрос задать: почему Горбачёв проявил такую странную ЛИЧНУЮ пассивность? Почему он так и не был в горящем Чернобыле? Почему он ни разу не приехал ни в одну «горячую точку», когда она и впрямь становилась горячей? Ни в Карабах, ни в Тбилиси, ни в Сумгаит, ни в Баку, ни в Вильнюс… Ведь он с первых же дней своего правления усиленно и не без таланта (я уж не говорю об успехе!) создавал себе образ любимца народа, шёл к людям, говорил с ними прямо на улицах, хотя, честно, разговоры эти довольно скоро приелись своей магнитофонной однообразностью. Он не боялся пресс-конференций. Он легко чувствовал себя под направленными в упор телеобъективами. Он умел и хотел нравиться всем. А тут - как в кусты… Ведь любому ясно, сколько людских симпатий прибавило бы ему даже краткое - пусть на несколько часов - появление в том же Чернобыле! Сколько, к слову, уверенности прибавило бы оно и самим чернобыльцам! Вон столь влюблённая в Горбачёва «железная» Маргарет Тэтчер - она ж ни одного ЧП в Великобритании не пропустила, везде - на месте авиакатастрофы или на расстрелянной улице Белфаста - появлялась её хрупкая фигурка. Её - слабой женщины!
Тем более что ведь было однажды: когда в Башкирии взорвался газопровод, протянутый рядом с железной дорогой, и взрыв унёс сотни жизней, десятки судеб искалечил - помните? - ведь тогда Горбачёв САМ вызвался лететь со мной к месту катастрофы! Почему же только ОДНАЖДЫ?
Кстати, когда мы с Лигачёвым прилетели в Киев, то оказалось, что ни первый секретарь ЦК Компартии Украины всесильный Владимир Щербицкий, ни его ближайшие соратники за эти долгие уже дни ни разу не удосужились побывать в зоне бедствия! Нас ждали?
Мы, повторяю, прилетели. И тут же пришлось отказаться от заезда в Киев («отдохнуть, перекусить…» - тоже ритуал, который для украинских партийных руководителей даже беда не отменила) и настоять на немедленном путешествии в Чернобыль. И лучше - побыстрее. Однако побыстрее не получилось. По дороге останавливались в тех - экологически чистых - населённых пунктах, куда вывезли часть жителей Припяти. Вопросов с их стороны было, естественно, много, но отмечу факт, который сегодня - в наше суперпросвещённое время - может и удивить: явственное ощущение спокойствия.
Сегодня не без горечи думаю: спокойствие - дитя как раз незнания. Взрыв был внешне страшен, но одномоментен. Главная опасность входила в жизнь людей медленно, неуклонно, но абсолютно невидимо. Незаметно. Людям ещё только предстояло осознать беду. Помню старушку, которая искренне жаловалась мне: «Такую хорошую картошку пришлось бросить! Хотела хоть мешок взять - не дали, «грязная», говорят. А какая ж она грязная? Картошка и картошка…» Впрочем, может, эту старушку я не в тот раз встретил, может, в следующий мой приезд. Да какая разница! Они и сейчас живут неподалёку от зоны, эти старушки и нестарушки, радуются, что трава летом сочной удалась, что молоко оттого жирное, что помидоры и клубника - ну прямо великанские…
Штаб правительственной комиссии осел в здании райкома партии; райкомы себе, как правило, хорошие здания выбирали. Нас уже ждали. Об обстановке коротко рассказали Щербина, Легасов, Майорец, председатель Госгидромета Израэль, потом медики выступали, химики о своих проблемах, а вернее, об общих. Легасов в своих воспоминаниях абсолютно прав: мы во всём ориентировались только на мнения специалистов. Но был вопрос, который предстояло решить именно нам. Мне. На стол легла крупномасштабная карта, на которой нанесена была неровная, уродливая клякса - Зона опасного радиоактивного поражения, откуда следовало эвакуировать жителей. Если ткнуть иглой циркуля в точку с надписью «Чернобыль» и провести окружность радиусом в 30 километров, то самые длинные и тонкие «языки» Зоны упёрлись бы в неё. Правда, в очерченном круге оставались и не попавшие в Зону места, где уровень радиации позволял жить…
Я положил руку на карту.
- Эвакуировать людей будем из тридцатикилометровой Зоны.
- Из всей? - переспросил кто-то.
До этого спорили, предлагали: давайте не станем торопиться, ещё раз уточним границы Зоны, их же всё-таки с некоторым запасом определяли плюс к тому, что вертолётная радиационная разведка - а иной там нельзя было провести - не самая точная. Всегда любил поговорку: семь раз отмерь… Увы, но в тот момент она не подходила к ситуации. Времени не оставалось семь раз отмерять, следовало торопиться. Экономить, выгадывать на эвакуации, на здоровье людей - этого я, при всей своей осторожности, ни понять, ни принять не мог. Лучше перестраховаться, а то как бы потом дороже не вышло…
- Из всей! - решительно подвёл я черту. - И начинать немедленно.
Когда спустя несколько часов мы возвращались в Киев, навстречу нам шли в Зону автобусы, сотни пустых автобусов: казалось, что вся дорога от Чернобыля до Киева была ими занята. В Зоне должны были обезлюдеть 186 населённых пунктов.
Щербина уехал днём позже. Он к тому времени схватил солидную в сумме дозу радиации. Потом он ещё не раз прилетит сюда, вплоть до 89-го летать станет, ещё добавит к той чёрной сумме новые рентгены… Не они ли в итоге сократили ему жизнь? В Зоне остался так называемый сменный состав комиссии. Щербину, кстати, сменил Силаев. После него - Воронин, Маслюков, Гусев, Ведерников, украинцы Масол, Мостовой… Если кого запамятовал, простите великодушно. Когда к сентябрю 86-го радиационная (да и любая иная!) обстановка стабилизировалась, сменные «дежурства» прекратились. В 89-м у Чернобыля уже «дежурили» все, кому не лень было делать себе громкое политическое имя на общенародной беде. Легион их - «дежурных», соревнующихся в недетской игре под названием «кто громче крикнет»…
А в те первые дни даже журналисты, прорвавшиеся в Зону, писали о трагедии в основном не как о трагедии, но как о прискорбном происшествии, которое - как и всегда в родной Отчизне! - закончится традиционным «хэппи эндом». Они, как известно, ошиблись. Стоит ли их винить? Или по новейшей привычке стоит винить всех нас, «отвратительных партократов», которые изо всех сил скрывали от народа горькую правду? Да ничего мы не скрывали! Я, например, даже не думал, что кто-то чего-то не знает, что какая-то тётя Клава из далёкого сибирского села не узнала всей правды о Чернобыле. Мне о том, если честно, и думать некогда и незачем было. У меня в голове другая тётя Клава занозой колола, тысячи «тёть Клав», которых надо было везти из Зоны, поселить более-менее сносно, одеть, накормить. Не надо забывать, что был всего лишь май 86-го, о такой хитрой штуке, как «гласность», ещё никто и не слыхивал, её ещё и не изобрели. Ещё вовсю царил над масс-медиа всемогущий «цензорский главк» - Управление по охране государственных тайн в печати, обитатели которого традиционно, со сталинских времён считали, что лучше пересекретить, чем недосекретить. Ещё в головах, в сердцах, в авторучках, в чернильницах самих журналистов сидели махонькие цензорчики и загоняли внутрь рвущиеся наружу слова. Сейчас эти цензорчики так скукожились, если вообще не померли, что даже матерный лексикон на газетные и журнальные полосы выпускать журналистам не мешают…
Мне говорят: была бы гласность, сколько жизней можно было бы спасти, сколько людского здоровья сберечь! Я в ответ удивляюсь: это как? А так, говорят, что никто бы из ЗНАВШИХ не остался в заражённых местах, не было бы свадеб да демонстраций в первомайские дни рядом с Зоной, мощное общественное мнение сильно повлияло бы на всяких начальников, чтоб они вертелись побыстрее и поэффективнее, а узнавшие о всенародной беде добровольцы рванулись бы на помощь Чернобылю со всех концов державы.
Вот тебе и раз, вновь удивляюсь я! Когда спустя год-два о Чернобыле заговорили в печати всерьёз и много, хотя и с «перебором», и с откровенным враньём, когда начали создаваться разные общественные фонды в помощь чернобыльцам, когда народные депутаты всех мастей с разных трибун да на всю телевизионную аудиторию страны стали в голос кричать о том, что жить нельзя не только в тридцатикилометровой Зоне, но и в трёхсоткилометровой, когда всегда известная цитата из «Откровений Иоанна Богослова» про звезду Полынь стала известной как бы впервые, поскольку к месту понадобилась борзому публицисту, когда… Да остановимся! Это вон о челябинской ядерной катастрофе в дальних и молчаливых 50-х не только страна, но и мы, соседи в Свердловске, ничего не ведали, а Чернобыль, к счастью, никогда не был тайной. Но вот когда он стал открыт настежь, разве не начали возвращаться в пустые избы деревень Зоны бывшие хозяева - домой, к родным очагам, на пепелище? Разве очередную «тётю Клаву» миллионы газетно-журнальных публикаций остановили от того, чтобы дать внуку наливное яблочко, выгуленное под чернобыльским солнцем? Разве хватает врачей-добровольцев, да и не добровольцев - просто врачей, в районных детских больницах где-нибудь в белорусских Хойниках рядом с Зоной? Разве в суверенных государствах стало больше домов, квартир, рабочих мест для беженцев-чернобыльцев, а после и из Баку, Узбекистана, Грузии, Прибалтики? Одна только гласность ничего сама решить не может. Одна она только, извините, голосит. А дело делают те, кто хочет и может дело делать. А кто не хочет, тот ни черта не делает, кричи не кричи…
Да, мы в тот год о Чернобыле не КРИЧАЛИ. Может, зря. Может, надо было и впрямь в голос: народная беда во все века криком исходила, пока кричащие не уставали и не брались за топоры да пилы - отстроить то, что порушено бедой. Сейчас оглядываюсь назад, соображаю: что ж было не сделано? Да много чего - не перечислить! А что было не сделано из того, что непременно, в ПЕРВЕЙШУЮ очередь сделать надо было? Не могу вспомнить: ВСЁ было сделано!
Перечислю очень коротко, длиннее незачем, о Чернобыле нынче километры написаны.
Погасить пожар в реакторе… Сделано уже 10 мая. Вертолётчики забрасывали мешки со свинцом точно в горящее жерло, работали снайперски, много тонн металла ушло в огонь, да его много и было - эшелоны пришли вовремя.
Академик Велихов прогнозировал опасность проникновения расплавленных продуктов горения в грунт, а следом в грунтовые воды. Шахтёры (добровольцы, кстати) всего за сорок пять дней прорыли подземный ход под основание блока и отрыли под основанием огромное пространство для заполнения бетоном и для охлаждающей системы. К счастью, всё это не понадобилось, но разве я имею право счесть работу шахтёров - ЛИШНЕЙ? Никогда!
Возникла уже не теоретически прогнозируемая, но абсолютно реальная опасность смыва летними и осенними дождями, а впоследствии и весенним паводком радиоактивной пыли, поверхностного радиоактивного слоя земли во множество речек, речушек и, главное, в Припять, за ней в Днепр. Проклинаемый всеми Минводхоз в кратчайшие сроки представил сумасшедший по филигранности план обваловки всех водных артерий огромного района и вместе с армией осуществил его! Было выстроено 130 больших и малых дамб на территории в 1,5 тысячи квадратных километров. Результат? Припять и Днепр остались чистыми.
Нужно было озаботиться тем, где станут жить тысячи эвакуированных семей. В самом Киеве выделено 7500 квартир (увы, но приостановлена очередь), в Чернигове - 500, во всей Киевской области - 6000 отдельных домов.
Необходимо было намертво похоронить источающее смерть место взрыва. Спроектировано захоронение, метко названное впоследствии «саркофагом». Впервые в мире в сложнейших радиационных условиях построено воистину фантастическое сооружение, на которое ушло 400 тысяч кубометров бетона, 7000 тонн металлоконструкций. Точнейшие радиационные датчики в его гигантском теле начали работать уже в конце 86-го.
Медицина… Мы понимали, что Чернобыль - это надолго, на поколения. Мы мчались бегом, мы старались успеть. Первоначальную обязательную профилактику прошло 5,4 миллиона человек. На постоянный диспансерный учёт поставлено 574 тысячи.
Не сочтите эту сухую и для кого-то известную, даже скучную информацию за неловкую попытку оправдаться за НЕСДЕЛАННОЕ. Да, несделанного куда больше, чем сделанного. Чернобыль с размаху ударил по только-только оживающей экономике, только-только отпущенной хоть на малую волю, ударил безжалостно, и, к несчастью, оправиться ей и по сей день не удалось. Напомню: потом была Армения, о ней особый разговор, а позже и сама страна разваливаться начала. Везде, куда ни ткни пальцем - а не только в Чернобыле, - не сделано то, что намечалось, что задумывалось, о чём мечталось… Но я говорю о первых днях и первых месяцах беды, вспоминаю их, перебираю, как камушки в ладони, и не могу обнаружить: в чём же мы тогда ошиблись? Что не захватили? Куда не шагнули? Я говорю о НАЧАЛЕ.
Очередное отступление. На сей раз - об амбразурах.
Я уже писал здесь, что жизнь то и дело подставляла нам стреляющие амбразуры, которые приходилось прикрывать грудью. Частенько мы их сами себе создавали: повальная коллективизация и уничтожение русской деревни, авральное освоение целины, «осовнархозивание», кукурузосеяние… Разного ряда явления, но все они - больнее или легче - ударяли по людям. И по экономике, а значит, опять по людям. Часто «амбразуры» приносила наша тяжкая судьба: гражданская война, Великая Отечественная - это из ряда глобальных катастроф. А были поменее: недороды, засухи, землетрясения, наводнения. Чернобыль соединил в себе оба варианта. Мы его сами построили, мы его бездарно эксплуатировали, он нам отомстил.
Я ещё тогда предупреждал, отнюдь, как всегда, не навязываясь в пророки (цитирую не по своим записям, а по воспоминаниям Легасова): «Н. И. Рыжков в своём выступлении 14 июля сказал, что ему кажется, что авария на ЧАЭС была не случайной, что атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжёлому событию».
Предупреждал, и сегодня от своих слов не отказываюсь: мы готовили его, это событие, своим традиционным разгильдяйством, своей ура-нахрапистостью, своим «громадьём планов», проклятыми «требованиями времени», наконец. Мы обращались с атомом, как с пластмассовой игрушкой. Но разве мы ждали ТАКОГО отзвука?
Но как только страна услыхала чернобыльский гром, как только выросла на пути очередная смертельная амбразура, мы бросились её закрывать всем миром так, будто всё это в последний раз, будто другого ничего и не существует. Люди не думали ни о себе, ни о деньгах, ни даже о близких. Люди забыли ссоры и распри, люди сплотились и бились рука об руку, пока не отменён приказ «не отступать!». Я уже сказал, как по телефонному звонку поворачивали на Чернобыль эшелоны, как мгновенно сработала наша внешняя торговля, когда требовалось срочно приобрести лекарства. Я могу привести десятки примеров точной, быстрой, согласованной работы всех республик, разных министерств, ведомств, заводов. Но почему для этой точности, быстроты и согласованности обязательно нужна беда? Почему, как только приказ «не отступать!» теряет свою актуальность, все отступают и немедленно успокаиваются, по-прежнему работая ни шатко ни валко? Почему мы не умеем трудиться на совесть в покое и мире? Что это? Опять вина социализма? Или административно-командной системы? Или неистребимая примета национального характера? Неужели и рынок у нас только тогда заработает по-настоящему, когда шарахнет по нему какая-нибудь могучая катастрофа - уж и спланировать не могу какая?
Впрочем, Чернобыль никто из нас не планировал. Я вновь прилетел туда 8 августа с членом Комиссии Чебриковым. Мы уже думали о завтрашнем дне. Мы уже - вместе с учёными, конечно, вместе со специалистами - планировали, когда можно будет пустить первый и второй блоки станции, когда заработает - и заработает ли вообще - третий блок. Мы уже искали место для строительства нового города энергетиков вместо Припяти. Мы уже планировали его и ещё не знали, что завтрашние чернобыльские энергетики станут бояться жить в этом городе, который получит имя Славутич. Мы уже - в те дни я был не только на украинской территории беды, но и на белорусской, куда как большей, вообще безвинно пострадавшей - смотрели, как строятся посёлки для эвакуированных. Мы уже откровенно радовались, что - это слова Горбачёва из его сильно запоздавшего, от 15 июля, выступления - «худшее позади». Мы ещё не знали, как больно отзовётся Чернобыль на завтрашнем здоровье тысяч белорусов, украинцев, россиян. Мы ещё не понимали, что почти никто из лишённых отчего крова нигде и никогда не будет счастлив, как был счастлив в своём доме. Мы ещё не предполагали, что на всенародной беде можно сделать имя, славу, политическую репутацию, отхватить нежданную должность, тиражировать беду в фильмах и книгах «на горячую тему», зарабатывать бешеные деньги, ничего не делая для конкретного ребёнка, конкретной деревни, конкретной больницы, только кричать, кричать, кричать и вести беспринципные войны со всеми, кто тихо скажет: «Охолонись. Горло надорвёшь. И не стыдно тебе?»…
Им не стыдно. Они, горланы и главари, всегда «знают, как надо». Не они ли приблизили самоубийство человека, которого я безмерно уважал, перед знаниями и талантом которого преклонялся, который - во многом! - и решил проблему блока номер четыре, академика Валерия Легасова?
Хотите - назовите это очередным отступлением. Отступлением о подлости.
Пришло время награждать героев. Их в Чернобыле было много, как и на всякой войне. Вертолётчики, «химики», пожарные, атомщики, учёные, рабочие. Я не знаю, что станется с нашими орденами и медалями, сохранится ли, например, орден Ленина, или в связи с отменой Ленина как такового его переименуют в орден… кого? Я не знаю, почётно или стыдно завтра будет носить звание Героя Социалистического Труда и не заменят ли его власти званием Героя Труда Капиталистического. А уж с орденом Октябрьской Революции всё ясно: он станет орденом Революции Августовской или Декабрьской. Но в те дни родимые - к сожалению, сильно размножившиеся за годы Хрущёва и Брежнева! - ордена и медали люди ещё ценили, ещё радовались, когда выпадала честь получить за хороший труд правительственную награду. Списки представляемых к наградам составлялись на местах. На Политбюро по традиции утверждались лишь списки награждаемых Больших Начальников. А коли серьёзно, мы запретили включать в число награждённых членов Оперативной группы и зампредов Совмина. Прошло, к счастью, время, когда члены Политбюро друг другу на грудь звёзды вешали. Но как, скажите, было не наградить командира «химиков» генерала Пикалова, который дневал и ночевал около четвёртого блока? Как было не наградить «шахтёрского министра» Щадова, который сам из шахты под блоком не вылезал? Короче, стали смотреть список. Читаем фамилии - что за чертовщина? Нет Легасова. Почему? Мне туманно объясняют, что он, мол, заместитель директора Института атомной энергии, который и проектировал взорвавшийся реактор, как же, мол, его награждать… Не поймут, мол… Наша комиссия не отступает. Когда этот реактор команда академика Александрова проектировала, Легасова в институте и близко не было. Он там недавно. Он к реактору вообще отношения не имеет, он специалист по физико-химическим процессам. Он, наконец, этот реактор погасить сумел! Вроде убедил. Все меня поддержали. Включили в список, утвердили, пустили в конституционный орган - Президиум Верховного Совета.
А слухи удержать нельзя. Говорят, в институте Легасова уже поздравляли со званием Героя Социалистического Труда, к которому мы его и представили. И тут выходит в газетах Указ со списком награждённых, а Легасова в том списке нет.
Я в принципе спокойный человек, взрываюсь редко, а тут не сдержался. Пришли к Горбачёву: куда исчез академик? Горбачёв, глядя в сторону, начал приводить всё те же пыльные аргументы: про «не поймут», про «не ко времени». Потом вроде бы проговорился: сами же учёные не советуют. И подвёл итог разговору: поезд, как говорится, ушёл, а Легасова мы попозже за что-нибудь другое наградим.
Я и другие участники разговора ушли подавленные. Это ж надо было видеть все больные чернобыльские проблемы даже не на экране телевизора, а с другой его стороны - из Кремля, откуда и говорились Генеральным секретарём ЦК КПСС проникновенные слова о народной беде, о людском горе, о мужестве героев, о силе науки! Это ж надо было так верить «приближённым», которые всегда так ловко умели прибиться под гостеприимное крыло Человека № 1!
Я догадываюсь о том, кто из близких в то время к Горбачёву учёных «не советовал» ему награждать Легасова. И молчу о догадке. Увы, истина остаётся истиной: не пойман - не вор.
Я уже сказал, что Чернобыль неожиданно и мощно ударил по всё ещё больной нашей экономике. Именно с него началась атака на атомную энергетику вообще, бессмысленная атака вместо здравого анализа причин и здравого же решения проблем. Во Франции, в США, в Японии и других странах атомные электростанции работают прямо в городах и не собираются взрываться. Чернобыль безжалостно прошёлся по судьбам тысяч людей, а скольких он ещё достанет, догонит, добьёт! Он и в моей жизни оставил тяжкий и чёрный след.
=================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===================
Съезд [имеется в виду XXVII съезд КПСС - Р. С.] закончился в начале марта 86-го, прошёл не без дежурных выступлений, не без привычно громких фраз, но в целом по-деловому, ибо в основе его было заложено ДЕЛО - попытка ответа на классический вопрос: «Что делать?». Что делать с экономикой, которая уже не могла терпеть переливания из пустого в порожнее. И пустому требовалось дать хоть какое-то содержание, и порожнее худо-бедно наполнить. Впрочем, ответ на этот вопрос готовился нами давно, мы его знали, так что сам съезд для нас, экономистов, производственников, был лишь некоей вехой, от коей можно было начинать дистанцию. Ибо к разбегу-то мы приступили куда раньше.
И всё бы шло по плану - пусть даже с неизбежными сиюминутными коррективами со стороны партии, - да только судьба вновь послала нам тяжкое испытание. Не мне судить: справедливое или нет. Пусть я субъективен, но до сих пор уверен: ТАКОГО не заслужили, нет! Всегда считал себя атеистом и сегодня не очень понимаю бывших партийных лидеров, которые взяли моду приходить по большим церковным праздникам в церковь, стоять с постными лицами пред образами, - но тогда всерьёз мелькнуло: за что ж ты нас так, Господи!
26 апреля пришлось на субботу. Уже собирался уходить поутру на работу, когда притормозил меня резкий звонок «вертушки». Звонил министр энергетики Анатолий Майорец.
- Извините, что беспокою, - взволнованно сказал он, - но, кажется, ЧП на Чернобыльской атомной…
- Кажется или ЧП? - перебил я. - Подробнее можно?
- Подробностей пока не знаю. Связываемся с Чернобылем.
Я глянул на часы.
- Через полчаса я буду у себя в кабинете. Надеюсь, вам хватит времени, чтобы дозвониться и всё выяснить?
Говорят, что в мгновенья опасности включается шестое чувство. Уж не знаю, какое включилось у меня, но ехал в Кремль и только об этом звонке думал, проигрывал варианты. Увы, но все они, мной проигранные, оказались неизмеримо далеки от реальности. Видно, человек подсознательно стремится уйти от самого худшего…
Вошёл в кабинет - сразу нажал кнопку прямой связи с Майорцем.
- Что там случилось?
26 апреля в 1 час 23 минуты 40 секунд на четвёртом блоке Чернобыльской атомной электростанции произошёл мощный взрыв, после чего начался пожар. Я уточнил, ещё надеясь на лучшее:
- Где взрыв? В машинном отделении?
- Нет, - ответил Майорец, - в реакторе.
Взрыв в реакторе - это было страшно. Пожар в реакторе - ещё страшнее. Ночной кодовый сигнал со станции гласил; «один, два, три, четыре». Эти цифры означали все виды опасности: ядерную, радиационную, пожарную, взрывную. Последствия - ближайшие и отдалённые - предсказать было невозможно. Наверное, именно в тот миг я и вспомнил Бога…
Но до Бога было по-прежнему далеко, а неведомая пока обстановка в маленьком украинском городке требовала немедленных действий. Поэтому я приказал Майорцу безотлагательно лететь в Киев, добираться к месту катастрофы, а сам вызвал к себе совминовских специалистов, наскоро прикинул с ними состав правительственной комиссии, куда в первую очередь должны были войти учёные-атомщики, реакторщики, химики и другие специалисты. В 11 утра постановление о создании комиссии было подписано. А в это время помощники разыскивали по телефону председателя Бюро по топливно-энергетическому комплексу, моего заместителя Бориса Щербину, который накануне улетел на газовые промыслы в Оренбургскую область. ЧП есть ЧП: Щербину отыскали быстро. Я коротко сообщил ему о взрыве, о составе комиссии, сказал:
- Срочно вылетайте в Москву! Члены комиссии будут ждать вас на аэродроме, самолёт уже готовят, так что сразу - в Чернобыль.
В 16.00 в Киев ушёл спецрейс из Внуковского аэропорта.
Вот что надиктовал потом на магнитную плёнку академик Валерий Легасов, тем спешным специальным рейсом улетевший в беду:
«…Мне тогда и в голову не приходило, что мы двигаемся навстречу событию планетарного масштаба, событию, которое, видимо, войдёт навечно в историю человечества, как извержения знаменитых вулканов, гибель Помпеи или что-нибудь близкое к этому».
Никому это ещё не приходило в голову, слишком мало было информации, которая, как считается, мать интуиции. Впрочем, моя интуиция - то самое шестое, седьмое, шестнадцатое чувство! - уже отвратительно подмораживала сердце. Ждать и догонять - что может быть хуже! В тот вечер мне выпало ждать.
Комиссия попала в Чернобыль около восьми вечера. Щербина позвонил мне совсем поздно, устало и обречённо рассказал о свершившемся. Вкратце так: во время нештатного испытания турбоагрегата на четвёртом блоке АЭС последовательно произошли два взрыва, реакторное помещение разрушено, несколько сотен человек получили лучевой удар, двое погибли, радиационная обстановка чрезвычайно сложная. Он сообщил, что комиссия работает, разбившись на маленькие группы, каждая по своему профилю, но уже ясно, что без военных не обойтись. Срочно нужны вертолёты, лучше тяжёлые, нужны химические войска, и поскорей, поскорей, и так время фатально летит…
Министра обороны Соколова на месте не оказалось: в командировке. Я дозвонился до начальника Генерального штаба маршала Ахромеева, я рад был, что именно он взял на себя организацию переброски требуемых воинских частей к АЭС, мне нравились его педантичная чёткость, его немногословность, умение уходить от суеты и паники даже в самых панических ситуациях, делать то, что нужно сию минуту, и не размениваться на пустяки. Казалось бы, чему тут удивляться? Военный же человек! К сожалению, я знавал и других военных… Не ведаю, кому и какие приказы он отдавал, но уже к воскресному утру в Чернобыле были и вертолётчики, и «химики», утром же прилетел туда и командующий химическими войсками генерал Пикалов. Вновь забегая вперёд, замечу, что мы с Сергеем Фёдоровичем Ахромеевым так и прошли вместе всю нашу «Чернобыльскую эпопею», благодарен судьбе, что именно он, а не кто-то другой реально руководил действиями армии, хотя формальное руководство осуществлял, конечно же, министр обороны. Но я на собственном немалом опыте отлично познал разницу между формальным и реальным.
Забегая вперёд ещё дальше, много дальше, скажу: как же бездарно, несправедливо, что боевой маршал, битый-перебитый, всё знавший и всё понимавший, умный и честный человек вынужден был так ужасно уйти из жизни! Или его вынудили уйти?
Ночью Щербина позвонил вновь. Я ему передал разговор с Ахромеевым, он в Ответ сообщил о решении комиссии экстренно эвакуировать жителей Припяти - городка, который вырос рядом со станцией: радиационный фон там превышал норму. О сне в эту ночь даже не думалось. Проклятое состояние пассивного ночного ожидания нарушали, к счастью, деловые звонки Щербины, на которые я прямо-таки бросался, пугая жену. По ночным дорогам в Припять шли автобусы, их было больше тысячи. Украинские железнодорожники той же ночью погнали в Припять три спецсостава. Комиссия, в которую на месте вошли представители соседних с Чернобылем районов, спешно определяла возможно близкие пункты для временного расселения эвакуируемых. Эвакуация началась в воскресенье в 14.00, и ровно через три часа в Припяти не осталось никого. Сорок тысяч человек покинули свои обжитые дома, бросили хозяйство, добро, собираемое годами, ушли в неизвестность…
В понедельник 28-го состоялось заседание Политбюро. Я докладывал первые результаты работы правительственной комиссии. Естественно, сказал об эвакуации. О ситуации на станции: третий блок остановлен, первые два работают, хотя радиоактивное загрязнение там достаточно высоко. Вертолётчики во главе с генералом Антошкиным начали облёт взорвавшегося блока. Установлено, что реактор и реакторный зал полностью разрушены, куски графитовых блоков выброшены взрывом на открытые площадки, из жерла реактора на сотни метров встал белый столб дыма - видимо, от сгоревшего графита, - а внутри остатков реактора отчётливо видно малиновое свечение. Главный вопрос - продолжает ли реактор работать, то есть идёт ли процесс накопления радиоактивных изотопов, - решён был, к счастью, отрицательно: сам Легасов подобрался к реактору на бронетранспортёре и лично убедился, что реактор «молчит». Но продолжает гореть графит, процесс этот долог и чрезвычайно опасен. Идёт поиск средств для надёжного гашения…
Всем было ясно, что ситуация сложилась и впрямь чрезвычайная, опасная не только для Чернобыля. Экология всей европейской зоны оказалась под серьёзнейшей угрозой. На следующий день образована Оперативная группа Политбюро, взявшая под контроль ситуацию. Возглавить группу поручили мне. Сейчас можно, вероятно, кинуть в нас очередной камень: мол, ещё одно бюрократическое формирование вместо дела. Мол, не заседать надо, а действовать… Ещё раз напомню: беда случилась в начале 86-го, авторитет Политбюро был непререкаемым. Только его именем можно было задействовать всё и ВСЕХ в стране, а события, понимали мы, шли к тому. Один пример. Довольно быстро комиссия Щербины (опять Легасов, умница, предложил) нашла способ тушения реактора: забрасывать свинцом с воздуха. Один мой телефонный звонок заставил повернуть на Чернобыль все железнодорожные составы на дорогах страны, гружённые свинцом. Сразу! И никто не посмел оглушаться… Да, в беде, в условиях катастрофы мы умеем работать, умеем делать всё, что необходимо, без лишних понуканий. Но, во-первых, страна тогда, в последние дни апреля, ещё плохо представляла, что несёт с собой чернобыльский ад, всё ещё только начиналось, АВРАЛ существовал лишь для тех, кто понимал истинное положение дел. Даже в городе энергетиков Припяти днём в субботу праздновали свадьбы, гуляли дети, да и сама эвакуация прошла легко, без особого трагизма. Кое-кто даже на своих автомобилях уехал: дозиметрический контроль ещё не встал на дорогах. Справедливости ради добавлю, что ко дню эвакуации уровень загрязнённости города был всё-таки не слишком опасен. Нет, поверьте мне, опытному производственнику, отлично умевшему разбираться в УРОВНЕ руководящих приказов: если известно, что во главе стоит Политбюро, любой исполнитель, любого ранга сделает всё беспрекословно и точно. Это и есть «во-вторых» и в-главных… Да, такова была система, называемая административно-командной. Горько, что она ломала нам мышление 74 года! Но простите меня за кощунственное утверждение: слава Богу, что Чернобыль случился именно тогда, а не нынче…
А Оперативная группа заседала ежедневно, любой вопрос из зоны решался немедленно, с нами работали все, кто мог хоть чему-то помочь, что-то подсказать, любой запрос удовлетворялся сразу. Сегодня я просматриваю записки, которые я вёл по старой своей привычке на каждом заседании: более четырёхсот конкретных вопросов разрешили мы. Или скажем точнее: помогли разрешить, сделали решение возможным.
Не могу ещё раз не процитировать магнитофонный «дневник» академика Легасова:
«Я не знаю ни одного ни крупного, ни мелкого события, которое не было бы в поле зрения Оперативной группы Политбюро. Должен сказать, что её заседания, её решения носили очень спокойный, сдержанны» характер, с максимальным стремлением опереться на точку зрения специалистов, но всячески сопоставляя точки зрения различных специалистов. Для меня это был образец правильно организованной работы… При этом в своих решениях Оперативная группа стремилась всегда идти по пути максимальной защиты интересов людей».
Полагаю, безвременно ушедшего из жизни академика вряд ли можно заподозрить в верноподданнической любви к формально ПАРТИЙНОМУ образованию. Слова Легасова до сих пор остаются лично для меня лучшей наградой.
Увы, но гражданские власти очень скверно справлялись с «защитой интересов людей», никаким максимумом там и не пахло. Медицина, ведомая впрямую подчинённым мне Министерством здравоохранения, оказалась попросту неготовой к работе в экстремальных условиях, когда счёт шёл даже не на часы - на минуты. И вновь пришли на помощь военные: началась мобилизация резервистов, как это в нашей армии принято, в законсервированные медицинские батальоны, готовые мгновенно развернуться по тревоге. Тревога была - тревожней не помнили. Пять полностью укомплектованных батальонов сумели сделать многое из того, что должны были делать гражданские медики. Грустно становится, ибо кто вошёл в резервные батальоны? Да гражданские же медики и вошли! Что ж это мы - без палки, пусть простят меня военные за вольный термин, работать не умеем? Собранности не хватает? Ответственности? Дисциплины? Хорошо, что хоть в армии все эти качества не вымерли. Однако нынче дело, похоже, к тому идёт… Столь же бездарно «прокололась» и наша прославленная гражданская оборона. Ненужными оказались все эти пресловутые занятия с примеркой противогазов и разглядыванием плохо нарисованных плакатов. Верно сказано: гладко было на бумаге. В теории наши «гэошники» куда как заматерели, а в реальности выгоняли на заражённые улицы поливомоечные машины - щётками пыль скрести. Пришлось увеличить численность военных «химиков»: они не подвели.
Лекарств, как и следовало ожидать, пугающе не хватало. Первого мая, если не ошибаюсь, мы приняли решение о закупке их за рубежом, уже пятого «продавцы» были найдены, и лекарства начали поступать в страну.
Характер у меня неспокойный, не умею руководить из начальственного кресла, как это у нас принято, всегда хочу своими глазами видеть то, что делается. Информация из Чернобыля шла непрерывно, полная информация - вряд ли тогда хоть кому-то могло прийти в голову что-нибудь скрыть. Но информация - это бумажки, это телефонные разговоры… Меня какая-то тревога не оставляла, точила, не уставая: всё ли мы делаем, всё ли знаем, всё ли верно делаем? А тут - как раз 1 мая! - Лигачёв подошёл ко мне с теми же сомнениями: он входил в Оперативную группу Политбюро. Решили на следующий же день вылететь в Киев. Соблюдая субординацию, сообщили о нашем решении Генеральному секретарю. Он немедленно и активно нас поддержал: езжайте, мол, на месте всё увидите. Честно говоря, я ждал, что он - глава партии и государства - тоже захочет полететь с нами, но никакого такого желания он даже не высказал. Даже в виде предположения не высказал…
Отвлекаясь от хода событий, хочу сам себе вопрос задать: почему Горбачёв проявил такую странную ЛИЧНУЮ пассивность? Почему он так и не был в горящем Чернобыле? Почему он ни разу не приехал ни в одну «горячую точку», когда она и впрямь становилась горячей? Ни в Карабах, ни в Тбилиси, ни в Сумгаит, ни в Баку, ни в Вильнюс… Ведь он с первых же дней своего правления усиленно и не без таланта (я уж не говорю об успехе!) создавал себе образ любимца народа, шёл к людям, говорил с ними прямо на улицах, хотя, честно, разговоры эти довольно скоро приелись своей магнитофонной однообразностью. Он не боялся пресс-конференций. Он легко чувствовал себя под направленными в упор телеобъективами. Он умел и хотел нравиться всем. А тут - как в кусты… Ведь любому ясно, сколько людских симпатий прибавило бы ему даже краткое - пусть на несколько часов - появление в том же Чернобыле! Сколько, к слову, уверенности прибавило бы оно и самим чернобыльцам! Вон столь влюблённая в Горбачёва «железная» Маргарет Тэтчер - она ж ни одного ЧП в Великобритании не пропустила, везде - на месте авиакатастрофы или на расстрелянной улице Белфаста - появлялась её хрупкая фигурка. Её - слабой женщины!
Тем более что ведь было однажды: когда в Башкирии взорвался газопровод, протянутый рядом с железной дорогой, и взрыв унёс сотни жизней, десятки судеб искалечил - помните? - ведь тогда Горбачёв САМ вызвался лететь со мной к месту катастрофы! Почему же только ОДНАЖДЫ?
Кстати, когда мы с Лигачёвым прилетели в Киев, то оказалось, что ни первый секретарь ЦК Компартии Украины всесильный Владимир Щербицкий, ни его ближайшие соратники за эти долгие уже дни ни разу не удосужились побывать в зоне бедствия! Нас ждали?
Мы, повторяю, прилетели. И тут же пришлось отказаться от заезда в Киев («отдохнуть, перекусить…» - тоже ритуал, который для украинских партийных руководителей даже беда не отменила) и настоять на немедленном путешествии в Чернобыль. И лучше - побыстрее. Однако побыстрее не получилось. По дороге останавливались в тех - экологически чистых - населённых пунктах, куда вывезли часть жителей Припяти. Вопросов с их стороны было, естественно, много, но отмечу факт, который сегодня - в наше суперпросвещённое время - может и удивить: явственное ощущение спокойствия.
Сегодня не без горечи думаю: спокойствие - дитя как раз незнания. Взрыв был внешне страшен, но одномоментен. Главная опасность входила в жизнь людей медленно, неуклонно, но абсолютно невидимо. Незаметно. Людям ещё только предстояло осознать беду. Помню старушку, которая искренне жаловалась мне: «Такую хорошую картошку пришлось бросить! Хотела хоть мешок взять - не дали, «грязная», говорят. А какая ж она грязная? Картошка и картошка…» Впрочем, может, эту старушку я не в тот раз встретил, может, в следующий мой приезд. Да какая разница! Они и сейчас живут неподалёку от зоны, эти старушки и нестарушки, радуются, что трава летом сочной удалась, что молоко оттого жирное, что помидоры и клубника - ну прямо великанские…
Штаб правительственной комиссии осел в здании райкома партии; райкомы себе, как правило, хорошие здания выбирали. Нас уже ждали. Об обстановке коротко рассказали Щербина, Легасов, Майорец, председатель Госгидромета Израэль, потом медики выступали, химики о своих проблемах, а вернее, об общих. Легасов в своих воспоминаниях абсолютно прав: мы во всём ориентировались только на мнения специалистов. Но был вопрос, который предстояло решить именно нам. Мне. На стол легла крупномасштабная карта, на которой нанесена была неровная, уродливая клякса - Зона опасного радиоактивного поражения, откуда следовало эвакуировать жителей. Если ткнуть иглой циркуля в точку с надписью «Чернобыль» и провести окружность радиусом в 30 километров, то самые длинные и тонкие «языки» Зоны упёрлись бы в неё. Правда, в очерченном круге оставались и не попавшие в Зону места, где уровень радиации позволял жить…
Я положил руку на карту.
- Эвакуировать людей будем из тридцатикилометровой Зоны.
- Из всей? - переспросил кто-то.
До этого спорили, предлагали: давайте не станем торопиться, ещё раз уточним границы Зоны, их же всё-таки с некоторым запасом определяли плюс к тому, что вертолётная радиационная разведка - а иной там нельзя было провести - не самая точная. Всегда любил поговорку: семь раз отмерь… Увы, но в тот момент она не подходила к ситуации. Времени не оставалось семь раз отмерять, следовало торопиться. Экономить, выгадывать на эвакуации, на здоровье людей - этого я, при всей своей осторожности, ни понять, ни принять не мог. Лучше перестраховаться, а то как бы потом дороже не вышло…
- Из всей! - решительно подвёл я черту. - И начинать немедленно.
Когда спустя несколько часов мы возвращались в Киев, навстречу нам шли в Зону автобусы, сотни пустых автобусов: казалось, что вся дорога от Чернобыля до Киева была ими занята. В Зоне должны были обезлюдеть 186 населённых пунктов.
Щербина уехал днём позже. Он к тому времени схватил солидную в сумме дозу радиации. Потом он ещё не раз прилетит сюда, вплоть до 89-го летать станет, ещё добавит к той чёрной сумме новые рентгены… Не они ли в итоге сократили ему жизнь? В Зоне остался так называемый сменный состав комиссии. Щербину, кстати, сменил Силаев. После него - Воронин, Маслюков, Гусев, Ведерников, украинцы Масол, Мостовой… Если кого запамятовал, простите великодушно. Когда к сентябрю 86-го радиационная (да и любая иная!) обстановка стабилизировалась, сменные «дежурства» прекратились. В 89-м у Чернобыля уже «дежурили» все, кому не лень было делать себе громкое политическое имя на общенародной беде. Легион их - «дежурных», соревнующихся в недетской игре под названием «кто громче крикнет»…
А в те первые дни даже журналисты, прорвавшиеся в Зону, писали о трагедии в основном не как о трагедии, но как о прискорбном происшествии, которое - как и всегда в родной Отчизне! - закончится традиционным «хэппи эндом». Они, как известно, ошиблись. Стоит ли их винить? Или по новейшей привычке стоит винить всех нас, «отвратительных партократов», которые изо всех сил скрывали от народа горькую правду? Да ничего мы не скрывали! Я, например, даже не думал, что кто-то чего-то не знает, что какая-то тётя Клава из далёкого сибирского села не узнала всей правды о Чернобыле. Мне о том, если честно, и думать некогда и незачем было. У меня в голове другая тётя Клава занозой колола, тысячи «тёть Клав», которых надо было везти из Зоны, поселить более-менее сносно, одеть, накормить. Не надо забывать, что был всего лишь май 86-го, о такой хитрой штуке, как «гласность», ещё никто и не слыхивал, её ещё и не изобрели. Ещё вовсю царил над масс-медиа всемогущий «цензорский главк» - Управление по охране государственных тайн в печати, обитатели которого традиционно, со сталинских времён считали, что лучше пересекретить, чем недосекретить. Ещё в головах, в сердцах, в авторучках, в чернильницах самих журналистов сидели махонькие цензорчики и загоняли внутрь рвущиеся наружу слова. Сейчас эти цензорчики так скукожились, если вообще не померли, что даже матерный лексикон на газетные и журнальные полосы выпускать журналистам не мешают…
Мне говорят: была бы гласность, сколько жизней можно было бы спасти, сколько людского здоровья сберечь! Я в ответ удивляюсь: это как? А так, говорят, что никто бы из ЗНАВШИХ не остался в заражённых местах, не было бы свадеб да демонстраций в первомайские дни рядом с Зоной, мощное общественное мнение сильно повлияло бы на всяких начальников, чтоб они вертелись побыстрее и поэффективнее, а узнавшие о всенародной беде добровольцы рванулись бы на помощь Чернобылю со всех концов державы.
Вот тебе и раз, вновь удивляюсь я! Когда спустя год-два о Чернобыле заговорили в печати всерьёз и много, хотя и с «перебором», и с откровенным враньём, когда начали создаваться разные общественные фонды в помощь чернобыльцам, когда народные депутаты всех мастей с разных трибун да на всю телевизионную аудиторию страны стали в голос кричать о том, что жить нельзя не только в тридцатикилометровой Зоне, но и в трёхсоткилометровой, когда всегда известная цитата из «Откровений Иоанна Богослова» про звезду Полынь стала известной как бы впервые, поскольку к месту понадобилась борзому публицисту, когда… Да остановимся! Это вон о челябинской ядерной катастрофе в дальних и молчаливых 50-х не только страна, но и мы, соседи в Свердловске, ничего не ведали, а Чернобыль, к счастью, никогда не был тайной. Но вот когда он стал открыт настежь, разве не начали возвращаться в пустые избы деревень Зоны бывшие хозяева - домой, к родным очагам, на пепелище? Разве очередную «тётю Клаву» миллионы газетно-журнальных публикаций остановили от того, чтобы дать внуку наливное яблочко, выгуленное под чернобыльским солнцем? Разве хватает врачей-добровольцев, да и не добровольцев - просто врачей, в районных детских больницах где-нибудь в белорусских Хойниках рядом с Зоной? Разве в суверенных государствах стало больше домов, квартир, рабочих мест для беженцев-чернобыльцев, а после и из Баку, Узбекистана, Грузии, Прибалтики? Одна только гласность ничего сама решить не может. Одна она только, извините, голосит. А дело делают те, кто хочет и может дело делать. А кто не хочет, тот ни черта не делает, кричи не кричи…
Да, мы в тот год о Чернобыле не КРИЧАЛИ. Может, зря. Может, надо было и впрямь в голос: народная беда во все века криком исходила, пока кричащие не уставали и не брались за топоры да пилы - отстроить то, что порушено бедой. Сейчас оглядываюсь назад, соображаю: что ж было не сделано? Да много чего - не перечислить! А что было не сделано из того, что непременно, в ПЕРВЕЙШУЮ очередь сделать надо было? Не могу вспомнить: ВСЁ было сделано!
Перечислю очень коротко, длиннее незачем, о Чернобыле нынче километры написаны.
Погасить пожар в реакторе… Сделано уже 10 мая. Вертолётчики забрасывали мешки со свинцом точно в горящее жерло, работали снайперски, много тонн металла ушло в огонь, да его много и было - эшелоны пришли вовремя.
Академик Велихов прогнозировал опасность проникновения расплавленных продуктов горения в грунт, а следом в грунтовые воды. Шахтёры (добровольцы, кстати) всего за сорок пять дней прорыли подземный ход под основание блока и отрыли под основанием огромное пространство для заполнения бетоном и для охлаждающей системы. К счастью, всё это не понадобилось, но разве я имею право счесть работу шахтёров - ЛИШНЕЙ? Никогда!
Возникла уже не теоретически прогнозируемая, но абсолютно реальная опасность смыва летними и осенними дождями, а впоследствии и весенним паводком радиоактивной пыли, поверхностного радиоактивного слоя земли во множество речек, речушек и, главное, в Припять, за ней в Днепр. Проклинаемый всеми Минводхоз в кратчайшие сроки представил сумасшедший по филигранности план обваловки всех водных артерий огромного района и вместе с армией осуществил его! Было выстроено 130 больших и малых дамб на территории в 1,5 тысячи квадратных километров. Результат? Припять и Днепр остались чистыми.
Нужно было озаботиться тем, где станут жить тысячи эвакуированных семей. В самом Киеве выделено 7500 квартир (увы, но приостановлена очередь), в Чернигове - 500, во всей Киевской области - 6000 отдельных домов.
Необходимо было намертво похоронить источающее смерть место взрыва. Спроектировано захоронение, метко названное впоследствии «саркофагом». Впервые в мире в сложнейших радиационных условиях построено воистину фантастическое сооружение, на которое ушло 400 тысяч кубометров бетона, 7000 тонн металлоконструкций. Точнейшие радиационные датчики в его гигантском теле начали работать уже в конце 86-го.
Медицина… Мы понимали, что Чернобыль - это надолго, на поколения. Мы мчались бегом, мы старались успеть. Первоначальную обязательную профилактику прошло 5,4 миллиона человек. На постоянный диспансерный учёт поставлено 574 тысячи.
Не сочтите эту сухую и для кого-то известную, даже скучную информацию за неловкую попытку оправдаться за НЕСДЕЛАННОЕ. Да, несделанного куда больше, чем сделанного. Чернобыль с размаху ударил по только-только оживающей экономике, только-только отпущенной хоть на малую волю, ударил безжалостно, и, к несчастью, оправиться ей и по сей день не удалось. Напомню: потом была Армения, о ней особый разговор, а позже и сама страна разваливаться начала. Везде, куда ни ткни пальцем - а не только в Чернобыле, - не сделано то, что намечалось, что задумывалось, о чём мечталось… Но я говорю о первых днях и первых месяцах беды, вспоминаю их, перебираю, как камушки в ладони, и не могу обнаружить: в чём же мы тогда ошиблись? Что не захватили? Куда не шагнули? Я говорю о НАЧАЛЕ.
Очередное отступление. На сей раз - об амбразурах.
Я уже писал здесь, что жизнь то и дело подставляла нам стреляющие амбразуры, которые приходилось прикрывать грудью. Частенько мы их сами себе создавали: повальная коллективизация и уничтожение русской деревни, авральное освоение целины, «осовнархозивание», кукурузосеяние… Разного ряда явления, но все они - больнее или легче - ударяли по людям. И по экономике, а значит, опять по людям. Часто «амбразуры» приносила наша тяжкая судьба: гражданская война, Великая Отечественная - это из ряда глобальных катастроф. А были поменее: недороды, засухи, землетрясения, наводнения. Чернобыль соединил в себе оба варианта. Мы его сами построили, мы его бездарно эксплуатировали, он нам отомстил.
Я ещё тогда предупреждал, отнюдь, как всегда, не навязываясь в пророки (цитирую не по своим записям, а по воспоминаниям Легасова): «Н. И. Рыжков в своём выступлении 14 июля сказал, что ему кажется, что авария на ЧАЭС была не случайной, что атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжёлому событию».
Предупреждал, и сегодня от своих слов не отказываюсь: мы готовили его, это событие, своим традиционным разгильдяйством, своей ура-нахрапистостью, своим «громадьём планов», проклятыми «требованиями времени», наконец. Мы обращались с атомом, как с пластмассовой игрушкой. Но разве мы ждали ТАКОГО отзвука?
Но как только страна услыхала чернобыльский гром, как только выросла на пути очередная смертельная амбразура, мы бросились её закрывать всем миром так, будто всё это в последний раз, будто другого ничего и не существует. Люди не думали ни о себе, ни о деньгах, ни даже о близких. Люди забыли ссоры и распри, люди сплотились и бились рука об руку, пока не отменён приказ «не отступать!». Я уже сказал, как по телефонному звонку поворачивали на Чернобыль эшелоны, как мгновенно сработала наша внешняя торговля, когда требовалось срочно приобрести лекарства. Я могу привести десятки примеров точной, быстрой, согласованной работы всех республик, разных министерств, ведомств, заводов. Но почему для этой точности, быстроты и согласованности обязательно нужна беда? Почему, как только приказ «не отступать!» теряет свою актуальность, все отступают и немедленно успокаиваются, по-прежнему работая ни шатко ни валко? Почему мы не умеем трудиться на совесть в покое и мире? Что это? Опять вина социализма? Или административно-командной системы? Или неистребимая примета национального характера? Неужели и рынок у нас только тогда заработает по-настоящему, когда шарахнет по нему какая-нибудь могучая катастрофа - уж и спланировать не могу какая?
Впрочем, Чернобыль никто из нас не планировал. Я вновь прилетел туда 8 августа с членом Комиссии Чебриковым. Мы уже думали о завтрашнем дне. Мы уже - вместе с учёными, конечно, вместе со специалистами - планировали, когда можно будет пустить первый и второй блоки станции, когда заработает - и заработает ли вообще - третий блок. Мы уже искали место для строительства нового города энергетиков вместо Припяти. Мы уже планировали его и ещё не знали, что завтрашние чернобыльские энергетики станут бояться жить в этом городе, который получит имя Славутич. Мы уже - в те дни я был не только на украинской территории беды, но и на белорусской, куда как большей, вообще безвинно пострадавшей - смотрели, как строятся посёлки для эвакуированных. Мы уже откровенно радовались, что - это слова Горбачёва из его сильно запоздавшего, от 15 июля, выступления - «худшее позади». Мы ещё не знали, как больно отзовётся Чернобыль на завтрашнем здоровье тысяч белорусов, украинцев, россиян. Мы ещё не понимали, что почти никто из лишённых отчего крова нигде и никогда не будет счастлив, как был счастлив в своём доме. Мы ещё не предполагали, что на всенародной беде можно сделать имя, славу, политическую репутацию, отхватить нежданную должность, тиражировать беду в фильмах и книгах «на горячую тему», зарабатывать бешеные деньги, ничего не делая для конкретного ребёнка, конкретной деревни, конкретной больницы, только кричать, кричать, кричать и вести беспринципные войны со всеми, кто тихо скажет: «Охолонись. Горло надорвёшь. И не стыдно тебе?»…
Им не стыдно. Они, горланы и главари, всегда «знают, как надо». Не они ли приблизили самоубийство человека, которого я безмерно уважал, перед знаниями и талантом которого преклонялся, который - во многом! - и решил проблему блока номер четыре, академика Валерия Легасова?
Хотите - назовите это очередным отступлением. Отступлением о подлости.
Пришло время награждать героев. Их в Чернобыле было много, как и на всякой войне. Вертолётчики, «химики», пожарные, атомщики, учёные, рабочие. Я не знаю, что станется с нашими орденами и медалями, сохранится ли, например, орден Ленина, или в связи с отменой Ленина как такового его переименуют в орден… кого? Я не знаю, почётно или стыдно завтра будет носить звание Героя Социалистического Труда и не заменят ли его власти званием Героя Труда Капиталистического. А уж с орденом Октябрьской Революции всё ясно: он станет орденом Революции Августовской или Декабрьской. Но в те дни родимые - к сожалению, сильно размножившиеся за годы Хрущёва и Брежнева! - ордена и медали люди ещё ценили, ещё радовались, когда выпадала честь получить за хороший труд правительственную награду. Списки представляемых к наградам составлялись на местах. На Политбюро по традиции утверждались лишь списки награждаемых Больших Начальников. А коли серьёзно, мы запретили включать в число награждённых членов Оперативной группы и зампредов Совмина. Прошло, к счастью, время, когда члены Политбюро друг другу на грудь звёзды вешали. Но как, скажите, было не наградить командира «химиков» генерала Пикалова, который дневал и ночевал около четвёртого блока? Как было не наградить «шахтёрского министра» Щадова, который сам из шахты под блоком не вылезал? Короче, стали смотреть список. Читаем фамилии - что за чертовщина? Нет Легасова. Почему? Мне туманно объясняют, что он, мол, заместитель директора Института атомной энергии, который и проектировал взорвавшийся реактор, как же, мол, его награждать… Не поймут, мол… Наша комиссия не отступает. Когда этот реактор команда академика Александрова проектировала, Легасова в институте и близко не было. Он там недавно. Он к реактору вообще отношения не имеет, он специалист по физико-химическим процессам. Он, наконец, этот реактор погасить сумел! Вроде убедил. Все меня поддержали. Включили в список, утвердили, пустили в конституционный орган - Президиум Верховного Совета.
А слухи удержать нельзя. Говорят, в институте Легасова уже поздравляли со званием Героя Социалистического Труда, к которому мы его и представили. И тут выходит в газетах Указ со списком награждённых, а Легасова в том списке нет.
Я в принципе спокойный человек, взрываюсь редко, а тут не сдержался. Пришли к Горбачёву: куда исчез академик? Горбачёв, глядя в сторону, начал приводить всё те же пыльные аргументы: про «не поймут», про «не ко времени». Потом вроде бы проговорился: сами же учёные не советуют. И подвёл итог разговору: поезд, как говорится, ушёл, а Легасова мы попозже за что-нибудь другое наградим.
Я и другие участники разговора ушли подавленные. Это ж надо было видеть все больные чернобыльские проблемы даже не на экране телевизора, а с другой его стороны - из Кремля, откуда и говорились Генеральным секретарём ЦК КПСС проникновенные слова о народной беде, о людском горе, о мужестве героев, о силе науки! Это ж надо было так верить «приближённым», которые всегда так ловко умели прибиться под гостеприимное крыло Человека № 1!
Я догадываюсь о том, кто из близких в то время к Горбачёву учёных «не советовал» ему награждать Легасова. И молчу о догадке. Увы, истина остаётся истиной: не пойман - не вор.
Я уже сказал, что Чернобыль неожиданно и мощно ударил по всё ещё больной нашей экономике. Именно с него началась атака на атомную энергетику вообще, бессмысленная атака вместо здравого анализа причин и здравого же решения проблем. Во Франции, в США, в Японии и других странах атомные электростанции работают прямо в городах и не собираются взрываться. Чернобыль безжалостно прошёлся по судьбам тысяч людей, а скольких он ещё достанет, догонит, добьёт! Он и в моей жизни оставил тяжкий и чёрный след.
=================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===================