Академия художеств
Оригинал взят у kniga_bukv в Академия художеств
Будучи в Питере, заглянули в Академию художеств.
В Питере с этим просто - в прошлый раз мы так же по Большому Университету бродили:
охранники вежливы, двери открыты. «Можно мы на внутренний двор взглянем?» - «Заходите».
Прошло 17 лет
Если кто не знает, Академия в середине XVIII века Александром Кокориновым и Ж.Б. Вален-Деламотом
была построена так: в квадратный корпус вписан кольцевой, и внутри здания, в середине,
образовался круглый двор, в советское время использовавшийся как склад старых холстов,
гипсов и вечных бетонных блоков. Теперь чисто и пусто.
Оглянувшись на нестрогого охранника, прошли дальше - узкими коридорами с арочными перекрытиями
высоко над головами, винтовыми лестницами с каменными ступенями - на второй этаж,
где факультет теории и истории искусства. Там ничего не изменилось. Ничего!
Гипсовые головы с черной пылью на макушках, подоконники, крашенные белой эмалью
по ранее облупившейся белой эмали, немытые стекла. Аудитория номер 308 - маленькая, оказывается,
какая… В Севмашвтузе, где пребывала уже по ту сторону кафедры, аудитории-то у меня случались
попросторнее.
Расписание лекций на двери - те же фамилии! Андрей Львович Пунин, Илья Аскольдович Доронченков,
Валерий Сергеевич Шилов. Ой - и Андрей Григорьевич Федоров тут! Пока я умилялась над знакомыми
именами (вся и разница, что список не на машинке отпечатан, а набран на компьютере), из-за двери
донеслось: «Н-дддааа-а… А почему?..»
Подглядываю в щелку: экзамен. Сидит полузадушенный студент, один, все давно сдали и ушли - восемь
вечера, суббота, а язвительнейший, непреклонный Андрей Григорьевич выжимает и выжимает из него
Карла IX и идейную программу гугенотов.
Андрей Григорьевич Федоров
Сначала я его просто боялась.
Пожелтевшие от трубочного табака ногти, вечно куда-то в сторону съехавший галстук, костюм, глаженный
последний раз на фабрике, редкие волосы торчат во все стороны. И улыбка, по сравнению с которой
вольтеровская гримаса - сама любезность.
Читал он нам мировую историю и постоянно вводил в краску первокурсниц. Не так в его изложении
все выглядело, как в учебнике, совсем не так! В учебнике - классовая борьба и экономические интересы.
У него - любовные интересы и борьба честолюбий, кровь, азарт и страсть.
Закончив лекцию, он набивал трубку «Капитанским» табаком, утрамбовывал его желтым пальцем и,
зажав трубку зубами, еще раз оглядывал аудиторию: «Ну? Уяснили?»
Сдавать экзамен у него можно было хоть со шпаргалкой, хоть с учебником. Все равно прервет
через две минуты и спросит: «А почему?..» И не отступится, пока не выжмет ответ о причинах и следствиях,
то есть о смысле человеческих поступков, складывающихся в историю.
К 4 курсу до меня дошло. Я начала ходить на его занятия с другими курсами. Аудитория у него - по дороге
в столовую, перед лестницей, напротив туалета. Видимо, по замыслу Кокоринова здесь должна была быть
каморка для истопника или дворницкая. Потолок, как везде в Академии, сводчатый, а боковая стена -
дугой, по окружности внутреннего двора. По стенам висят географические и исторические карты, но, поскольку конфигурация пространства хитрая,
свисают они прихотливыми складками, как на барочных портретах.
Четыре стола, пятый для преподавателя. Студентов, у которых это занятие стоит в расписании, нет -
прогуливают. Слушатели - я, Илья Родов, кто-нибудь из девчонок.
Андрей Григорьевич снимает плащ, вешает на шпингалет форточки. Форточка открывается со скрипом,
сдвигая карту. «А что, - спрашивает Федоров, - законных слушателей сегодня совсем нет?»
Ответ ему, впрочем, не нужен, слушатели тоже. У него есть предмет раздумий - история культуры. И он
о ней вслух размышляет. А что при этом присутствуют еще какие-то студенты - так это просто нам так повезло.
…Ни одного конспекта не осталось. Нечего процитировать. Разве что вспомнить, как на институтской
конференции Андрей Григорьевич начал доклад о культурных связях России и Германии накануне Первой
мировой войны, задав свое вечное «почему»: «Почему таракан по-немецки называется «славянин»,
а по-русски - «пруссак»?»
Большинство преподавателей, которых я когда-либо встречала в жизни, так или иначе, скучно или ярко,
талантливо или не очень, но передавали нам знания. А Андрей Григорьевич создавал эти знания в наших
головах - рассказами, историческими анекдотами, своим «почему?», которое могло относиться хоть
к началу Крестовых походов, хоть к выбору имени для героини сентиментального французского романа.
Это я утащил пост про Фёдорова.
Пока я учился в школе, я больше всех предметов любил историю. Ну, то есть, мне так казалось. И вот, в двадцать лет впервые увидел и услышал настоящего историка. Его лекции были по средам в самом-самом конце дня, заканчивались чуть ли не в половине восьмого, но я всё равно ходил.
Вести у него конспект было невозможно, никаких знаний в моей голове не образовалось.
Будучи в Питере, заглянули в Академию художеств.
В Питере с этим просто - в прошлый раз мы так же по Большому Университету бродили:
охранники вежливы, двери открыты. «Можно мы на внутренний двор взглянем?» - «Заходите».
Прошло 17 лет
Если кто не знает, Академия в середине XVIII века Александром Кокориновым и Ж.Б. Вален-Деламотом
была построена так: в квадратный корпус вписан кольцевой, и внутри здания, в середине,
образовался круглый двор, в советское время использовавшийся как склад старых холстов,
гипсов и вечных бетонных блоков. Теперь чисто и пусто.
Оглянувшись на нестрогого охранника, прошли дальше - узкими коридорами с арочными перекрытиями
высоко над головами, винтовыми лестницами с каменными ступенями - на второй этаж,
где факультет теории и истории искусства. Там ничего не изменилось. Ничего!
Гипсовые головы с черной пылью на макушках, подоконники, крашенные белой эмалью
по ранее облупившейся белой эмали, немытые стекла. Аудитория номер 308 - маленькая, оказывается,
какая… В Севмашвтузе, где пребывала уже по ту сторону кафедры, аудитории-то у меня случались
попросторнее.
Расписание лекций на двери - те же фамилии! Андрей Львович Пунин, Илья Аскольдович Доронченков,
Валерий Сергеевич Шилов. Ой - и Андрей Григорьевич Федоров тут! Пока я умилялась над знакомыми
именами (вся и разница, что список не на машинке отпечатан, а набран на компьютере), из-за двери
донеслось: «Н-дддааа-а… А почему?..»
Подглядываю в щелку: экзамен. Сидит полузадушенный студент, один, все давно сдали и ушли - восемь
вечера, суббота, а язвительнейший, непреклонный Андрей Григорьевич выжимает и выжимает из него
Карла IX и идейную программу гугенотов.
Андрей Григорьевич Федоров
Сначала я его просто боялась.
Пожелтевшие от трубочного табака ногти, вечно куда-то в сторону съехавший галстук, костюм, глаженный
последний раз на фабрике, редкие волосы торчат во все стороны. И улыбка, по сравнению с которой
вольтеровская гримаса - сама любезность.
Читал он нам мировую историю и постоянно вводил в краску первокурсниц. Не так в его изложении
все выглядело, как в учебнике, совсем не так! В учебнике - классовая борьба и экономические интересы.
У него - любовные интересы и борьба честолюбий, кровь, азарт и страсть.
Закончив лекцию, он набивал трубку «Капитанским» табаком, утрамбовывал его желтым пальцем и,
зажав трубку зубами, еще раз оглядывал аудиторию: «Ну? Уяснили?»
Сдавать экзамен у него можно было хоть со шпаргалкой, хоть с учебником. Все равно прервет
через две минуты и спросит: «А почему?..» И не отступится, пока не выжмет ответ о причинах и следствиях,
то есть о смысле человеческих поступков, складывающихся в историю.
К 4 курсу до меня дошло. Я начала ходить на его занятия с другими курсами. Аудитория у него - по дороге
в столовую, перед лестницей, напротив туалета. Видимо, по замыслу Кокоринова здесь должна была быть
каморка для истопника или дворницкая. Потолок, как везде в Академии, сводчатый, а боковая стена -
дугой, по окружности внутреннего двора. По стенам висят географические и исторические карты, но, поскольку конфигурация пространства хитрая,
свисают они прихотливыми складками, как на барочных портретах.
Четыре стола, пятый для преподавателя. Студентов, у которых это занятие стоит в расписании, нет -
прогуливают. Слушатели - я, Илья Родов, кто-нибудь из девчонок.
Андрей Григорьевич снимает плащ, вешает на шпингалет форточки. Форточка открывается со скрипом,
сдвигая карту. «А что, - спрашивает Федоров, - законных слушателей сегодня совсем нет?»
Ответ ему, впрочем, не нужен, слушатели тоже. У него есть предмет раздумий - история культуры. И он
о ней вслух размышляет. А что при этом присутствуют еще какие-то студенты - так это просто нам так повезло.
…Ни одного конспекта не осталось. Нечего процитировать. Разве что вспомнить, как на институтской
конференции Андрей Григорьевич начал доклад о культурных связях России и Германии накануне Первой
мировой войны, задав свое вечное «почему»: «Почему таракан по-немецки называется «славянин»,
а по-русски - «пруссак»?»
Большинство преподавателей, которых я когда-либо встречала в жизни, так или иначе, скучно или ярко,
талантливо или не очень, но передавали нам знания. А Андрей Григорьевич создавал эти знания в наших
головах - рассказами, историческими анекдотами, своим «почему?», которое могло относиться хоть
к началу Крестовых походов, хоть к выбору имени для героини сентиментального французского романа.
Это я утащил пост про Фёдорова.
Пока я учился в школе, я больше всех предметов любил историю. Ну, то есть, мне так казалось. И вот, в двадцать лет впервые увидел и услышал настоящего историка. Его лекции были по средам в самом-самом конце дня, заканчивались чуть ли не в половине восьмого, но я всё равно ходил.
Вести у него конспект было невозможно, никаких знаний в моей голове не образовалось.