Гришин-Алмазов. 1932. (Окончание)
Поезд из Ленинграда уходил в воскресенье вечером, а утром, сдав команданту общежития постельное белье, он поехал к родителям.
На старом кладбище было пустынно - людей можно по пальцам пересчитать.
Он легко нашел их семейное захоронение, хотя в последний раз навестил перед отъездом в Сибирь в ноябре 1917-го.
Столетняя кованая железная ограда была тщательно ошкурена от ржавчины и выпрямлена - стояла крепко, как новая. Прикрепленная к ней металлическая табличка с номером участка издалека бросалась в глаза, как номер дома. Мраморные памятники без дождевых подтеков по летней пыли - вымыты и вытерты. Дорожки кладбища и могилы, скрывая, как порок, сухую траву и сорняки, покрывал ковер из осенних желто-коричневых листьев, а на алмазовской территории выметено - лишь отдельными яркими пятнами желтели занесенные ветром кленовые листья с окрестных деревьев.
Кто-то тщательно следил за могилами - словно только что отошел! Но по дороге никого не встретил.
Сняв проволоку, скреплявшую калитку с оградой, он прошел к своим могилам.
Надпись на отцовском памятнике перебита - в нижнем квадрате к надписи "подполковникъ АЛМАЗОВЪ Николай Петровичъ" мелким шрифтом добавлено "Надежда Александровна" и даты жизни, а в верхнем - в "Богъ был с нимъ!" - твердый знак переделан в "и", но тяжелый памятник за полгода не просел - очевидно, хорошо укрепили могилу.
Он перекрестился и перешел к другим. Здесь все было по-прежнему.
Внутри ограды оставалось место для еще одной могилы, которое навсегда свободно. Для него самого.
Так, чтоб не видеть с дорожки, он достал из внутреннего кармана завернутые в вощеную бумагу тонкие восковые свечи, которые перед поездкой дал ему Ромадин, воткнул их в землю перед памятниками. Перед родительским две - для обоих, и, пока свечи горели, разговаривал с мамой и отцом.
Когда догорели до земли, завернул их в ту же бумагу и положил на прежнее место. В карман.
Покидая родные могилы, он быстро перекрестился и вышел, как пришел.
Уход за могилами - тяжелый физический труд, и Алмазов решил выяснить у сторожа, кто следит на ними, а если работу оплачивают, то заплатить вперед.
Домик кладбищенского сторожа хорошо знал - в старые времена заходил.
Телефона в сторожке, конечно, нет - к крыше не протянуты провода, вечером он уедет, а потом ищи-свищи его на просторах страны!
Он направился к входу, а на деревянной стене увидел вывеску "Администрация Никольского кладбища". Наверно, старое здание, в котором размещался смотритель, власти отобрали вместе со всей Лаврой.
Войдя внутрь, Алмазов слегка постучал в косяк открытой двери: входная дверь громко хлопнула, хотя он ее придерживал, и половицы в узкой прихожей громко скрипели, - но никто не откликнулся, а потому заглянул через дверь. В крохотной комнатке за столом под накинутым для тепла старым бушлатом сидел какой-то служитель и что-то чертил в гроссбухе.
- Здравствуйте! - предположив, что человек плохо слышит, очень громко сказал Алмазов, но человек не отозвался, продолжая сидеть спиной.
- Меня интересует участок номер... - командным голосом произнес Алмазов, привлекая к себе внимание бюрократа, и служащий на мгновение повернулся к нему, показав, что услышал, закрыл и отодвинул в сторону гроссбух.
Он ожидал, что смотритель полезет куда-то за планом кладбища, тыча пальцем, найдет участок, потом долго будет смотреть разные конторские книги, но тот не шевельнулся.
- Я знаю эти могилы! - наконец тихо ответил служащий и, сев лицом к стоящему посетителю, замолчал.
Алмазову не понравилась длинная пауза, но укоротить ее - человек изначально говорил медленно, долго подбирая слова, - не мог, и потому тоже молчал.
- Ваш предшественник уже приходил - тоже интересовался! И я уже говорил! - наконец сердито ответил сотрудник и, заметив строгий взгляд на себя, продолжил: - В такой же шинели... Месяц назад... И вам повторю то же самое: раньше ходила старая женщина, которую полгода назад похоронили, - очевидно, жена. Теперь где-то раз в неделю приходит убираться пожилая. Иногда ее сопровождает другая, помоложе, наверное, дочь...
Он смотрел прямо в глаза чекисту.
- Больше ничего не знаю - ставьте пост и сами у них спрашивайте!
На мгновение перевел дыхание и, словно забыв, кто стоит перед ним, в сердцах выкрикнул:
- Да хоть покойников оставьте в покое!
- Спасибо, - внезапно охрипшим голосом ответил Алмазов и уже обычным поинтересовался:
- Сколько лет вы на этом месте?
- Около десяти... Раньше состоял по флоту...
Гость понимающе кивнул головой: да, после Кронштадтского восстания там провели хорошую "чистку"!
Человек помолчал и, вспоминая биографию, которую в кратком виде можно проверить, рассказал:
- Потом полгода был без работы - никуда не брали, даже курьером... Сначала продали то, что смогли продать... Потом жена пошла работать хоть за какие деньги... А я стал каждый день приходить сюда - не мог сидеть дома и видеть глаза полуголодных детей... Привел в порядок свои могилы - у меня здесь родители... Когда плавал, руки не доходили... Потом приступил к соседним могилам, оставшимся без присмотра... А потом по ходатайству местного настоятеля - тогда церковь еще не закрыли - мне предложили место сторожа... Год назад повысили - перевели в смотрители... Здесь это карьера!
Он замолчал, усмехнувшись про себя: морской офицер стал могильщиком! - и, взглянув на подпиравшего косяк, спросил:
- Может, присядете?!
Посетитель мотнул головой.
Бог был с ним, вчерашним моряком: прошлогодние аресты бывших морских офицеров и высылки тоже прошли мимо него.
Служащий перекрестился и вдруг признался:
- Когда жил без работы, ежедневно просил родителей уговорить Бога забрать меня к ним...
- Детям нужны оба - и мать, и отец... Особенно мальчикам... - вдруг сказал посетитель, и хозяин вздрогнул.
- Еще вам скажу... То, что не сказал тому... - неожиданно совсем по-другому заговорил он. - К родителям хожу мимо вашего участка и видел покойную - она часто приходила к своим... Сейчас редко кто ходит на кладбище часто - даже перед Пасхой мало народу... А, может, приходить некому?!
Опять остановился и взглянул на молчавшего посетителя, лицо которого казалось знакомым, но откуда, вспомнить не мог.
- Несколько раз мы разговаривали. У нее был сын - тоже служил во флоте, но артиллеристом, а в конце 17-го пропал без вести, и других живых родственников нет... Потом какое-то время никто не приходил - наверно, болела, но не умерла, - пришли бы ко мне, и я привел ее могилы в порядок: поправил и почистил ограду - как сделал бы сын, если б остался жив... А когда сказали, что она умерла, - пришли оформлять документы и заказать копателей - то, конечно, пошел на похороны... Меня даже пригласили на поминки, но из-за работы не смог...
Смотритель вздохнул и, сознавая, что надолго задержал посетителя, у которого много своей работы, закончил:
- Я спросил у пожилой женщины, которая сейчас приходит на могилы, кем она им приходится. Ответила: старинная знакомая... По виду из «бывших»… А того я видел на похоронах, только в гражданской одежде, - стоял у соседней могилы, как будто пришел к своим!
Он замолчал, а потом снова вздохнул, словно подумал о себе:
- Мне раньше не доводилось видеть, чтобы одинокую старушку провожали больше тридцати человек... Наверно, праведница!
- Спасибо, - тихо повторил Алмазов, и, отдав ему честь, - чем привел служителя в замешательство, - вышел на улицу.
Здесь он выпрямился и, прежде, чем двинуться к выходу, оглянулся и понял: через окно, перед которым сидел, смотритель видел, кто входил в дом.
Алмазов медленно шел по аллее кладбища мимо оставленных могил, копаясь в памяти, кто же из старых знакомых родителей мог посещать их могилы, но никого не мог вспомнить - семейные друзья были родительскими ровесниками или старше.
Он был поздним ребенком: первые мальчик и девочка умерли в младенчестве. Могилка сестры Лили слева от родительской, а Митина - под Гродно, где отец служил.
По Шлиссельбургскому тракту, который теперь назывался проспектом Памяти Обуховской Обороны, вышел на Невский, чтобы дальше мимо Биржи через мост по Алекcандровcкому к Большой Спасской. К своему дому.
Он шел по родному городу, видел старые с отвалившейся лепниной и облупившейся краской дома и, услышав окрик: "Алмазов!", продолжил движение.
Боковым зрением он заметил, как чуть впереди, у края тротуара, остановился автомобиль, из него выскочил военный и кинулся к нему, но по-прежнему шел вперед.
В генерале узнал Каретникова, штабс-капитана из другого отделения Главного управления ГШ. Один ромб. Комбриг.
- Алмазов, я тебе кричу, а ты не слышишь! - схватив его сзади за плечи и слегка задыхаясь, выкрикнул Каретников.
- Ошиблись, товарищ! - развернувшись и глядя ему в лицо, с волжским говором на "о" произнес Алмазов и достал из кармана горсть семечек. Чтобы начать лузгать.
- Извините! - отступил Каретников и стал объясняться за поведение: - Думал, старый знакомый - уж очень похожи!
- Оказево! - как в народе говорят при неудаче, посочувствовал энкавэдэшник с одной «шпалой» и, выплюнув шелуху в сторону, повернулся, чтобы идти дальше.
В следующий раз в Питер Алмазов поехал уже после блокады. Родительская могила по-прежнему была ухожена.
Долгие годы его, полковника Алмазова, известного как "генерал Гришин-Алмазов", искали. Потом искать перестали: возникли другие "враги".
Летом 37-го поступила информация, что Гришин-Алмазов служит в том управлении. Наверно, кто-то, кто знал его раньше, случайно увидел, узнал и написал донос. Об этом Алмазов догадался позже, когда ситуация разрешилась.
Однажды по приказу начальника управления все подчиненные ему сотрудники вышли на работу к восьми утра и заняли места в своих кабинетах, предварительно сдав личное оружие начальнику отделения. Выходить из служебных помещений даже в коридор запрещалось.
Комната, где размещались сотрудники их отдела, была рассчитана на четверых, и в ней стояли четыре стола, но сотрудников было одиннадцать и столы они между собой «делили», редко собираясь все вместе. Стульев, конечно, на всех не хватило.
Следователи, проводившие ночные допросы, которые прекратились только к утру, спали, уронив головы на столы. Другие сидели на свободном столе и подоконнике, а Алмазов и еще один просто подпирали стену.
Зачем всех собрали, никто не знал, включая начальника отдела, но причину не обсуждали - время было такое.
На памяти Алмазова уже был такой случай - их вызвали на следующий день после убийства Кирова, чтобы провести общее собрание, но сейчас повод был явно другой. Тогда оружие не прятали в начальничий сейф и находиться строго в кабинетах было не обязательно.
Потом прибежал напряженный начальник отдела и велел всем находившимся в комнате выстроиться в ряд - ряда не получилось: комната мала, а потому полукругом. Не обязательно по росту. Как на опознании.
Алмазов догадался, что кого-то ищут.
Скоро к ним в кабинет вошла группа: два заместителя начальника управления - по следственной работе и по кадрам, начальники отделения и отдела. И еще один человек - не их сотрудник.
Алмазов понял, что ищут его - узнал в лицо постороннего. Дважды видел: пересеклись в Омске летом 18-го, - тот был из окружения казачьего полковника Иванова-Ринова, которым в начале сентября эсеровско-либеральное Временное Сибирское правительство заменило Гришина-Алмазова на посту военного министра.
Фамилию не помнил, потому что не знал, но вспомнил погоны: один узкий просвет с тремя звездами. Поручик.
Человека медленно повели вдоль ряда выстроившихся сотрудников отдела, зам по следствию и начотделения находились по бокам, внимательно наблюдая за его реакцией, а зам по кадрам и начотдела стояли позади.
Останавливаясь перед каждым, опознаватель начал внимательно вглядываться в лица стоящих перед ним - конечно, трудно вспомнить: видел всего-то пару раз и почти двадцать лет назад! - и напротив третьего в ряду закашлялся.
- Он?! - весь напрягшись, спросил зам по следствию.
- Нет, - ответил опознающий, - просто здесь очень накурено!
Группа медленно передвигалась вдоль ряда.
Алмазов стоял четвертым слева - справа для них. К уровню второго справа/слева он просчитал ситуацию: по-деревенски крепкий начальник отдела врос в землю перед окном и пристально рассматривал своих подчиненных: в ком ошибался - кто его обманул?!; кадровик, стоявший ближе к двери, очевидно, воспринимал происходившее как бессмыслицу: биографии всех сотрудников неоднократно тщательно проверялись, и, глотая зевки, ждал окончания формальности.
Если его, Алмазова, опознают, то останется проход справа, рывком оттолкнув кадровика, в дверь, а в коридоре окно без решетки.
Он взглянул на окно в кабинете: по серо-голубому небу проплывали прозрачные облака - и подумал о том, что даже в самых критических ситуациях Бог не оставлял его, и, если будет на то воля Его, на этот раз тоже все обойдется.
По чуть расширившимся при взгляде на него глазам опознавателя Алмазов понял, что тот узнал, но взгляд наткнулся на полное безразличие Алмазова и замер.
- Он?! - резко спросил зам по следствию и сделал короткий шаг в сторону старшего лейтенанта Кочкина.
В этот момент Алмазов взглянул на кадровика - глаза того почти смеялись: да Кочкин прошел четыре "чистки" и служит в НКВД подольше этих партийных функционеров! копни их поглубже, всплывет какая-нибудь мелкая "уголовка"! - и в ответ Алмазов тоже улыбнулся глазами.
Опознаватель молчал.
- Это он?! - строго задал вопрос начотделения и чуть приблизился к нему.
- Похож! - выдавил из себя тихим шепотом опознаватель и сделал шаг назад.
Вровень с ним отступили и контролирующие.
Проход к двери был открыт, но Алмазов остался на месте: Бог не отдал приказа.
- Нет! - вдруг утробным голосом выкрикнул опознаватель, глядя прямо в глаза Алмазову, и поднял дрожащую руку над своей головой - на уровне алмазовской головы. - Тот на голову выше!
- Худей и намного выше! - повторил он уже спокойнее, взяв себя в руки. - Очень похож, но не он!
Остальные в ряду тоже не были похожи на того, которого искали, и проверяющие покинули кабинет, чтобы продолжить поиск.
После обеда, когда проверка уже закончилась и были оформлены протоколы, успокоившийся начальник отдела принес подчиненным известие: те, у кого ночные допросы, свободны до вечера, остальные продолжают работу.
Через два дня по управлению разнесся слух: искали белого генерала Гришина с псевдонимом "Алмазов". Передавали с усмешкой: тоже придумали старого врага, когда в стране настоящих врагов пруд пруди! А своими проверками только отвлекают от борьбы с ними! Да, небось такого генерала никогда и не было, а если и был, то, наверно, давно сдох или жирует в своей загранице!
Еще через два дня историю забыли: работы становилось все больше.
Где-то спустя неделю, бреясь перед зеркалом, он обратил внимание, что виски стали совершенно седыми, и тут же состриг волосы на висках до минимума.
В семье не знали его прошлого - женился, когда уже служил в НКВД, а по документам числился «из крестьян» - «брат» и «сестра» так и жили в деревне недалеко от районного центра, изредка проведывая его. Он тоже раз в два-три года ездил «на родину». Братья и сестры во Христе.
Пока сын был маленьким, им занималась жена, а он «горел» на работе - шли тридцатые годы. Потом выросший сын стал гордиться его службой в НКВД, и сказать ему, что на самом деле он - царский полковник и белый генерал, Алмазов уже не мог.
О том, кто он на самом деле, Алмазов смог сказать только внуку. Да и то первым сказал не сам, а старинный знакомец, которого в последние годы считал лучшим другом - епископ Кирилл.
Когда рассказывал вчерашнему подростку о своей жизни и вспомнил историю с опознанием, тот, не задумавшись о последствиях - что бабушка могла бы погибнуть в лагере, отца, скорей всего, расстреляли бы, а его самого на свете не было бы, - спросил:
- Почему он тебя не выдал? Пожалел?!
- Нет! - понимая, что внук сочувствует не ему, а опознавателю, ответил Алмазов. - Он пожалел самого себя - мгновенно сообразил: если служу в НКВД, то с документами у меня все в порядке. Если занимаю такую должность, то, конечно, я не один и меня хорошо «прикрывают», и эти люди найдут возможность, чтобы "убрать" его. Как предателя.
- Это месть? - побледнев, спросил внук.
- Нет, война! - спокойно ответил ему старик.
Война власти со своим народом и народа против нее, в которой мирный договор до сих пор не подписан. До тех пор, пока власть будет в руках "большевиков".
* Глава из романа