политику формирует национальная культура
Встретил прекраснейшую статью.
Не удержался чтоб не забычковать у себя. В ней на 90% подтверждаются мои давние соображения.
Хотя есть с чем я несогласен. (а по другому и быфть не может. Только у дураков мысли одинаковые)
«Политическая субъектность масс»
Харичев: Ваша новая книга называется «Политическая субъектность масс». Название, не слишком привычное для многих. Политическая субъектность - что это? Кого она касается? Почему это важно для каждого из нас? Как сказывается политическая субъектность на жизни людей? Как связан с нашей историей и нынешней ситуацией неоднократно упоминаемый в книге эффект «власти - моносубъекта»?
Яковенко: Слово «субъектность» используется в общефилософском смысле. Субъектность как способность к самостоятельному, независимому, активному поведению. Когда рядом с человеком идет на поводке собака, она объект, а человек - субъект. Он решает, куда пойдет его четвероногий друг. Если собака гуляет сама, она становится субъектом. Политическая субъектность - это субъектность человека в сфере политики. Человек может либо делегировать все, что связано с политикой, власти или старшим, а сам жить в кругозоре личной жизни, бизнеса, искусства, либо полагать, что политика его дело, которое он никому не уступит. Несколько диковатая для русского человека точка зрения. Но так живут европейские бюргеры последние пятьсот лет. И ничего странного в этом не видят.
Политическая субъектность - это, в буквальном смысле, субъектность широких масс народа, которая формирует феномен под названием демократия. Слово это в советское время тысячу раз звучало, большевистская революция проходила под демократическими лозунгами. Лозунги были правильные, но, как мы знаем, советская власть никакого отношения к демократии не имела. Она освещала себя демократическими идеями, но демократией не являлась. Почему? Потому что в России вся или почти вся субъектность, политическая, административная, имущественная, веками находится в руках власти. Этот феномен «власть-моносубъект» в русской модели стягивает к себе все формы активности, а человеку оставляет некоторое пространство личной и хозяйственной жизни. В традиционном обществе так можно жить веками. Однако, в эпоху модернизации и исторической динамики эта модель оказывается контрпродуктивной и полностью неэффективной. Поэтому проблема политической субъектности масс оказывается не просто важной, а ключевой. Для либерала ситуация человека, находящегося в объектной позиции, неприемлема по ценностным основаниям. Не важно, навязана ли человеку объектная позиция или он принимает ее добровольно, либеральное сознание отвергает такой порядок вещей.
В обществе, где массы не являются политически субъектными, где хозяйственная и правовая субъектность ограничены, динамика в принципе невозможна.
Харичев: Вами дано такое определение культуры, с которым трудно не согласиться: «Между человеком и реальностью (помимо перцепции и сознания) лежит культура. Культура и только культура, к которой принадлежит человек, задает интерпретации, а также оценки происходящего и формирует программы поведения. В одной и той же ситуации люди, принадлежащие разным культурам, демонстрируют разительно отличающиеся линии поведения». Политическая культура - одна из составляющих культуры. Какова ее роль? Дополитический человек - кто он? В чем его главное отличие от политического человека?
Яковенко: Дополитический человек отличается от политического тем, что он всю сферу политики элиминирует, то есть снимает: «Это не мое дело», «мне в этом не надо разбираться», «я не читаю газет и не пытаюсь понять всякую там политику». А следующий шаг: «Я готов участвовать в ритуалах: голосование на партийном собрании, голосование на выборах, итог которых заранее известен, я никогда в это не вхожу, потому что это дело зряшнее. Этим занимается иерархия - особые люди, они принадлежат власти, они по-другому устроены. Это сложно и опасно. А я - человек маленький.»
Для человека дополитического ситуация, когда он пребывает вне политики, не является оскорбительной. Для человека политического добровольное отстранение от политики есть, если так можно выразиться, добровольное самооскопление. «Я могу быть гражданином и участвовать в решении проблем моего полиса, государства, но я от этого отказываюсь.» Греки называли таких людей «идиотами». То есть - неполноценными. Полноценный не откажется от политического участия. Ибо считает необходимым участвовать в решении проблем государства. К сожалению, для России это чуждая и диковатая точка зрения. В этом главное отличие.
Человек политический умеет мыслить политикой, понимает, что такое интерес, понимает логику политического процесса. Для человека политического власть не богоравна, и не может всего на свете сделать, а задана объективными законами; он понимает, как она работает. А для человека дополитического власть есть нечто закрытое, сакрализованное, непостижимое, вызывающее трепет и так далее.
Харичев: Низкий интерес к политике у значительной части населения России, активно пренебрежительное отношение к политикам - особенность русской культуры? Или следствие отсутствия нормальных политиков (ну, не повезло стране. Хороших политиков не было и нет)?
Яковенко: Это одна из очень важных и опасных для нашего общества особенностей русской культуры. А сегодня эта установка несет в себе смертельную опасность. Повторим, проблема в культуре.
Если мы живем в обществе, которое считает, что каждый бармен обязательно вор, то только воры будут барменами. Если мы живем в обществе, которое считает, что любой чиновник взяточник, то только взяточники будут чиновниками. И если политику считается грязным и непристойным делом, то политика будет грязной и непристойной. Исходны культурные установки; практика строится в соответствии с априорными установками культуры.
Низкий интерес к политике у значительной части нашего населения, ярко пренебрежительное отношение к ней, признак не столько цивилизационной специфики, сколько стадии исторического развития. Это достояние традиционного сознания. Модернизация меняет статус политики в сознании общества.
Харичев: У вас написано: «… русской культуре присущ особый манихео-гностический комплекс, закрепленный на уровне ментальности. Он задает модели понимания, переживания и действия в мире.» Как эту формулировку перевести на понятный широкому кругу читателей язык?
Яковенко: Что такое «манихейская модель»? Она исходит из того, что в мире постоянно борются две сущности: Свет и Тьма, Добро и Зло с большой буквы. В этом суть манихейства. А дальше происходит интересная вещь - в силу некоторого логически непостижимого хода мысли мы всегда оказываемся светом и добром. Те же, кто не есть «мы», оказываются тьмой и злом. И мир понимается через эту призму. Есть мировое добро, ему противостоит мировое зло, и главная цель мирового зла погубить Россию. Это и есть манихейская парадигма. Она оказывается матрицей понимания всего на земле. И скандала на кухне в коммунальной квартире, и взаимоотношений с научным оппонентом, и идеологическими противниками. Что же касается гностического, то смысл гностицизма в мироотречности. Правильный, «наш» человек должен отвернуться от мира. Ничего в этом мире хорошего нет и быть не может. Мир пронизан злом. А добро, и свет могут быть только в душе человека. Что же из этого вытекает? Вытекают очень важные мировоззренческие установки. Возьмем мещанина, обывателя, которого ненавидит и презирает носитель русской духовности. Он пытается обустроить этот мир: строит хороший дом, обустраивает его, ставит добротный забор, сажает деревья, детей воспитывает. Это ведь попытка обустроить мир, сделать его удобным, комфортным, надежным. Но с точки зрения гностика такая попытка ложна и обречена. Не может быть счастья в этом мире. Тот, кто своими действиями спорит с данной установкой, бросает вызов важнейшей максиме нашей культуры.
Возьмите, к примеру, русские народные песни. Вы знаете, сколько среди них связано со смертью, разлукой, страданиями? И это - наиболее популярные, живые песни, которые помнят и поют. Все это далеко не случайно. Под тем же углом можно посмотреть на русскую литературу. В начале ХХ века русская кинопромышленность славилась тем, что выпускала фильмы в двух вариантах - с хепиэндом для западного зрителя, и с трагическим концом для зрителя отечественного. Русские взыскуют трагического конца. А наши романсы, которые чаще всего посвящены неудачной, трагической любви? Трагедия - метасценарий русского понимания мира. А неудачник - типично русский человек. Под этими особенностями российского сознания лежат гностические основания.
Харичев: О роли компромиссов у вас написано: «… компромисс (экономический, политический, идеологический) как неустранимый элемент реальности.» Это не про нас. В России те, кто при власти, никогда не шли на компромиссы. Более того, компромисс долгое время считается признаком слабости. Такова наша культура. И попробуйте изменить ее.
Яковенко: Это и есть манихейство! Манихей не идет на компромиссы. Западный человек исходит из того, что есть реальность, и если он не может уничтожить противника, значит должен найти с ним «modusoperandi», то есть договориться, выработать компромисс. А манихей видит противника через прицел пулемета. Для него борьба на уничтожение - единственный и естественный способ бытия.
Харичев: Но сейчас ситуация несколько изменилась. Я имею в виду не только нынешнюю власть, но и советскую власть в послевоенный период. Власть шла и идет на компромиссы во внешних отношениях, но привычно отвергает компромиссы во всем, что касается внутренней политики.
Яковенко: Что касается компромиссов во внешней политике - атомная бомба дисциплинировала. Это слишком серьезный фактор. Что касается внутренней политики, то автократическая, самодержавная власть не идет на компромиссы по той причине, что компромисс означает, что она не самодержавная. Потому она не считается с обществом. Но власть бескомпромиссна, когда сильна. Когда складывается критическая ситуация, все меняется. Сталин в 1941-ом обращался к подданным со словами: «Братья и сестры.» Компромиссом был Манифест 1905 года, изданный Николаем II. Вместе с тем, бескомпромиссная позиция - тупиковая.
Харичев: Почему такое разное отношение к государству в Западной Европе и у нас? Почему у них государство воспринимается как «моё»? Почему там сообщают полиции о всех правонарушениях, дабы помочь государству выполнить свои функции, а у нас доносительство воспринимается как нечто позорное, недопустимое для нормального человека?
Яковенко: Это показатель стадии исторического развития страны. Русская культура сущностно догосударственная. В крайнем случае, раннегосударственная. Русский человек относится к институтам государства, как это ни странно звучит, так же, как заключенный относится к конвою. Когда эта стадия изживается, меняется и отношение к государству. Разумеется, государство у нас «конвойное», но оно конвойное, потому что и культура у нас догосударственная. Иначе нельзя обходиться с догосударственной массой, кроме как конвойными методами. Одно другое порождает: если есть рабы, будут и надсмотрщики, если появится масса свободных людей, надсмотрщики исчезнут.
Харичев: Становление священного права частной собственности, как сказано у вас, маркирует фундаментальные ограничения всевластия государства. И фиксирует базовое условие - формирование политической ситуации. Но что первично?
Яковенко: Становление священного права частной собственности и является фундаментальным ограничением всевластия государства.
Харичев: Есть одна тонкость. Ваша формулировка не до конца объясняет ситуацию. Произошло становление права частной собственности, и оно ограничило всевластие государства. Значит, в какой-то момент в Западной Европе государство пошло на ограничение своего всевластия?
Яковенко: Это ведь мифология, что государство когда-то было всевластным. Государство возникает как согласие общества и добровольное подчинение себя государственной власти.
Харичев: Но так государство не возникало ни в одной восточной стране.
Яковенко: Давайте возьмем Древний Египет, где власть была абсолютно сакральна. Но возникала она из мелких номов, а в этих номах - маленьких городках, возникала своя власть, потом жрецы создавали идеологию, согласно которой они поставлены богами, и постепенно этой идеологией проникалось все общество. Я обращаю внимание на следующее: всевластие существует тогда, когда его принимает население. Человек по природе своей не является абсолютным объектом. Он добровольно принимает ситуацию, в которой становится объектом. Конечно тут диалектика. Власть и культура навязывают подвластному статус объекта, а он принимает это положение в добровольно-принудительном порядке. Однако субъектность никогда не умирает в человеке полностью. В самом забитом, самом ужасном обществе есть какой-то предел. Поэтому и русский бунт «бессмысленный и беспощадный», отсюда и зверства восставших.
На самом деле, это ведь мифология, что государство возникло из хаоса изначально. Помните, как говорил Салтыков-Щедрин, что сначала Господь создал начальство, а потом, так сказать, для мебели, для комплекта этому начальству создали людишек. Это миф. Государство создали люди. С ним жить было выгоднее и удобнее. Реально они выбирали между хаосом и подчинением власти. Причем, они подчиняются власти до того предела, который считают осмысленно целесообразным. А трактовка этого предела варьируется от эпохи к эпохе и от культуры к культуре.
Харичев: В средние века сначала Англии, а потом и в других странах Западной Европы триггер «власть-собственность», если так можно его назвать по аналогии с техническим устройством, переключился на приоритет собственности. То есть, частная собственность перестала зависеть от прихоти власти, что создало предпосылки для развития рыночной экономики и буржуазного государства. Но ведь в Англии никогда не было всевластия государства.
Яковенко: Именно. В Киевской Руси тоже не было всевластия князя. Попробовал князь не дать жителям оружие, когда печенеги подходили к Киеву, так жители его прогнали. В Киеве четырнадцать раз прогоняли князей, и это было нормальная практика. Помните, чем кончилась попытка князя Игоря дважды собрать с древлян дань? Очень поучительная история. По словам византийского императора Иоанна Цимисхия, «привязан к стволам деревьев и разорван надвое».
Когда в Ростово-Суздальской Руси, Андрей Боголюбский пробовал установить автократию, дворня его убила. Убила потому, что сочла политику князя нарушением предшествующего общественного договора. Потом, в силу объективных причин, происходило постепенное утверждение российской власти как самовластной. На определенном историческом этапе такая власть была эффективной. Последние сто лет автократии исчерпала эффективность. Она воспроизводится как в силу исторической инерции, так и социальных интересов бюрократии.
Харичев: Как же добиться переключения триггера «власть-собственность» на приоритет частной собственности в стране, где веками существовало всевластие?
Яковенко: Об этом писал Гегель. На самом деле, новое рождается из старого. Больше ему родиться не откуда. Как это происходит, интересный вопрос. Наше общество давно не живет за железным занавесом. Россияне, в той или иной мере, включены в европейскую реальность: ездят за рубеж, смотрят западные фильмы, читают, сопоставляют. И это привносит в их головы новые идеи. В России, слава богу, и это заслуга советской власти, уничтожена культура традиционного крестьянства, отрицавшая частную собственность. Ее уже нет.
Харичев: Но культура, которая бытует в малых и средних городах - а там живет заметная часть населения, - достаточно близка к традиционной.
Яковенко: Это население, увы, неадекватно истории. Неадекватно наступившей реальности. Именно поэтому оно уходит из жизни, не воспроизводится. Это трагический процесс. Ускоренное вымирание, алкоголизация, деградация традиционного население есть действие исторического императива - вещи страшной, но объективной.
Харичев: По поводу мифологического сознания, присущего нашему населению. Да, мы ни в девяностых, ни сейчас не понимаем (в массе своей), что, как написано в вашей книге, «… свобода налагает ответственность, что вне государственного патернализма придется «крутиться», что свобода - это право на неравенство, и общество расслоится на богатых и бедных, что надо будет меняться, осваивать новые знания, модели поведения, новые профессии - все это и многое другое лежит за рамками мифологического сознания.» Как оно довлеет на нас и как его преодолеть?
Яковенко: Наше общество уже расслоилось, и хотя это осознано, это, тем не менее, не принимается. Но история - это история неравенства. Равенство было в первобытном обществе. По мере разворачивания истории неравенство нарастает. Люди неравны по природе вещей: умный, глупый, блондин, брюнет. Да, есть у нашего народа некое понимание справедливости, но это понимание изжило себя. Оно уходит вместе со своими носителями. Мы все более приближаемся к европейскому пониманию необходимости равенства стартовых возможностей. Но это совершенно другое.
Что касается того, как мифологическое сознание довлеет на нас и как его преодолеть, следует различать фиксирование реалий и смирение с ними, принятие их. О том, что надо «крутиться», о том, что мир делится на богатых и бедных, россияне уже узнали. Это уже для всех очевидно. Что мир раскололся, что богатство прилавков, которого люди вожделели в советскую эпоху, само по себе не делает толстым твой кошелек, это все осознали. А вот следующие шаги: мне надо самому крутиться, мне надо постоянно заниматься своим самообразованием, мне надо становиться гражданином, мне надо бороться за свои права, ибо никто мне их не даст - это дело исторического процесса. Он идет. И потом надо помнить, что «много званых, но мало избранных». Совсем не все люди в исторических переходах оказываются способны вписаться в новую реальность. Очень многие сходят с круга, просто тихо доживают. Такова страшная диалектика истории.
Кстати, творцы рыночных реформ начала девяностых, и прежде всего Гайдар, исходили из того, что советский человек, поставленный в рыночные условия логикой рынка, будет меняться и будет вынужден действовать рационально. Этого не произошло.
Харичев: И последний вопрос. Модель организации социума «власть-моносубъект» возникла в нашей стране давно. Судя по приведенным в вашей книге фактам, даже не с татаро-монгольского нашествия, а раньше, с Андрея Боголюбского, с XIIвека. Как преодолеть эту модель, если, по вашему утверждению, «традиционная культура воспринимается ее носителями как сущность вечная и неизменная»? Почему это не удается сейчас нам? Удастся ли в будущем?
Яковенко: Вообще говоря, такого рода перемены - когда имеют место гигантские изменения системного качества культуры, то есть революционные преобразования, обязательно идут через процесс нарушения межгенерационной преемственности. Умирает поколение представителей предыдущей культуры, но их мироощущение полностью не передается детям. А не передается полностью потому, что они умирают в маргинализуемом, фрустрируемом, плохом положении, и дети их воспринимают как обанкротившихся. И дети избирают другие сценарии. Так работает история.
Та модель, по которой мы сейчас продолжаем жить, неэффективна. Она не позволяет эффективно решать задачи человека как биологического живого существа: встретить партнера, создать семью, родить детей, построить дом, воспитать детей, дать им образование. И когда родители толкают детей на предыдущие модели, они отторгаются, поскольку эти модели уже показали свою неэффективность.
Харичев: Если говорить о новом поколении - об офисном планктоне, о молодых менеджерах больших и не очень больших предприятий, о малых предпринимателях, - все они, как правило, сторонятся политики. Где же новые модели?
Яковенко: Вы абсолютно правы. История знает генеральные тренды и знает отклонения от них. Сегодняшний тренд тупиковый. После тех или иных потрясений он обязательно сменится. Ибо компании, где работает этот планктон, неэффективны, они скорее всего уйдут. И планктон уйдет. А выживут те, кто полагается на себя, кто умеет жить не в больших корпорациях, а в рыночной среде. Но вот что важно. Нынешний офисный планктон тупиковый, однако, он менее тупиковый, чем советский человек, скажем, образца 1988 года. Он все-таки знает, что такое прибыль, он умеет ориентироваться в рыночной ситуации, он корректируем.
Харичев: Александр Николаевич Яковлев, как его называли, архитектор перестройки, предлагал тогдашнему генеральному секретарю КПСС М.С.Горбачеву разделить КПСС на ортодоксов и реформаторов и тем самым перейти к двухпартийной системе. Горбачев не решился на такое. В истории бесполезно сослагательное наклонение. И все-таки, если бы он решился, судьба России сложилась бы по-другому?
Яковенко: Если бы Горбачев решился, это изменило бы немногое. В ХХ веке Россия объективно потерпела историческую катастрофу. Она растратила неисчислимые, чудовищные ресурсы во имя химерической идеи победы коммунизма во всем мире. Коммунистический проект рухнул, а Россия надорвалась. Распад СССР был неизбежным итогом этой катастрофы. И кризис, в который мы тогда попали, продолжается до сих пор.
Беседовал Игорь Харичев
Взято отсюда
http://www.znanie-sila.su/?issue=zsrf/issue_20.html&r=1
Не удержался чтоб не забычковать у себя. В ней на 90% подтверждаются мои давние соображения.
Хотя есть с чем я несогласен. (а по другому и быфть не может. Только у дураков мысли одинаковые)
«Политическая субъектность масс»
Харичев: Ваша новая книга называется «Политическая субъектность масс». Название, не слишком привычное для многих. Политическая субъектность - что это? Кого она касается? Почему это важно для каждого из нас? Как сказывается политическая субъектность на жизни людей? Как связан с нашей историей и нынешней ситуацией неоднократно упоминаемый в книге эффект «власти - моносубъекта»?
Яковенко: Слово «субъектность» используется в общефилософском смысле. Субъектность как способность к самостоятельному, независимому, активному поведению. Когда рядом с человеком идет на поводке собака, она объект, а человек - субъект. Он решает, куда пойдет его четвероногий друг. Если собака гуляет сама, она становится субъектом. Политическая субъектность - это субъектность человека в сфере политики. Человек может либо делегировать все, что связано с политикой, власти или старшим, а сам жить в кругозоре личной жизни, бизнеса, искусства, либо полагать, что политика его дело, которое он никому не уступит. Несколько диковатая для русского человека точка зрения. Но так живут европейские бюргеры последние пятьсот лет. И ничего странного в этом не видят.
Политическая субъектность - это, в буквальном смысле, субъектность широких масс народа, которая формирует феномен под названием демократия. Слово это в советское время тысячу раз звучало, большевистская революция проходила под демократическими лозунгами. Лозунги были правильные, но, как мы знаем, советская власть никакого отношения к демократии не имела. Она освещала себя демократическими идеями, но демократией не являлась. Почему? Потому что в России вся или почти вся субъектность, политическая, административная, имущественная, веками находится в руках власти. Этот феномен «власть-моносубъект» в русской модели стягивает к себе все формы активности, а человеку оставляет некоторое пространство личной и хозяйственной жизни. В традиционном обществе так можно жить веками. Однако, в эпоху модернизации и исторической динамики эта модель оказывается контрпродуктивной и полностью неэффективной. Поэтому проблема политической субъектности масс оказывается не просто важной, а ключевой. Для либерала ситуация человека, находящегося в объектной позиции, неприемлема по ценностным основаниям. Не важно, навязана ли человеку объектная позиция или он принимает ее добровольно, либеральное сознание отвергает такой порядок вещей.
В обществе, где массы не являются политически субъектными, где хозяйственная и правовая субъектность ограничены, динамика в принципе невозможна.
Харичев: Вами дано такое определение культуры, с которым трудно не согласиться: «Между человеком и реальностью (помимо перцепции и сознания) лежит культура. Культура и только культура, к которой принадлежит человек, задает интерпретации, а также оценки происходящего и формирует программы поведения. В одной и той же ситуации люди, принадлежащие разным культурам, демонстрируют разительно отличающиеся линии поведения». Политическая культура - одна из составляющих культуры. Какова ее роль? Дополитический человек - кто он? В чем его главное отличие от политического человека?
Яковенко: Дополитический человек отличается от политического тем, что он всю сферу политики элиминирует, то есть снимает: «Это не мое дело», «мне в этом не надо разбираться», «я не читаю газет и не пытаюсь понять всякую там политику». А следующий шаг: «Я готов участвовать в ритуалах: голосование на партийном собрании, голосование на выборах, итог которых заранее известен, я никогда в это не вхожу, потому что это дело зряшнее. Этим занимается иерархия - особые люди, они принадлежат власти, они по-другому устроены. Это сложно и опасно. А я - человек маленький.»
Для человека дополитического ситуация, когда он пребывает вне политики, не является оскорбительной. Для человека политического добровольное отстранение от политики есть, если так можно выразиться, добровольное самооскопление. «Я могу быть гражданином и участвовать в решении проблем моего полиса, государства, но я от этого отказываюсь.» Греки называли таких людей «идиотами». То есть - неполноценными. Полноценный не откажется от политического участия. Ибо считает необходимым участвовать в решении проблем государства. К сожалению, для России это чуждая и диковатая точка зрения. В этом главное отличие.
Человек политический умеет мыслить политикой, понимает, что такое интерес, понимает логику политического процесса. Для человека политического власть не богоравна, и не может всего на свете сделать, а задана объективными законами; он понимает, как она работает. А для человека дополитического власть есть нечто закрытое, сакрализованное, непостижимое, вызывающее трепет и так далее.
Харичев: Низкий интерес к политике у значительной части населения России, активно пренебрежительное отношение к политикам - особенность русской культуры? Или следствие отсутствия нормальных политиков (ну, не повезло стране. Хороших политиков не было и нет)?
Яковенко: Это одна из очень важных и опасных для нашего общества особенностей русской культуры. А сегодня эта установка несет в себе смертельную опасность. Повторим, проблема в культуре.
Если мы живем в обществе, которое считает, что каждый бармен обязательно вор, то только воры будут барменами. Если мы живем в обществе, которое считает, что любой чиновник взяточник, то только взяточники будут чиновниками. И если политику считается грязным и непристойным делом, то политика будет грязной и непристойной. Исходны культурные установки; практика строится в соответствии с априорными установками культуры.
Низкий интерес к политике у значительной части нашего населения, ярко пренебрежительное отношение к ней, признак не столько цивилизационной специфики, сколько стадии исторического развития. Это достояние традиционного сознания. Модернизация меняет статус политики в сознании общества.
Харичев: У вас написано: «… русской культуре присущ особый манихео-гностический комплекс, закрепленный на уровне ментальности. Он задает модели понимания, переживания и действия в мире.» Как эту формулировку перевести на понятный широкому кругу читателей язык?
Яковенко: Что такое «манихейская модель»? Она исходит из того, что в мире постоянно борются две сущности: Свет и Тьма, Добро и Зло с большой буквы. В этом суть манихейства. А дальше происходит интересная вещь - в силу некоторого логически непостижимого хода мысли мы всегда оказываемся светом и добром. Те же, кто не есть «мы», оказываются тьмой и злом. И мир понимается через эту призму. Есть мировое добро, ему противостоит мировое зло, и главная цель мирового зла погубить Россию. Это и есть манихейская парадигма. Она оказывается матрицей понимания всего на земле. И скандала на кухне в коммунальной квартире, и взаимоотношений с научным оппонентом, и идеологическими противниками. Что же касается гностического, то смысл гностицизма в мироотречности. Правильный, «наш» человек должен отвернуться от мира. Ничего в этом мире хорошего нет и быть не может. Мир пронизан злом. А добро, и свет могут быть только в душе человека. Что же из этого вытекает? Вытекают очень важные мировоззренческие установки. Возьмем мещанина, обывателя, которого ненавидит и презирает носитель русской духовности. Он пытается обустроить этот мир: строит хороший дом, обустраивает его, ставит добротный забор, сажает деревья, детей воспитывает. Это ведь попытка обустроить мир, сделать его удобным, комфортным, надежным. Но с точки зрения гностика такая попытка ложна и обречена. Не может быть счастья в этом мире. Тот, кто своими действиями спорит с данной установкой, бросает вызов важнейшей максиме нашей культуры.
Возьмите, к примеру, русские народные песни. Вы знаете, сколько среди них связано со смертью, разлукой, страданиями? И это - наиболее популярные, живые песни, которые помнят и поют. Все это далеко не случайно. Под тем же углом можно посмотреть на русскую литературу. В начале ХХ века русская кинопромышленность славилась тем, что выпускала фильмы в двух вариантах - с хепиэндом для западного зрителя, и с трагическим концом для зрителя отечественного. Русские взыскуют трагического конца. А наши романсы, которые чаще всего посвящены неудачной, трагической любви? Трагедия - метасценарий русского понимания мира. А неудачник - типично русский человек. Под этими особенностями российского сознания лежат гностические основания.
Харичев: О роли компромиссов у вас написано: «… компромисс (экономический, политический, идеологический) как неустранимый элемент реальности.» Это не про нас. В России те, кто при власти, никогда не шли на компромиссы. Более того, компромисс долгое время считается признаком слабости. Такова наша культура. И попробуйте изменить ее.
Яковенко: Это и есть манихейство! Манихей не идет на компромиссы. Западный человек исходит из того, что есть реальность, и если он не может уничтожить противника, значит должен найти с ним «modusoperandi», то есть договориться, выработать компромисс. А манихей видит противника через прицел пулемета. Для него борьба на уничтожение - единственный и естественный способ бытия.
Харичев: Но сейчас ситуация несколько изменилась. Я имею в виду не только нынешнюю власть, но и советскую власть в послевоенный период. Власть шла и идет на компромиссы во внешних отношениях, но привычно отвергает компромиссы во всем, что касается внутренней политики.
Яковенко: Что касается компромиссов во внешней политике - атомная бомба дисциплинировала. Это слишком серьезный фактор. Что касается внутренней политики, то автократическая, самодержавная власть не идет на компромиссы по той причине, что компромисс означает, что она не самодержавная. Потому она не считается с обществом. Но власть бескомпромиссна, когда сильна. Когда складывается критическая ситуация, все меняется. Сталин в 1941-ом обращался к подданным со словами: «Братья и сестры.» Компромиссом был Манифест 1905 года, изданный Николаем II. Вместе с тем, бескомпромиссная позиция - тупиковая.
Харичев: Почему такое разное отношение к государству в Западной Европе и у нас? Почему у них государство воспринимается как «моё»? Почему там сообщают полиции о всех правонарушениях, дабы помочь государству выполнить свои функции, а у нас доносительство воспринимается как нечто позорное, недопустимое для нормального человека?
Яковенко: Это показатель стадии исторического развития страны. Русская культура сущностно догосударственная. В крайнем случае, раннегосударственная. Русский человек относится к институтам государства, как это ни странно звучит, так же, как заключенный относится к конвою. Когда эта стадия изживается, меняется и отношение к государству. Разумеется, государство у нас «конвойное», но оно конвойное, потому что и культура у нас догосударственная. Иначе нельзя обходиться с догосударственной массой, кроме как конвойными методами. Одно другое порождает: если есть рабы, будут и надсмотрщики, если появится масса свободных людей, надсмотрщики исчезнут.
Харичев: Становление священного права частной собственности, как сказано у вас, маркирует фундаментальные ограничения всевластия государства. И фиксирует базовое условие - формирование политической ситуации. Но что первично?
Яковенко: Становление священного права частной собственности и является фундаментальным ограничением всевластия государства.
Харичев: Есть одна тонкость. Ваша формулировка не до конца объясняет ситуацию. Произошло становление права частной собственности, и оно ограничило всевластие государства. Значит, в какой-то момент в Западной Европе государство пошло на ограничение своего всевластия?
Яковенко: Это ведь мифология, что государство когда-то было всевластным. Государство возникает как согласие общества и добровольное подчинение себя государственной власти.
Харичев: Но так государство не возникало ни в одной восточной стране.
Яковенко: Давайте возьмем Древний Египет, где власть была абсолютно сакральна. Но возникала она из мелких номов, а в этих номах - маленьких городках, возникала своя власть, потом жрецы создавали идеологию, согласно которой они поставлены богами, и постепенно этой идеологией проникалось все общество. Я обращаю внимание на следующее: всевластие существует тогда, когда его принимает население. Человек по природе своей не является абсолютным объектом. Он добровольно принимает ситуацию, в которой становится объектом. Конечно тут диалектика. Власть и культура навязывают подвластному статус объекта, а он принимает это положение в добровольно-принудительном порядке. Однако субъектность никогда не умирает в человеке полностью. В самом забитом, самом ужасном обществе есть какой-то предел. Поэтому и русский бунт «бессмысленный и беспощадный», отсюда и зверства восставших.
На самом деле, это ведь мифология, что государство возникло из хаоса изначально. Помните, как говорил Салтыков-Щедрин, что сначала Господь создал начальство, а потом, так сказать, для мебели, для комплекта этому начальству создали людишек. Это миф. Государство создали люди. С ним жить было выгоднее и удобнее. Реально они выбирали между хаосом и подчинением власти. Причем, они подчиняются власти до того предела, который считают осмысленно целесообразным. А трактовка этого предела варьируется от эпохи к эпохе и от культуры к культуре.
Харичев: В средние века сначала Англии, а потом и в других странах Западной Европы триггер «власть-собственность», если так можно его назвать по аналогии с техническим устройством, переключился на приоритет собственности. То есть, частная собственность перестала зависеть от прихоти власти, что создало предпосылки для развития рыночной экономики и буржуазного государства. Но ведь в Англии никогда не было всевластия государства.
Яковенко: Именно. В Киевской Руси тоже не было всевластия князя. Попробовал князь не дать жителям оружие, когда печенеги подходили к Киеву, так жители его прогнали. В Киеве четырнадцать раз прогоняли князей, и это было нормальная практика. Помните, чем кончилась попытка князя Игоря дважды собрать с древлян дань? Очень поучительная история. По словам византийского императора Иоанна Цимисхия, «привязан к стволам деревьев и разорван надвое».
Когда в Ростово-Суздальской Руси, Андрей Боголюбский пробовал установить автократию, дворня его убила. Убила потому, что сочла политику князя нарушением предшествующего общественного договора. Потом, в силу объективных причин, происходило постепенное утверждение российской власти как самовластной. На определенном историческом этапе такая власть была эффективной. Последние сто лет автократии исчерпала эффективность. Она воспроизводится как в силу исторической инерции, так и социальных интересов бюрократии.
Харичев: Как же добиться переключения триггера «власть-собственность» на приоритет частной собственности в стране, где веками существовало всевластие?
Яковенко: Об этом писал Гегель. На самом деле, новое рождается из старого. Больше ему родиться не откуда. Как это происходит, интересный вопрос. Наше общество давно не живет за железным занавесом. Россияне, в той или иной мере, включены в европейскую реальность: ездят за рубеж, смотрят западные фильмы, читают, сопоставляют. И это привносит в их головы новые идеи. В России, слава богу, и это заслуга советской власти, уничтожена культура традиционного крестьянства, отрицавшая частную собственность. Ее уже нет.
Харичев: Но культура, которая бытует в малых и средних городах - а там живет заметная часть населения, - достаточно близка к традиционной.
Яковенко: Это население, увы, неадекватно истории. Неадекватно наступившей реальности. Именно поэтому оно уходит из жизни, не воспроизводится. Это трагический процесс. Ускоренное вымирание, алкоголизация, деградация традиционного население есть действие исторического императива - вещи страшной, но объективной.
Харичев: По поводу мифологического сознания, присущего нашему населению. Да, мы ни в девяностых, ни сейчас не понимаем (в массе своей), что, как написано в вашей книге, «… свобода налагает ответственность, что вне государственного патернализма придется «крутиться», что свобода - это право на неравенство, и общество расслоится на богатых и бедных, что надо будет меняться, осваивать новые знания, модели поведения, новые профессии - все это и многое другое лежит за рамками мифологического сознания.» Как оно довлеет на нас и как его преодолеть?
Яковенко: Наше общество уже расслоилось, и хотя это осознано, это, тем не менее, не принимается. Но история - это история неравенства. Равенство было в первобытном обществе. По мере разворачивания истории неравенство нарастает. Люди неравны по природе вещей: умный, глупый, блондин, брюнет. Да, есть у нашего народа некое понимание справедливости, но это понимание изжило себя. Оно уходит вместе со своими носителями. Мы все более приближаемся к европейскому пониманию необходимости равенства стартовых возможностей. Но это совершенно другое.
Что касается того, как мифологическое сознание довлеет на нас и как его преодолеть, следует различать фиксирование реалий и смирение с ними, принятие их. О том, что надо «крутиться», о том, что мир делится на богатых и бедных, россияне уже узнали. Это уже для всех очевидно. Что мир раскололся, что богатство прилавков, которого люди вожделели в советскую эпоху, само по себе не делает толстым твой кошелек, это все осознали. А вот следующие шаги: мне надо самому крутиться, мне надо постоянно заниматься своим самообразованием, мне надо становиться гражданином, мне надо бороться за свои права, ибо никто мне их не даст - это дело исторического процесса. Он идет. И потом надо помнить, что «много званых, но мало избранных». Совсем не все люди в исторических переходах оказываются способны вписаться в новую реальность. Очень многие сходят с круга, просто тихо доживают. Такова страшная диалектика истории.
Кстати, творцы рыночных реформ начала девяностых, и прежде всего Гайдар, исходили из того, что советский человек, поставленный в рыночные условия логикой рынка, будет меняться и будет вынужден действовать рационально. Этого не произошло.
Харичев: И последний вопрос. Модель организации социума «власть-моносубъект» возникла в нашей стране давно. Судя по приведенным в вашей книге фактам, даже не с татаро-монгольского нашествия, а раньше, с Андрея Боголюбского, с XIIвека. Как преодолеть эту модель, если, по вашему утверждению, «традиционная культура воспринимается ее носителями как сущность вечная и неизменная»? Почему это не удается сейчас нам? Удастся ли в будущем?
Яковенко: Вообще говоря, такого рода перемены - когда имеют место гигантские изменения системного качества культуры, то есть революционные преобразования, обязательно идут через процесс нарушения межгенерационной преемственности. Умирает поколение представителей предыдущей культуры, но их мироощущение полностью не передается детям. А не передается полностью потому, что они умирают в маргинализуемом, фрустрируемом, плохом положении, и дети их воспринимают как обанкротившихся. И дети избирают другие сценарии. Так работает история.
Та модель, по которой мы сейчас продолжаем жить, неэффективна. Она не позволяет эффективно решать задачи человека как биологического живого существа: встретить партнера, создать семью, родить детей, построить дом, воспитать детей, дать им образование. И когда родители толкают детей на предыдущие модели, они отторгаются, поскольку эти модели уже показали свою неэффективность.
Харичев: Если говорить о новом поколении - об офисном планктоне, о молодых менеджерах больших и не очень больших предприятий, о малых предпринимателях, - все они, как правило, сторонятся политики. Где же новые модели?
Яковенко: Вы абсолютно правы. История знает генеральные тренды и знает отклонения от них. Сегодняшний тренд тупиковый. После тех или иных потрясений он обязательно сменится. Ибо компании, где работает этот планктон, неэффективны, они скорее всего уйдут. И планктон уйдет. А выживут те, кто полагается на себя, кто умеет жить не в больших корпорациях, а в рыночной среде. Но вот что важно. Нынешний офисный планктон тупиковый, однако, он менее тупиковый, чем советский человек, скажем, образца 1988 года. Он все-таки знает, что такое прибыль, он умеет ориентироваться в рыночной ситуации, он корректируем.
Харичев: Александр Николаевич Яковлев, как его называли, архитектор перестройки, предлагал тогдашнему генеральному секретарю КПСС М.С.Горбачеву разделить КПСС на ортодоксов и реформаторов и тем самым перейти к двухпартийной системе. Горбачев не решился на такое. В истории бесполезно сослагательное наклонение. И все-таки, если бы он решился, судьба России сложилась бы по-другому?
Яковенко: Если бы Горбачев решился, это изменило бы немногое. В ХХ веке Россия объективно потерпела историческую катастрофу. Она растратила неисчислимые, чудовищные ресурсы во имя химерической идеи победы коммунизма во всем мире. Коммунистический проект рухнул, а Россия надорвалась. Распад СССР был неизбежным итогом этой катастрофы. И кризис, в который мы тогда попали, продолжается до сих пор.
Беседовал Игорь Харичев
Взято отсюда
http://www.znanie-sila.su/?issue=zsrf/issue_20.html&r=1