Другая Барто
Вы наверняка знаете Агнию Барто, правда ведь?
Ну кто не слышал стихов про резиновую Зину, качающегося бычка и тунеядку-Катю, ждущую урожая?
Но знаете ли вы, что долгие годы Агния Львовна вела на радио передачу "Найти человека", соединявшую потерявшихся во время войны людей?
Об этом направлении своей работы она написала одноименную книгу.
Программа появилась на волнах радио «Маяк» в 1965 году и выходила в эфир по 13-м числам. В ней зачитывались письма из разных городов Советского Союза, объединенные одной темой - поиском людей по тем данным, которых зачастую не хватало на официальный запрос о судьбе.
Разлучены войной были многие семьи, особенно оказавшиеся на захваченной немцами территории. Паника при спешной эвакуации, смерть ближайших родственников… Малыши, не помнившие из своего прошлого практически ничего, зачастую включая свои настоящие имена, были обречены оставаться сиротами.
Впрочем, случаи расставания бывали разные. Например, такими:
«Женщина ушла добровольцем на фронт, свою годовалую Анюту оставила у бабушки в деревне. А туда пришли немцы. Мать, вернувшись с фронта, нашла полусгоревшую деревню. Никаких следов - ни дочки, ни бабушки.
У Анюты были очень светлые, льняные, почти белые волосы, и мать уверена, что найдет ее по этой примете. Сейчас мать уже не первой молодости, она опытный шофер такси, работает в Аскания-Нова. Ей предлагали более спокойную работу, с лучшей оплатой. Она не хочет. Ей важно колесить по дорогам, по городу. Сюда съезжаются молодые экскурсанты со всей страны. Сюда приедет и Анюта - так думает мать. Часто она везет пассажира, внезапно останавливает машину, выскакивает из нее, подбегает к девушке с пушистыми белыми осами и, помрачнев, возвращается обратно».
Или такими:
«Зима. Товарные вагоны (телятники), набитые людьми. Женщин, детей гонят в Германию. Среди них семья: мать, две дочки, маленький сын. Бесконечный путь, через Польшу, через реку Буг. По дороге в Германию умирает младшая девочка, ее хоронят где-то в снегах во время стоянки, недалеко от состава. В Германии мать с двумя детьми отдают на работу к фермеру Бауэру. Как ни трудно было у фермера, но еще хуже стало потом, в концлагере. И все-таки мать с оставшимися детьми дожила до дня освобождения.
Наконец-то возвращение на Родину. За окнами вагона, на зеленых деревьях, скачут, заливаются птицы. Лето пришло. Мальчику уже семь лет, но он впервые может выходить из вагона, бегать по станции, смеяться, болтать всякую чепуху. Он совсем потерял голову от ощущения свободы. И тут новая беда.
На одной из станций поезд стоял больше суток. Мальчишка носился на воле между эшелонами. Перелез через какой-то забор и оказался на базаре, в шумной толпе людей. Засмотрелся, зазевался, подмигивал чужим мальчишкам, гримасничал, а когда кинулся назад, к своим, к маме и сестре,- эшелона на месте не было. На родной земле, почти уже дома, мальчик потерялся. Он не хныкал. Упрямый малый, он целый день бродил по путям, искал поезд. Человек в фуражке железнодорожника привел его в детскую комнату.
- Как тебя зовут? Как фамилия? - спросили его. Фамилию мальчик забыл, он привык к лагерному номеру. Но вспомнил, что мать вложила ему в карман курточки записку, где было сказано все - фамилия, имя, отчество, адрес родителей.
Он схватился за карман, но записки не было, он потерял ее, пока носился по базару. Так он попал в детский дом».
Или вот такими:
«Произошло это на фронте. Младший лейтенант Леонид Соколенко полюбил Ларису, красивую медсестру из эвакоприемника. Он написал матери в Иркутск, что у него появилась жена и скоро у них будет ребенок. Мать ответила сухо: «Я на свадьбе не была».
Узнав, что медсестра ждет ребенка, командование решило отправить ее в тыл. Хотя Леонид был уверен, что его любовь к Ларисе - это навсегда, он все-таки не рискнул послать ее в Иркутск: опасался, что мать не примет женщину, с которой он не зарегистрирован.
Настал день расставания. Проводить Ларису пришли молодые бойцы, товарищи Леонида, и принесли необыкновенный подарок - то была круглая железная коробка с плотно пригнанной крышкой, доверху набитая деньгами. Бойцы случайно наткнулись на нее в развалинах полусгоревшего дома и решили отдать деньги Ларисе.
Через несколько месяцев Леонид узнал, что у него родилась дочь. Тогда он все-таки послал Ларисе адрес своей матери - пусть будет у нее на крайний случай...
Вскоре младший лейтенант Соколенко был убит. Как сложилась судьба Ларисы, никому не известно, иркутским адресом она не воспользовалась. А мать Леонида, получив похоронную, стала искать женщину, которую любил ее сын. Но так и не нашла ни ее, ни свою внучку, которой сейчас уже двадцать два года».
Конечно, некоторым везло и без передачи. Мария Данилова «просила найти брата по ее детским воспоминаниям. Маму свою она не помнила. Ее первое письмо еще не успело прозвучать в эфире, как пришло второе: «...Я нашла свою маму!!! (три восклицательных знака). И очень случайно!! (два восклицательных знака). Так бывает только в сказке. Мы стояли с ней в одной очереди за арбузами. Да, да, за арбузами, не улыбайтесь. Она рассказывала одной женщине о том, что потеряла своих маленьких детей - девочку и мальчика. Девочку звали Машей. И я подумала: а вдруг это я?»
Были и другие совпадения: « В один день пришло в Радиокомитет два письма. Одно от Кириллова Виктора Ивановича. Он ищет младшую сестру, эвакуированную из Ленинграда с детским домом. Второе письмо от Людмилы Ивановны Кирилловой. Она пишет: «В памяти моей сохранилось имя мальчика «Витя». Какое отношение он имеет ко мне, не знаю». Не надо было долго думать, чтобы понять,- сошлись письма брата и сестры, которые ищут друг друга».
Благодаря распространенности радио, мелочи, даже не вроде особых примет и шрамов, а простые обрывки детских воспоминаний, давали возможность много лет спустя найти семью.
«Студентка Нина Неизвестная тоже ничего о себе не знала. Имя, отчество, фамилию ей дали в детском доме. В памяти остались, по ее словам, только мелочи.
…Вот маленькая Нина фотографируется возле деревянного дома, а около дома лежат дрова. Потом вспоминается ей землянка, мать кормит Нину сухарями и холодным молоком... Однажды бабушка пекла пряники, а Нина с мамой пошли за водой. Возвратившись, увидели пожар...
И после передачи Дарья Григорьевна Смирнова, та самая бабушка, которая пекла пряники, немедленно шлет Нине решительную телеграмму: «Ты моя внучка»»
««У меня на правом виске шрам. Мы с братом лазили по скирдам, и я упала на грабли. Только по этому шраму мать и может меня найти, потому что фамилию мне дали в детском доме, а также имя и отчество» (Урбаева Зинаида). Могла ли думать девочка, когда грабли так больно стукнули ее по виску, что через много лет она скажет им спасибо?
Благодаря им пришла такая весть от Таисии Алпатьевой: «Урбаева Зина - это и есть наша сестра Люба, с которой мы расстались под самую войну... Мы были оккупированы немцами, нас с братом тогда хотели расстрелять, били... У меня до сих пор шрам тоже остался под левой лопаткой». Слова «У меня шрам тоже остался» говорят о том, что Зину, то есть, как теперь оказалось, Любу, нашли именно по эпизоду с граблями».
«Николай Морин мало что помнил о себе, только имена брата и сестры да ссору из-за яблока. «Я нашел в саду большое яблоко, а брат меня попросил дать попробовать кусочек с краешка и с серединки. Я дал и гляжу - он все яблоко съел да еще смеется надо мной». После передачи брат Морина нашелся, - как видно, узнал себя в рассказе про яблоко».
Иногда родные находились совершенно неожиданно:
«Искала родных Надежда Федоровна Пустовалова. Ее семья - родители, бабушка, подростки Боря и Валентин и она, маленькая Надя,- жила в Ленинграде. «Помню, что жили мы недалеко от самой большой бани, которая в то время находилась на углу двух улиц и называлась на букву «Б». Улица наша называлась на букву «О»».
Барто по радио попросила ленинградцев помочь установить расположение этой самой бани и получила название «Ординарная улица». Но все расспросы старожилов близлежащих домов о семье ничего не дали. Прошло полгода. «И вдруг история с баней возникла вновь. Пришло такое письмо:
«Обращаюсь к вам по поводу вашей передачи от 13 мая. Вы говорили, что бывшая ленинградская девочка искала родных. У меня пропала племянница в Ленинграде в 1942 году. Сестра моя ходила рыть окопы, дочка ее пропала с улицы, ее увела чужая женщина (рассказ девочки-подружки). В письме Надежды Пустоваловой говорилось, что с ними жил дядя, имя которого она не помнит, жила она на Сердобольской улице, на которой есть большая баня, и в баню племянница ходила с бабушкой. Звали мою племянницу Рая. Очень прошу сообщить адрес Надежды Пустоваловой. Евдокимова Татьяна Григорьевна».
Я была в полном недоумении: почему Т. Г. Евдокимова считает, что Надежда Пустовалова - ее племянница Рая? Ничего же здесь не сходится. У Евдокимовой: племянница «пропала с улицы, ее увела чужая женщина»; у Пустоваловой: «Вернулась мама и пошла к станции». У Евдокимовой: «С ними жил ее дядя, имя которого она не помнит»; у Пустоваловой: «У нас в семье была бабушка, какой-то Борис и Валентин старше меня лет на пять». У Евдокимовой: «Жили на Сердобольской улице, на которой есть большая баня»; у Пустоваловой: «Жили мы... недалеко от самой большой бани... на углу двух улиц... Улица наша называлась на букву «О». Что же сходится? Только упоминание о бане.
Адрес был сообщен предполагаемой тете, но у меня никакой надежды на то, что они родственники, не было. Прошло еще целых пять месяцев. И я получила второе письмо от Татьяны Григорьевны Евдокимовой. Читаю и не верю глазам своим: «Надежда Пустовалова (бывшая) и есть моя племянница Яковлева Раиса Николаевна. В Ленинграде живет и ее мать. Наша встреча состоялась 31 декабря в Ленинграде...»
По каким же признакам они узнали друг друга? Совершенно непонятно! Не ошибка ли все-таки? Вызвала я Витебск и, когда Татьяна Григорьевна взяла трубку, спросила ее:
- Скажите, как вы убедились, что Надежда Федоровна Пустовалова и есть ваша племянница Раиса Николаевна Яковлева?
- А как же? Она баню помнила! Мы ее на вокзале встретили и привели на Сердобольскую улицу и сказали: «Ну иди одна, найди баню, куда ты ходила с бабушкой». Она идет прямо к бане и говорит: «А почему рядом забор? Тут дом стоял». Она и мебель нашу помнила - шкаф, где стояли масло и банка с вареньем, куда за вареньем лазила. И еще картину помнила с лебедями. Так что не сомневайтесь, она и есть наша Раечка,- успокоила меня Татьяна Григорьевна".
Или когда сначала казалось, что это ошибка:
«Николай Иванович Колесников искал брата, имени его не помнил. Откликнулся человек, который по всем приметам мог бы оказаться братом Николая Ивановича. Но вот в чем было препятствие - найденного тоже звали Николай Иванович Колесников. Трудно допустить, что родители дали двум сыновьям одинаковые имена. Я уже готова была отказаться от мысли, что они родные. Но выяснилось, что старшего Колесникова и в самом деле звали Николаем Ивановичем, а младшему Колесникову такое же имя и отчество случайно дали в детском доме. После встречи два брата так и подписались под письмом: «С приветом братья Николаи Ивановичи Колесниковы». …
а может, даже не совпадали некоторые детали:
«...Все ночи волнуюсь и не сплю, все из-за того, что я потеряла в войну сына Владимира, год рождения 1938-й. На третий день войны я приехала в Минск с тремя детьми. Мы разместились во дворе эвакопункта, неподалеку от оперного театра. Нам нашелся попутчик, сын военнослужащего с Западной Украины. Ехал он в Брянск, решил помочь мне и ехать со мной До Брянска. При посадке на грузовую машину мы с ним разъединились. Получилось так, что он уехал с моим мальчиком, а я осталась. Мальчик мой, хотя ему было три с половиной года, знал, что его фамилия Рыжих, имя Вова, отчество Никитич. Мальчик очень приметный: каштановые волосы, круглое красивое лицо, одет был в серое шерстяное пальто летнее, белая шапочка-панамка, белый костюмчик в синюю полоску. На лопатке у Володи маленькая черная родинка, на животе коричневое родимое пятно. Я верю, что он жив...» (Из письма Лидии Степановны Артамоновой)
Через двадцать семь лет в городе Невинномысске, сидя у приемника, слушает передачу Анатолий Владимирович Беляев и пишет мне о том, что история Рыжих его заинтересовала, сообщает, что у него есть на лопатке черная родинка и коричневое пятно на животе.
Судя по его письму, я подумала, что детская память снова повела нас по верному следу, но, к удивлению моему, из второго письма Беляева я узнала: вся надежда его на то, что он нашел мать, держится только на двух родинках. Воспоминания в этот раз были ни при чем, ни фамилия Рыжих, ни рассказ Артамоновой о том, как ее сына увезли от нее, ничего не пробудили в его сознании. Совпадали одни родинки.
Я все-таки послала телеграмму Артамоновой, потому что была уверена - мать, которая все годы помнит приметы своего сына, не ошибется в них. Получив телеграмму с адресом предполагаемого сына, Лидия Степановна поехала в Невинномысск. Встретившись с Анатолием, она убедилась - родимые пятна на своих местах. Но они причинили ей массу хлопот. И вот почему.
Мать отлично помнила, что у ее маленького сына пятно на животе было другой формы. Тут Лидия Степановна, по ее выражению, превратилась в следователя, стала распутывать загадку родимого пятна. Для этого она отправилась еще в одно, далекое, путешествие - из Невинномысска в Ашхабад, к Беляевой, в свое время усыновившей мальчика. Но встреча с Беляевой ничего не прояснила, а, наоборот, принесла новое осложнение. Бывшая приемная мать, от которой в одиннадцать лет ему пришлось уйти, почему-то утверждала, что она взяла его, когда ему было девять дней. А если так, то Анатолий не мог быть сыном Артамоновой, потому что потерялся он трехлетним. Но матери, уже почти нашедшие своих детей, не отказываются от них так легко.
После долгих и настойчивых выяснений Лидия Степановна в конце концов допыталась, что Толя был усыновлен, когда ему было около четырех лет, а родимое пятно изменило свою форму после небольшой операции».
Но иногда так не везло:
«Елизавета Титова просила найти ее сестру Марину. Очень скоро пришел отклик от Марины Титовой, из Свердловской области. Елизавета обрадовалась; предполагаемые сестры стали переписываться, собирались встретиться. Но тут пришел второй отклик, от Марины Кротовой, Урожденной Титовой, утверждавшей, что она и есть «Лизочкина сестра». Лиза была озадачена, однако стала переписываться и с ней. Но раньше, чем что-либо выяснилось, пришло письмо из Крыма, еще от одной Марины Титовой.
Переписка с Маринами все расширялась, но когда я позвонила Лизе в Харьков, чтобы выяснить, какая же Марина оказалась ее сестрой, она ответила со вздохом: « Ни одна из них мне не сестра. Такое уж у меня счастье...»
Более того, иногда не везло даже там, где, казалось бы, совпадало все:
«Письмо одной узницы Освенцима я помню почти дословно: «Вам пишет мать, попавшая с детьми в концлагерь. Одну мою дочь сожгли в печах Освенцима. Двадцать лет ищу вторую дочь, Шуру Королеву. У нее на левой ручке, ниже локтя, выжжен номер 77325».
Всякая разлука с дочерью для матери тяжела. Но чудом уцелеть в фашистском застенке, вместе перетерпеть все и после этого потерять дочь - еще нестерпимее. Ни разу во время поисков мне не приходилось искать пропавших детей по клейму, выжженному фашистами. Страшная, но веская примета. Впервые я искала человека по номеру...
Необычная была и ответная почта. Один из конвертов пришел с надписью: «Срочно вскройте письмо. Сообщаем о Шуре Королевой, которую разыскивает мать». Инженер геологического управления Александр Петрович Воинов из Горького сообщал, что ему приходилось много ездить и в одной из последних поездок судьба свела его с техником-геологом Шурой Королевой. Работал он с ней вместе почти три года подряд. Что же он знал о ней? Он знал, что она родилась в 1938 году, русская, во время Великой Отечественной войны вместе с матерью была в Освенциме. У нее есть клеймо на левой руке. По слухам, Шура недавно вышла замуж.
С той таежной партией, где сейчас находилась Шура, управление было связано рацией, и Воинов писал, что есть возможность сделать запрос в тайгу. Несколько раз мы говорили с Александром Петровичем по телефону. Он был уверен, что Шура Королева и есть та, кого мы ищем. Все же мы решили рацию не давать, чтобы, может быть зря, не будоражить девушку, а подождать, пока кто-нибудь поедет в тайгу.
В те же дни пришло письмо издалека. Инженер Мешковский, который работал в Кабуле по оказанию технической помощи Афганистану, тоже сообщал, что знает Шуру Королеву, и указывал те же координаты. Словом, все пути вели в одном направлении.
Появились основания ответить на запрос матери, - что, кажется, нам удалось напасть на след. Ответили осторожно, предупредили, что след может оказаться ложным. Тем не менее мать тут же собралась ехать в тайгу, с трудом удалось ее отговорить.
Время шло, а подтверждения от Шуры все не было. Наконец появились вести из таежной партии. Вести были недобрые. Шура утверждала, что она сирота, ее мать умерла в Освенциме. Это могло быть ошибкой: маленькая Шура могла принять другую женщину за свою мать. Но главное - номер на левой руке был не 77325, а совсем другой. Значит, не она?
Не хотелось верить. Горько было примириться с тем, что, ж смотря на такое количество совпадений (имя, фамилия, почти тот же возраст, название лагеря смерти) приходится отступить! Разумеется, далеко не все поиски успешно завершаются. Но на этот раз особенно хотелось, чтобы мать и дочь соединились. Потому неудача была такой ощутимой. Как бы то ни было, но след оборвался, и пришлось сообщить матери, что дочь ее не найдена».
Впрочем, бывало, что искомых родственников не находили, но получали новых:
«Вызвала меня на переговорную ревнивая бабушка:
- Прошу вас подействовать на мою Зину (Зина - недавно найденная внучка).
- Стряслось что-нибудь? - спрашиваю я.
Голос бабушки полон негодования:
- Конечно! Так же нельзя! Зачем она продолжает переписываться с другой кандидаткой в бабушки, хотя уже совершенно ясно, что она моя внучка, а не чья-нибудь еще?»
Воссоединению помогали друзья, коллеги и соседи, ведь в маленьких городках и деревеньках такое горе всегда было общеизвестным:
«Когда пришло время объявить розыск родных Анатолия Неизвестного, я уже наизусть знала, что у него было пять сестер - Груша, Лиза, Лена, Люба, Тамара- и два брата-Михаил и Валерий - и что фамилия его отца Витев. Знала, что деревню, название которой Анатолий забыл, захватили фашисты. Люди бежали в леса, прятались в погребах. Однажды в избу, где жил маленький Толя, вошел немец и привел с собой лошадь, прямо в дом, лошадь провалилась под пол почти по грудь. После того как немцев прогнали, Толя с сестрой Лизой поехали в Москву, и там на Белорусском вокзале он залез под скамейку и заснул. Разбудил его милиционер, спросил имя, фамилию. Мальчик растерялся, не смог назвать себя. В детском приемнике записали: Неизвестный Анатолий.
Случай этот показался мне нетрудным, ведь тут были и точные данные (фамилия отца, имена братьев и сестер), были и воспоминания. После передачи стала я ждать откликов - уже привыкла к тому, что из разных городов самые разные люди считают своим долгом сообщить все, что может помочь поиску. На этот раз фамилия Витев могла быть кому-то известна. И о том, как фашист привел лошадь прямо в избу, тоже, конечно, не забыли жители деревни, где это произошло. На них-то я особенно рассчитывала.
Против ожидания, появился один-единственный отклик: адрес Неизвестного запросили из какой-то деревни, - но оттуда никаких вестей больше не последовало.
И вдруг звонит мне москвичка Матрена Владимировна Конная, рассказывает:
- Включаю приемник - слышу, вы называете знакомую фамилию - Витев. А это и не фамилия вовсе! Прозвище было такое у Алексея Лялюшка, товарища моего отца, в деревне Попелевка, где я выросла. Он в разговоре любил повторять: «вить», «вить»,- так и прозвали его Витев. Было у него пять дочерей и три сына. Младший - Толя! Где сейчас сестры, мне неизвестно, а вот Валерий погиб на фронте.
Так я узнала, что настоящая фамилия Анатолия не Неизвестный и не Витев, а Лялюшка. Но куда же девалась вся его многочисленная родня? Все-таки досадно, что так и не откликнулся никто из деревни Попелевка, там должны быть какие-то следы этой большой семьи... Значит, не слышали в Попелевке передачу.
Решила я объявить вторично поиск родных, но уже не Неизвестного, а Лялюшка. Наутро после передачи зазвонил телефон из Подмосковья, раздался мужской голос:
- Мы тут с женой вместе, она родная сестра Толи Лялюшка.
- Дайте ей скорей трубку,- попросила я.
- Она не может говорить, извините.
- Не может? Почему?
- Плачет! Она пятый день плачет от радости, мы ведь сами Толю сколько лет ищем...
- Постойте, тут что-то не так! Почему же его сестра плачет пятый день, когда я только вчера вечером назвала фамилию Лялюшка?
- А нам еще раньше земляки сообщили, они и прислали нам адрес Анатолия. Мы уж с ним списались, он в Москву выехал».
Увы, не все просьбы попадали в эфир:
«...Я, Тургатикова Светлана Степановна, родилась в 1936 году. Документы у меня восстановлены. Помню такой случай: это было в деревне Ново-Шмаково, мы пошли всей группой летом купаться с воспитательницей. На другой стороне реки стоял какой-то мужчина, воспитательница подняла меня под мышки и показала ему, он ей что-то кричал и махал руками. Я у нее спросила, кто он такой и зачем именно меня, она: показала ему, она улыбнулась и сказала: «Так просто».
С тех пор меня все время тянуло на то место, где она меня поднимала; нас положат после обеда спать, а я в окно выскочу и бегу к реке, сяду и все время смотрю и плачу. Помню смутно, кто-то мне писал письма, какой-то мужчина или парень, мне читала их та воспитательница, которая показывала меня мужчине... В детстве я часто думала о родителях и часто во сне их видела, и даже сейчас нет-нет да и увижу... Теперь я ни одну передачу не пропускаю, все слушаю, не назовете ли мою фамилию...»
Здесь опять воспоминаний до детского дома, то есть о жизни с родными, никаких нет. Врезавшаяся в память девочки картина у реки едва ли куда-нибудь поведет. Верней всего, что тот мужчина, махавший рукой, никакого отношения к девочке не имел, просто увидал знакомую воспитательницу... А вдруг он был отцом девочки или старшим братом? Представим себе на мгновенье - отец приехал с фронта на один день, хотел видеть дочку, но боялся сильно растревожить ее и договорился с воспитательницей, что посмотрит на девочку издали, во время купания детей. Нет, сомнительная догадка, не стал бы отец, приехавший с фронта, смотреть на дочку издали. Но ведь какой-то мужчина еще и писал письма девочке, и читала их та же самая воспитательница. Если мужчина на берегу и тот, кто писал письма, - одно и то же лицо и если он сам услышит по радио мой рассказ, тогда все объяснится. Но столько «если», столько шатких предположений...
Пометка на конверте долго не меняется. Но в конце концов мои догадки уступают место здравому смыслу, и я все-таки решаюсь отказаться от поиска. Конечно, идеально было бы читать по радио все письма, но это немыслимо, - тогда бы радиовещание превратилось в центральную розыскную организацию. Волей-неволей отбор необходим, как он подчас ни труден».
И иногда… Иногда, пожалуй, милосерднее было не раскапывать могилы:
«Мне было девять месяцев, когда отец ушел на войну. Только по фото я знаю, что у меня был папа, ему было тогда двадцать три - двадцать четыре года, столько же, сколько сейчас мне. Мама все ждала, ждала, но он не вернулся. В школьные годы я часто представляла себе могилу, где похоронен мой отец, и верила, что кто-то в праздник приносит сюда цветы. У нас в школьном дворе тоже есть могила. Из года в год за ней ухаживают сами школьники. Порой приезжают родные навестить убитых, и тогда все жители собираются...
Время пролетело быстро, и я стала искать отца. И что случилось: меня известили, что он жив, работает, имеет семью, ребят. Я прыгала от радости, смеялась, письмо показывала всем в общежитии, даже учителя узнали об этом. И вот мое первое письмо полетело в колхоз над Волгой. Я осторожно вывела «папа» и внизу расписала приветы всей семье. Потом я писала часто-часто, каждую неделю, потом дважды в месяц, потом замолчала. Он не ответил, ни о чем меня не спросил. А я об одном просила: напиши письмо, больше ничего, ничего. Я хотела услышать его голос, но не услышала. И сейчас не могу поверить, что у меня такой отец.
Я кончила учиться, получила диплом, уехала в другой город, вышла замуж. И до сих пор у меня детское представление: могила, цветы, голубое небо, березки, и там лежит мой отец, а тот, кому я писала, не мой, мой бы так не поступил».
P.S. Нашла свою дочь (а заодно и внука) женщина-водитель такси. В Молдавии обнаружилась Шура Королева из Освенцима, у которой совпадал лагерный номер на руке. Вообще за девять лет существования программы воссоединились 927 семей, разлученных войной - почти по сто семей за год в среднем. Наверное, это мало. С другой стороны - несколько тысяч человек стали счастливее.
А закончить пост мне хочется ироничным абзацем из книги:
«Он отрекомендовался опытным либреттистом и сообщил, что написал навеянную поисками потерянных в войну детей...
- Драму? - спросила я.
- Оперетту, - последовал ответ.
Воспользовавшись паузой, вызванной моим недоумением, он начал было излагать сюжет.
- Постойте. Я не представляю себе трагедии матери в жанре оперетты.
- Напрасно! - поучительно возразил либреттист.- В современной оперетте возможен любой сюжет. Тем более что у меня все хорошо: моя молодая героиня находит свою мать.
- Лучше пусть она найдет жениха, - посоветовала я.
Мы не поняли друг друга».
Ну кто не слышал стихов про резиновую Зину, качающегося бычка и тунеядку-Катю, ждущую урожая?
Но знаете ли вы, что долгие годы Агния Львовна вела на радио передачу "Найти человека", соединявшую потерявшихся во время войны людей?
Об этом направлении своей работы она написала одноименную книгу.
Программа появилась на волнах радио «Маяк» в 1965 году и выходила в эфир по 13-м числам. В ней зачитывались письма из разных городов Советского Союза, объединенные одной темой - поиском людей по тем данным, которых зачастую не хватало на официальный запрос о судьбе.
Разлучены войной были многие семьи, особенно оказавшиеся на захваченной немцами территории. Паника при спешной эвакуации, смерть ближайших родственников… Малыши, не помнившие из своего прошлого практически ничего, зачастую включая свои настоящие имена, были обречены оставаться сиротами.
Впрочем, случаи расставания бывали разные. Например, такими:
«Женщина ушла добровольцем на фронт, свою годовалую Анюту оставила у бабушки в деревне. А туда пришли немцы. Мать, вернувшись с фронта, нашла полусгоревшую деревню. Никаких следов - ни дочки, ни бабушки.
У Анюты были очень светлые, льняные, почти белые волосы, и мать уверена, что найдет ее по этой примете. Сейчас мать уже не первой молодости, она опытный шофер такси, работает в Аскания-Нова. Ей предлагали более спокойную работу, с лучшей оплатой. Она не хочет. Ей важно колесить по дорогам, по городу. Сюда съезжаются молодые экскурсанты со всей страны. Сюда приедет и Анюта - так думает мать. Часто она везет пассажира, внезапно останавливает машину, выскакивает из нее, подбегает к девушке с пушистыми белыми осами и, помрачнев, возвращается обратно».
Или такими:
«Зима. Товарные вагоны (телятники), набитые людьми. Женщин, детей гонят в Германию. Среди них семья: мать, две дочки, маленький сын. Бесконечный путь, через Польшу, через реку Буг. По дороге в Германию умирает младшая девочка, ее хоронят где-то в снегах во время стоянки, недалеко от состава. В Германии мать с двумя детьми отдают на работу к фермеру Бауэру. Как ни трудно было у фермера, но еще хуже стало потом, в концлагере. И все-таки мать с оставшимися детьми дожила до дня освобождения.
Наконец-то возвращение на Родину. За окнами вагона, на зеленых деревьях, скачут, заливаются птицы. Лето пришло. Мальчику уже семь лет, но он впервые может выходить из вагона, бегать по станции, смеяться, болтать всякую чепуху. Он совсем потерял голову от ощущения свободы. И тут новая беда.
На одной из станций поезд стоял больше суток. Мальчишка носился на воле между эшелонами. Перелез через какой-то забор и оказался на базаре, в шумной толпе людей. Засмотрелся, зазевался, подмигивал чужим мальчишкам, гримасничал, а когда кинулся назад, к своим, к маме и сестре,- эшелона на месте не было. На родной земле, почти уже дома, мальчик потерялся. Он не хныкал. Упрямый малый, он целый день бродил по путям, искал поезд. Человек в фуражке железнодорожника привел его в детскую комнату.
- Как тебя зовут? Как фамилия? - спросили его. Фамилию мальчик забыл, он привык к лагерному номеру. Но вспомнил, что мать вложила ему в карман курточки записку, где было сказано все - фамилия, имя, отчество, адрес родителей.
Он схватился за карман, но записки не было, он потерял ее, пока носился по базару. Так он попал в детский дом».
Или вот такими:
«Произошло это на фронте. Младший лейтенант Леонид Соколенко полюбил Ларису, красивую медсестру из эвакоприемника. Он написал матери в Иркутск, что у него появилась жена и скоро у них будет ребенок. Мать ответила сухо: «Я на свадьбе не была».
Узнав, что медсестра ждет ребенка, командование решило отправить ее в тыл. Хотя Леонид был уверен, что его любовь к Ларисе - это навсегда, он все-таки не рискнул послать ее в Иркутск: опасался, что мать не примет женщину, с которой он не зарегистрирован.
Настал день расставания. Проводить Ларису пришли молодые бойцы, товарищи Леонида, и принесли необыкновенный подарок - то была круглая железная коробка с плотно пригнанной крышкой, доверху набитая деньгами. Бойцы случайно наткнулись на нее в развалинах полусгоревшего дома и решили отдать деньги Ларисе.
Через несколько месяцев Леонид узнал, что у него родилась дочь. Тогда он все-таки послал Ларисе адрес своей матери - пусть будет у нее на крайний случай...
Вскоре младший лейтенант Соколенко был убит. Как сложилась судьба Ларисы, никому не известно, иркутским адресом она не воспользовалась. А мать Леонида, получив похоронную, стала искать женщину, которую любил ее сын. Но так и не нашла ни ее, ни свою внучку, которой сейчас уже двадцать два года».
Конечно, некоторым везло и без передачи. Мария Данилова «просила найти брата по ее детским воспоминаниям. Маму свою она не помнила. Ее первое письмо еще не успело прозвучать в эфире, как пришло второе: «...Я нашла свою маму!!! (три восклицательных знака). И очень случайно!! (два восклицательных знака). Так бывает только в сказке. Мы стояли с ней в одной очереди за арбузами. Да, да, за арбузами, не улыбайтесь. Она рассказывала одной женщине о том, что потеряла своих маленьких детей - девочку и мальчика. Девочку звали Машей. И я подумала: а вдруг это я?»
Были и другие совпадения: « В один день пришло в Радиокомитет два письма. Одно от Кириллова Виктора Ивановича. Он ищет младшую сестру, эвакуированную из Ленинграда с детским домом. Второе письмо от Людмилы Ивановны Кирилловой. Она пишет: «В памяти моей сохранилось имя мальчика «Витя». Какое отношение он имеет ко мне, не знаю». Не надо было долго думать, чтобы понять,- сошлись письма брата и сестры, которые ищут друг друга».
Благодаря распространенности радио, мелочи, даже не вроде особых примет и шрамов, а простые обрывки детских воспоминаний, давали возможность много лет спустя найти семью.
«Студентка Нина Неизвестная тоже ничего о себе не знала. Имя, отчество, фамилию ей дали в детском доме. В памяти остались, по ее словам, только мелочи.
…Вот маленькая Нина фотографируется возле деревянного дома, а около дома лежат дрова. Потом вспоминается ей землянка, мать кормит Нину сухарями и холодным молоком... Однажды бабушка пекла пряники, а Нина с мамой пошли за водой. Возвратившись, увидели пожар...
И после передачи Дарья Григорьевна Смирнова, та самая бабушка, которая пекла пряники, немедленно шлет Нине решительную телеграмму: «Ты моя внучка»»
««У меня на правом виске шрам. Мы с братом лазили по скирдам, и я упала на грабли. Только по этому шраму мать и может меня найти, потому что фамилию мне дали в детском доме, а также имя и отчество» (Урбаева Зинаида). Могла ли думать девочка, когда грабли так больно стукнули ее по виску, что через много лет она скажет им спасибо?
Благодаря им пришла такая весть от Таисии Алпатьевой: «Урбаева Зина - это и есть наша сестра Люба, с которой мы расстались под самую войну... Мы были оккупированы немцами, нас с братом тогда хотели расстрелять, били... У меня до сих пор шрам тоже остался под левой лопаткой». Слова «У меня шрам тоже остался» говорят о том, что Зину, то есть, как теперь оказалось, Любу, нашли именно по эпизоду с граблями».
«Николай Морин мало что помнил о себе, только имена брата и сестры да ссору из-за яблока. «Я нашел в саду большое яблоко, а брат меня попросил дать попробовать кусочек с краешка и с серединки. Я дал и гляжу - он все яблоко съел да еще смеется надо мной». После передачи брат Морина нашелся, - как видно, узнал себя в рассказе про яблоко».
Иногда родные находились совершенно неожиданно:
«Искала родных Надежда Федоровна Пустовалова. Ее семья - родители, бабушка, подростки Боря и Валентин и она, маленькая Надя,- жила в Ленинграде. «Помню, что жили мы недалеко от самой большой бани, которая в то время находилась на углу двух улиц и называлась на букву «Б». Улица наша называлась на букву «О»».
Барто по радио попросила ленинградцев помочь установить расположение этой самой бани и получила название «Ординарная улица». Но все расспросы старожилов близлежащих домов о семье ничего не дали. Прошло полгода. «И вдруг история с баней возникла вновь. Пришло такое письмо:
«Обращаюсь к вам по поводу вашей передачи от 13 мая. Вы говорили, что бывшая ленинградская девочка искала родных. У меня пропала племянница в Ленинграде в 1942 году. Сестра моя ходила рыть окопы, дочка ее пропала с улицы, ее увела чужая женщина (рассказ девочки-подружки). В письме Надежды Пустоваловой говорилось, что с ними жил дядя, имя которого она не помнит, жила она на Сердобольской улице, на которой есть большая баня, и в баню племянница ходила с бабушкой. Звали мою племянницу Рая. Очень прошу сообщить адрес Надежды Пустоваловой. Евдокимова Татьяна Григорьевна».
Я была в полном недоумении: почему Т. Г. Евдокимова считает, что Надежда Пустовалова - ее племянница Рая? Ничего же здесь не сходится. У Евдокимовой: племянница «пропала с улицы, ее увела чужая женщина»; у Пустоваловой: «Вернулась мама и пошла к станции». У Евдокимовой: «С ними жил ее дядя, имя которого она не помнит»; у Пустоваловой: «У нас в семье была бабушка, какой-то Борис и Валентин старше меня лет на пять». У Евдокимовой: «Жили на Сердобольской улице, на которой есть большая баня»; у Пустоваловой: «Жили мы... недалеко от самой большой бани... на углу двух улиц... Улица наша называлась на букву «О». Что же сходится? Только упоминание о бане.
Адрес был сообщен предполагаемой тете, но у меня никакой надежды на то, что они родственники, не было. Прошло еще целых пять месяцев. И я получила второе письмо от Татьяны Григорьевны Евдокимовой. Читаю и не верю глазам своим: «Надежда Пустовалова (бывшая) и есть моя племянница Яковлева Раиса Николаевна. В Ленинграде живет и ее мать. Наша встреча состоялась 31 декабря в Ленинграде...»
По каким же признакам они узнали друг друга? Совершенно непонятно! Не ошибка ли все-таки? Вызвала я Витебск и, когда Татьяна Григорьевна взяла трубку, спросила ее:
- Скажите, как вы убедились, что Надежда Федоровна Пустовалова и есть ваша племянница Раиса Николаевна Яковлева?
- А как же? Она баню помнила! Мы ее на вокзале встретили и привели на Сердобольскую улицу и сказали: «Ну иди одна, найди баню, куда ты ходила с бабушкой». Она идет прямо к бане и говорит: «А почему рядом забор? Тут дом стоял». Она и мебель нашу помнила - шкаф, где стояли масло и банка с вареньем, куда за вареньем лазила. И еще картину помнила с лебедями. Так что не сомневайтесь, она и есть наша Раечка,- успокоила меня Татьяна Григорьевна".
Или когда сначала казалось, что это ошибка:
«Николай Иванович Колесников искал брата, имени его не помнил. Откликнулся человек, который по всем приметам мог бы оказаться братом Николая Ивановича. Но вот в чем было препятствие - найденного тоже звали Николай Иванович Колесников. Трудно допустить, что родители дали двум сыновьям одинаковые имена. Я уже готова была отказаться от мысли, что они родные. Но выяснилось, что старшего Колесникова и в самом деле звали Николаем Ивановичем, а младшему Колесникову такое же имя и отчество случайно дали в детском доме. После встречи два брата так и подписались под письмом: «С приветом братья Николаи Ивановичи Колесниковы». …
а может, даже не совпадали некоторые детали:
«...Все ночи волнуюсь и не сплю, все из-за того, что я потеряла в войну сына Владимира, год рождения 1938-й. На третий день войны я приехала в Минск с тремя детьми. Мы разместились во дворе эвакопункта, неподалеку от оперного театра. Нам нашелся попутчик, сын военнослужащего с Западной Украины. Ехал он в Брянск, решил помочь мне и ехать со мной До Брянска. При посадке на грузовую машину мы с ним разъединились. Получилось так, что он уехал с моим мальчиком, а я осталась. Мальчик мой, хотя ему было три с половиной года, знал, что его фамилия Рыжих, имя Вова, отчество Никитич. Мальчик очень приметный: каштановые волосы, круглое красивое лицо, одет был в серое шерстяное пальто летнее, белая шапочка-панамка, белый костюмчик в синюю полоску. На лопатке у Володи маленькая черная родинка, на животе коричневое родимое пятно. Я верю, что он жив...» (Из письма Лидии Степановны Артамоновой)
Через двадцать семь лет в городе Невинномысске, сидя у приемника, слушает передачу Анатолий Владимирович Беляев и пишет мне о том, что история Рыжих его заинтересовала, сообщает, что у него есть на лопатке черная родинка и коричневое пятно на животе.
Судя по его письму, я подумала, что детская память снова повела нас по верному следу, но, к удивлению моему, из второго письма Беляева я узнала: вся надежда его на то, что он нашел мать, держится только на двух родинках. Воспоминания в этот раз были ни при чем, ни фамилия Рыжих, ни рассказ Артамоновой о том, как ее сына увезли от нее, ничего не пробудили в его сознании. Совпадали одни родинки.
Я все-таки послала телеграмму Артамоновой, потому что была уверена - мать, которая все годы помнит приметы своего сына, не ошибется в них. Получив телеграмму с адресом предполагаемого сына, Лидия Степановна поехала в Невинномысск. Встретившись с Анатолием, она убедилась - родимые пятна на своих местах. Но они причинили ей массу хлопот. И вот почему.
Мать отлично помнила, что у ее маленького сына пятно на животе было другой формы. Тут Лидия Степановна, по ее выражению, превратилась в следователя, стала распутывать загадку родимого пятна. Для этого она отправилась еще в одно, далекое, путешествие - из Невинномысска в Ашхабад, к Беляевой, в свое время усыновившей мальчика. Но встреча с Беляевой ничего не прояснила, а, наоборот, принесла новое осложнение. Бывшая приемная мать, от которой в одиннадцать лет ему пришлось уйти, почему-то утверждала, что она взяла его, когда ему было девять дней. А если так, то Анатолий не мог быть сыном Артамоновой, потому что потерялся он трехлетним. Но матери, уже почти нашедшие своих детей, не отказываются от них так легко.
После долгих и настойчивых выяснений Лидия Степановна в конце концов допыталась, что Толя был усыновлен, когда ему было около четырех лет, а родимое пятно изменило свою форму после небольшой операции».
Но иногда так не везло:
«Елизавета Титова просила найти ее сестру Марину. Очень скоро пришел отклик от Марины Титовой, из Свердловской области. Елизавета обрадовалась; предполагаемые сестры стали переписываться, собирались встретиться. Но тут пришел второй отклик, от Марины Кротовой, Урожденной Титовой, утверждавшей, что она и есть «Лизочкина сестра». Лиза была озадачена, однако стала переписываться и с ней. Но раньше, чем что-либо выяснилось, пришло письмо из Крыма, еще от одной Марины Титовой.
Переписка с Маринами все расширялась, но когда я позвонила Лизе в Харьков, чтобы выяснить, какая же Марина оказалась ее сестрой, она ответила со вздохом: « Ни одна из них мне не сестра. Такое уж у меня счастье...»
Более того, иногда не везло даже там, где, казалось бы, совпадало все:
«Письмо одной узницы Освенцима я помню почти дословно: «Вам пишет мать, попавшая с детьми в концлагерь. Одну мою дочь сожгли в печах Освенцима. Двадцать лет ищу вторую дочь, Шуру Королеву. У нее на левой ручке, ниже локтя, выжжен номер 77325».
Всякая разлука с дочерью для матери тяжела. Но чудом уцелеть в фашистском застенке, вместе перетерпеть все и после этого потерять дочь - еще нестерпимее. Ни разу во время поисков мне не приходилось искать пропавших детей по клейму, выжженному фашистами. Страшная, но веская примета. Впервые я искала человека по номеру...
Необычная была и ответная почта. Один из конвертов пришел с надписью: «Срочно вскройте письмо. Сообщаем о Шуре Королевой, которую разыскивает мать». Инженер геологического управления Александр Петрович Воинов из Горького сообщал, что ему приходилось много ездить и в одной из последних поездок судьба свела его с техником-геологом Шурой Королевой. Работал он с ней вместе почти три года подряд. Что же он знал о ней? Он знал, что она родилась в 1938 году, русская, во время Великой Отечественной войны вместе с матерью была в Освенциме. У нее есть клеймо на левой руке. По слухам, Шура недавно вышла замуж.
С той таежной партией, где сейчас находилась Шура, управление было связано рацией, и Воинов писал, что есть возможность сделать запрос в тайгу. Несколько раз мы говорили с Александром Петровичем по телефону. Он был уверен, что Шура Королева и есть та, кого мы ищем. Все же мы решили рацию не давать, чтобы, может быть зря, не будоражить девушку, а подождать, пока кто-нибудь поедет в тайгу.
В те же дни пришло письмо издалека. Инженер Мешковский, который работал в Кабуле по оказанию технической помощи Афганистану, тоже сообщал, что знает Шуру Королеву, и указывал те же координаты. Словом, все пути вели в одном направлении.
Появились основания ответить на запрос матери, - что, кажется, нам удалось напасть на след. Ответили осторожно, предупредили, что след может оказаться ложным. Тем не менее мать тут же собралась ехать в тайгу, с трудом удалось ее отговорить.
Время шло, а подтверждения от Шуры все не было. Наконец появились вести из таежной партии. Вести были недобрые. Шура утверждала, что она сирота, ее мать умерла в Освенциме. Это могло быть ошибкой: маленькая Шура могла принять другую женщину за свою мать. Но главное - номер на левой руке был не 77325, а совсем другой. Значит, не она?
Не хотелось верить. Горько было примириться с тем, что, ж смотря на такое количество совпадений (имя, фамилия, почти тот же возраст, название лагеря смерти) приходится отступить! Разумеется, далеко не все поиски успешно завершаются. Но на этот раз особенно хотелось, чтобы мать и дочь соединились. Потому неудача была такой ощутимой. Как бы то ни было, но след оборвался, и пришлось сообщить матери, что дочь ее не найдена».
Впрочем, бывало, что искомых родственников не находили, но получали новых:
«Вызвала меня на переговорную ревнивая бабушка:
- Прошу вас подействовать на мою Зину (Зина - недавно найденная внучка).
- Стряслось что-нибудь? - спрашиваю я.
Голос бабушки полон негодования:
- Конечно! Так же нельзя! Зачем она продолжает переписываться с другой кандидаткой в бабушки, хотя уже совершенно ясно, что она моя внучка, а не чья-нибудь еще?»
Воссоединению помогали друзья, коллеги и соседи, ведь в маленьких городках и деревеньках такое горе всегда было общеизвестным:
«Когда пришло время объявить розыск родных Анатолия Неизвестного, я уже наизусть знала, что у него было пять сестер - Груша, Лиза, Лена, Люба, Тамара- и два брата-Михаил и Валерий - и что фамилия его отца Витев. Знала, что деревню, название которой Анатолий забыл, захватили фашисты. Люди бежали в леса, прятались в погребах. Однажды в избу, где жил маленький Толя, вошел немец и привел с собой лошадь, прямо в дом, лошадь провалилась под пол почти по грудь. После того как немцев прогнали, Толя с сестрой Лизой поехали в Москву, и там на Белорусском вокзале он залез под скамейку и заснул. Разбудил его милиционер, спросил имя, фамилию. Мальчик растерялся, не смог назвать себя. В детском приемнике записали: Неизвестный Анатолий.
Случай этот показался мне нетрудным, ведь тут были и точные данные (фамилия отца, имена братьев и сестер), были и воспоминания. После передачи стала я ждать откликов - уже привыкла к тому, что из разных городов самые разные люди считают своим долгом сообщить все, что может помочь поиску. На этот раз фамилия Витев могла быть кому-то известна. И о том, как фашист привел лошадь прямо в избу, тоже, конечно, не забыли жители деревни, где это произошло. На них-то я особенно рассчитывала.
Против ожидания, появился один-единственный отклик: адрес Неизвестного запросили из какой-то деревни, - но оттуда никаких вестей больше не последовало.
И вдруг звонит мне москвичка Матрена Владимировна Конная, рассказывает:
- Включаю приемник - слышу, вы называете знакомую фамилию - Витев. А это и не фамилия вовсе! Прозвище было такое у Алексея Лялюшка, товарища моего отца, в деревне Попелевка, где я выросла. Он в разговоре любил повторять: «вить», «вить»,- так и прозвали его Витев. Было у него пять дочерей и три сына. Младший - Толя! Где сейчас сестры, мне неизвестно, а вот Валерий погиб на фронте.
Так я узнала, что настоящая фамилия Анатолия не Неизвестный и не Витев, а Лялюшка. Но куда же девалась вся его многочисленная родня? Все-таки досадно, что так и не откликнулся никто из деревни Попелевка, там должны быть какие-то следы этой большой семьи... Значит, не слышали в Попелевке передачу.
Решила я объявить вторично поиск родных, но уже не Неизвестного, а Лялюшка. Наутро после передачи зазвонил телефон из Подмосковья, раздался мужской голос:
- Мы тут с женой вместе, она родная сестра Толи Лялюшка.
- Дайте ей скорей трубку,- попросила я.
- Она не может говорить, извините.
- Не может? Почему?
- Плачет! Она пятый день плачет от радости, мы ведь сами Толю сколько лет ищем...
- Постойте, тут что-то не так! Почему же его сестра плачет пятый день, когда я только вчера вечером назвала фамилию Лялюшка?
- А нам еще раньше земляки сообщили, они и прислали нам адрес Анатолия. Мы уж с ним списались, он в Москву выехал».
Увы, не все просьбы попадали в эфир:
«...Я, Тургатикова Светлана Степановна, родилась в 1936 году. Документы у меня восстановлены. Помню такой случай: это было в деревне Ново-Шмаково, мы пошли всей группой летом купаться с воспитательницей. На другой стороне реки стоял какой-то мужчина, воспитательница подняла меня под мышки и показала ему, он ей что-то кричал и махал руками. Я у нее спросила, кто он такой и зачем именно меня, она: показала ему, она улыбнулась и сказала: «Так просто».
С тех пор меня все время тянуло на то место, где она меня поднимала; нас положат после обеда спать, а я в окно выскочу и бегу к реке, сяду и все время смотрю и плачу. Помню смутно, кто-то мне писал письма, какой-то мужчина или парень, мне читала их та воспитательница, которая показывала меня мужчине... В детстве я часто думала о родителях и часто во сне их видела, и даже сейчас нет-нет да и увижу... Теперь я ни одну передачу не пропускаю, все слушаю, не назовете ли мою фамилию...»
Здесь опять воспоминаний до детского дома, то есть о жизни с родными, никаких нет. Врезавшаяся в память девочки картина у реки едва ли куда-нибудь поведет. Верней всего, что тот мужчина, махавший рукой, никакого отношения к девочке не имел, просто увидал знакомую воспитательницу... А вдруг он был отцом девочки или старшим братом? Представим себе на мгновенье - отец приехал с фронта на один день, хотел видеть дочку, но боялся сильно растревожить ее и договорился с воспитательницей, что посмотрит на девочку издали, во время купания детей. Нет, сомнительная догадка, не стал бы отец, приехавший с фронта, смотреть на дочку издали. Но ведь какой-то мужчина еще и писал письма девочке, и читала их та же самая воспитательница. Если мужчина на берегу и тот, кто писал письма, - одно и то же лицо и если он сам услышит по радио мой рассказ, тогда все объяснится. Но столько «если», столько шатких предположений...
Пометка на конверте долго не меняется. Но в конце концов мои догадки уступают место здравому смыслу, и я все-таки решаюсь отказаться от поиска. Конечно, идеально было бы читать по радио все письма, но это немыслимо, - тогда бы радиовещание превратилось в центральную розыскную организацию. Волей-неволей отбор необходим, как он подчас ни труден».
И иногда… Иногда, пожалуй, милосерднее было не раскапывать могилы:
«Мне было девять месяцев, когда отец ушел на войну. Только по фото я знаю, что у меня был папа, ему было тогда двадцать три - двадцать четыре года, столько же, сколько сейчас мне. Мама все ждала, ждала, но он не вернулся. В школьные годы я часто представляла себе могилу, где похоронен мой отец, и верила, что кто-то в праздник приносит сюда цветы. У нас в школьном дворе тоже есть могила. Из года в год за ней ухаживают сами школьники. Порой приезжают родные навестить убитых, и тогда все жители собираются...
Время пролетело быстро, и я стала искать отца. И что случилось: меня известили, что он жив, работает, имеет семью, ребят. Я прыгала от радости, смеялась, письмо показывала всем в общежитии, даже учителя узнали об этом. И вот мое первое письмо полетело в колхоз над Волгой. Я осторожно вывела «папа» и внизу расписала приветы всей семье. Потом я писала часто-часто, каждую неделю, потом дважды в месяц, потом замолчала. Он не ответил, ни о чем меня не спросил. А я об одном просила: напиши письмо, больше ничего, ничего. Я хотела услышать его голос, но не услышала. И сейчас не могу поверить, что у меня такой отец.
Я кончила учиться, получила диплом, уехала в другой город, вышла замуж. И до сих пор у меня детское представление: могила, цветы, голубое небо, березки, и там лежит мой отец, а тот, кому я писала, не мой, мой бы так не поступил».
P.S. Нашла свою дочь (а заодно и внука) женщина-водитель такси. В Молдавии обнаружилась Шура Королева из Освенцима, у которой совпадал лагерный номер на руке. Вообще за девять лет существования программы воссоединились 927 семей, разлученных войной - почти по сто семей за год в среднем. Наверное, это мало. С другой стороны - несколько тысяч человек стали счастливее.
А закончить пост мне хочется ироничным абзацем из книги:
«Он отрекомендовался опытным либреттистом и сообщил, что написал навеянную поисками потерянных в войну детей...
- Драму? - спросила я.
- Оперетту, - последовал ответ.
Воспользовавшись паузой, вызванной моим недоумением, он начал было излагать сюжет.
- Постойте. Я не представляю себе трагедии матери в жанре оперетты.
- Напрасно! - поучительно возразил либреттист.- В современной оперетте возможен любой сюжет. Тем более что у меня все хорошо: моя молодая героиня находит свою мать.
- Лучше пусть она найдет жениха, - посоветовала я.
Мы не поняли друг друга».