Сонечка Голлидэй - муза Марины Цветаевой. Часть 2
"Спектакль был составной, трехгранный. Первое: Тургенев, "История лейтенанта Ергунова": молодая чертовка, морока, где-то в слободской трущобе завораживающая, обморачивающая молодого лейтенанта. После всех обещаний и обольщений исчезающая - как дым. С его кошельком. Помню в самом начале она его ждет, наводит красоту - на себя и жилище. Посреди огромного сарая - туфля. Одинокая, стоптанная. И вот - размахом ноги - через всю сцену. Навела красоту!
Но это - не Сонечка. Это к Сонечке - введение.
Второе? Мне кажется - что-то морское, что-то портовое, матросское, - может быть Мопассан: брат и сестра? Исчезло.
А третье: занавес раздвигается: стул. И за стулом, держась за спинку - Сонечка. И вот рассказывает, робея и улыбаясь, про бабушку, про жильца, про бедную их жизнь, про девичью свою любовь."
М. Цветаева. Повесть о Сонечке.
Цветаева описывает поздний вариант спектакля, с "Гаванью" Мопассана в постановке Е.Б. Вахтангова, который игрался на сцене Художественного театра в сезон 1918-19 гг.
В первоначальном варианте, шедшем в 1918 г. на сцене Второй студии, спектакль состоял из следующих трех отрывков: 1) из романа Н.С. Лескова "Некуда", 2) из рассказа И.С. Тургенева "История лейтенанта Ергунова", 3) из романа Ф.М. Достоевского "Белые ночи".
Театральная критика к сценам из Лескова и Тургенева отнеслась прохладно (особенно разругали "Лейтенанта Ергунова"), зато "Белые ночи" в исполнении Софьи Голлидэй вызвали единодушный восторг.
"Это была настоящая жемчужина. Сколько нежности, трогательности, без тени сентиментальности, и тонкое мастерство, изящество в деталях, интонации, игре лица. Слушали умиленные. Особенно после приторно-разбойных картин Ергунова". (Н.Е. Эфрос)
"В зале не было ни одного зрителя, который не слушал бы с напряженным вниманием рассказ Настеньки и не верил бы, что перед ним настоящая Настенька Достоевского, и если это так, то как же не сказать, что юная артистка г-жа Голлидэй достигла очень многого и по праву может торжествовать". (Сергей Глаголь)
"Закончился спектакль очарованием такого обещающего и яркого дарования, каким уже давно не веяло со сцены: я говорю об отрывке из "Белых ночей", прочитанном г-жой Голлидэй. Она так читала (нет - так жила жизнью Настеньки), что хочется верить в этот несомненный талант, сулящий большие художественные достижения". (Юрий Соболев)
"Не боясь упреков в повышенной восторженности (...) скажем прямо: такого ароматного и свежего дарования, как дарование г-жи Голлидэй, нам не приходилось встречать уже много лет.
Что же!.. Остается пожелать ей долгие лета - нищим духом и обворованным - в утешение". (Дон-Аминадо)
"Не все было одинаково интересно и значительно, но общее заключение, во всяком случае, может быть таково, что формирование молодых актеров, сценическая культура их - поставлены здесь на правильный путь, дающий ценные результаты. Обнаруживаются уже гибкие и развитые дарования, среди которых дружное внимание обратила на себя г-жа Голлидэй, передающая рассказ Настеньки Достоевского с такой мастерской отделкой, соединенной, в то же время, и с такой очаровательной искренностью, что в итоге получается исключительное художественное впечатление". (И. Джонсон)
Павел Антокольский в своей статье "Театр Марины Цветаевой", написанной в 1966 г., так вспоминал Сонечку Голлидэй в "Белых ночах":
"Юная Голлидэй одна-одинешенька на сцене, в течение полутора или двух часов держала в напряжении зрительный зал своим исполнением Настеньки из "Белых ночей" Достоевского. Это был редчайший сценический успех".
Фактически Сонечка выступила здесь новатором, первооткрывателем нового жанра, получившего впоследствии название "Театр одного актера". Известный чтец В.Н. Яхонтов, с именем которого связан этот жанр, был, в определенном смысле, ее последователем. Осенью 1918 г. Яхонтов поступил учеником во Вторую студию, и выступление С. Голлидэй в "Белых ночах" произвело на него огромное впечатление. В своих воспоминаниях он писал:
"Л.В. Гольденвейзер, чрезвычайно милый и хороший человек, совершенно исключительный помощник режиссера, после всех этих неприличных "Ергуновых" по роману Тургенева и "Некуда" по роману Лескова, выносил на руках в розовеньком платьице с крапинками Сонечку Голлидэй на сцену, усаживал ее в большое, широкое кресло и сам бежал давать занавес. А Сонечка Голлидэй, минутку помолчав, начинала читать "Белые ночи" по роману Достоевского...
Она читала "Белые ночи" действительно изумительно хорошо, и это было самое талантливое и замечательное, что мне приходилось видеть или слышать во Второй студии..."
Программка спектакля "Дневник студии (Очередные работы. Вечер первый)"
Разруганный критикой "Лейтенант Ергунов" нравился, однако, Марине Цветаевой. Вот как рассказывает она об этом спектакле в записях "Из дневника. Смерть Стаховича":
"На его [В.Л. Мчеделова] постановке "Дневник студии" (отрывок из Лескова, "История лейтенанта Ергунова" и "Белые ночи") я была три-четыре раза, - так нравилось! Помню в "Лейтенанте Ергунове", у него, у спящего лейтенанта, слезу. Большую, сонную. Текла и застыла. Жгла и остыла. Он походил на раненного в бою. На всю Белую Армию. Потому, может быть, и ходила смотреть.
А комната - трущоба! - берлога! - где обольщает лейтенанта персияночка! Эта дрань, рвань, стклянь. Глаза по углам, узлы по углам. Эти ошметки, оплевки, обглодки. Эта комната, центр которой - туфля. Эта туфля посреди пола, царственным, по бесстрастию, жестом ноги отлетающая в потолок! Это отсутствие здравого смысла в комнате! Отсутствие комнаты в комнате! Мой Борисоглебский живьем! Мое убранство. Моя уборка. Все мои семь комнат в одной. Скелет моего быта. Мой дом.
Помню персияночку (чертовку): шепота. Шепота - лепета - бормота. Возле слов. Наговаривает, насказывает, названивает. Амулеты - браслеты. Под браслетами - лейтенантовы эполеты. Лепета - и бусы, соловьиные рокота - и руки. Руки, ручьи."
Ольга Пыжова в роли Колибри в "Истории лейтенанта Ергунова" -
та самая "персияночка".
К сожалению, после творческого взлета в жизни Сонечки началась полоса неудач. Будучи слишком яркой индивидуальностью, она не умела вписаться в коллектив, не умела быть, как все. Некоторым старшим коллегам стало казаться, что Голлидэй заболела "звездной болезнью", стала слишком легкомысленно относиться к соблюдению театральной дисциплины.
Наряду с другими студийцами, Сонечка участвовала в массовых сценах в спектаклях Художественного театра. 7 ноября 1918 г., изображая одну из "неродившихся душ" в "Синей птице", она вышла на сцену без грима, чем навлекла на себя гнев известной актрисы Н.С. Бутовой, дежурившей в тот вечер на спектакле. Бутова написала письмо Станиславскому и Немировичу-Данченко, где выразила свое возмущение недисциплинированностью Голлидэй. Станиславский, возможно, и не придал бы этому письму серьезного значения, если бы не случился инцидент, резко настроивший его против Сонечки.
Проезжая однажды по Сретенке, Станиславский увидел в витрине фотографического ателье огромный Сонечкин портрет с подписью "Артистка Художественного театра Голлидэй". Заподозрив свою ученицу в стремлении к дешевой саморекламе, Константин Сергеевич решил как следует пристыдить ее. Встретив Сонечку в театре, он усадил ее на извозчика и повез на Сретенку, где выкупил у хозяина фотоателье злополучный портрет и вручил его испуганной "артистке Голлидэй" со словами: "Черт знает что! Какая-то девчонка заставляет меня ездить по Москве и скупать ее портреты!"
Ни о какой саморекламе Сонечка не думала - она просто снялась на карточку, чтобы послать матери в Петроград. А предприимчивый хозяин ателье, польщенный тем, что у него фотографировалась известная актриса, увеличил ее снимок и выставил в витрине для привлечения клиентов. Однако разгневанный Станиславский не хотел слушать никаких объяснений. Он передал во Вторую студию письмо Бутовой с требованием обсудить поведение Голлидэй на заседании совета Студии.
11 ноября 1918 г. Совет студии вынес следующее постановление:
"а. Послать в МХТ извинение за поведение С.Е. Голлидэй на спектакле "Синяя птица", и попросить не занимать ее более в театре, так как за дальнейшее поведение и дисциплинированность Голлидэй Студия ручаться не может.
б. Послать извинение Н.С. Бутовой.
с. Поставить на вид С.Е. Голлидэй, что ее поведение приносит вред, а не пользу Студии".
Сонечка была глубоко потрясена этой незаслуженной обидой. Оставшись без новых ролей, она решила пожаловаться Станиславскому. Вот как об этом эпизоде вспоминает Вера Редлих в своих мемуарах:
"Как-то, когда мы гримировались в молодежной гримировочной МХТ во время спектакля "Синяя птица", где мы выступали в ролях неродившихся душ, она быстро вошла в комнату и сказала: "Я иду к Константину Сергеевичу. Он сейчас в своей гримировочной, скажу ему, что потеря его внимания ко мне, такого дорогого для меня, слишком тяжела. Я сейчас пойду и брошусь под трамвай". Мы пытались задержать ее, но она вырвалась и убежала. Потом мы видели из окна, как она выбежала из театра и вслед за нею появился во дворе Константин Сергеевич без пальто, в одном костюме (...) Константин Сергеевич так боялся простуды, что в его гримировочной было не две, а три оконных рамы, но, несмотря на эту боязнь, он, испугавшись за Сонечку, побежал за ней и вернул ее уже с Тверской улицы и, обняв за плечи, ласково уговаривая, успокаивая ее, привел в театр. После этого наступила временная светлая полоса в жизни Сонечки. Ей были обещаны роли".
Начиная с сезона 1918/19 г., Первая и Вторая студии играли свои спектакли на главной сцене МХТ в Камергерском проезде. Станиславский попросил Мчеделова дать Сонечке какую-нибудь роль в "Синей птице", которую тот собирался ставить силами Второй студии. Мчеделов хотел занять Голлидэй в ролях Насморка и внучки, но сыграть их Сонечке так и не пришлось.
Зато большой интерес к Сонечке проявил Е.Б. Вахтангов, начавший с осени 1918 г. преподавать во Второй студии. Еще летом Вахтангов пригласил ее к себе в Мансуровскую студию на главную роль в пьесе П. Антокольского "Кукла Инфанта". И именно здесь, в Мансуровском студии, произошло знакомство Сонечки с Мариной Цветаевой.
В МАНСУРОВСКОЙ СТУДИИ. ДРУЖБА С МАРИНОЙ ЦВЕТАЕВОЙ
Сближение Марины Цветаевой со студией Вахтангова в Мансуровском переулке состоялось благодаря тому, что один из студийцев - Сергей Гольцев - был призван на военную службу и оказался однополчанином Сергея Эфрона. В ноябре 1917 г. юнкер Гольцев вместе с Эфроном отправился на Дон, участвовал в Ледяном походе и был убит при штурме Екатеринодара. Но перед этим он много и увлеченно рассказывал о своем товарище по студии - молодом поэте Павле Антокольском - и вызвал у Цветаевой желание с ним познакомиться.
Антокольский пришел в студию Вахтангова как актер, но вскоре начал пробовать свои силы в качестве драматурга, написав две романтические пьесы в стихах - "Кукла Инфанты" и "Кот в сапогах", за постановку которых взялся его друг, начинающий актер и режиссер Юрий Завадский. Подружившись с Антокольским в декабре 1917 г., Цветаева тоже увлеклась драматургией и год спустя, в декабре 1918 г., решила представить на суд мансуровцев свою пьесу "Метель". Среди слушателей пьесы на сцене Мансуровской студии была в тот вечер и Сонечка.
Мансуровский пер., дом № 3, где находилась студия Е.Б. Вахтангова.
"Передо мной маленькая девочка. Знаю, что Павликина Инфанта! С двумя черными косами, с двумя огромными глазами, с пылающими щеками.
Передо мною - живой пожар. Горит все, горит - вся. Горят щеки, горят губы, горят глаза, несгораемо горят в костре рта белые зубы, горят - точно от пламени вьются! - косы, две черных косы, одна на спине, другая на груди, точно одну костром отбросило. И взгляд из этого пожара - такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такою: люблю!"
М. Цветаева. Повесть о Сонечке.
Так встретились поэт и его будущая муза. Сонечка была заворожена цветаевскими стихами, а Цветаева - Сонечкой. В своих следующих двух пьесах - "Приключение" и "Фортуна", созданных в период с декабря 1918-го по февраль 1919 г., - Цветаева специально для Сонечки напишет роли Девчонки и Розанэтты. Однако после встречи в Мансуровской студии они долгое время не виделись.
Вторая встреча Цветаевой и Сонечки произошла в марте на Новодевичьем кладбище, на похоронах А.А. Стаховича, который 11 марта 1919 г. покончил жизнь самоубийством. Общее горе сблизило их, и вскоре Сонечка становится частым гостем в доме Цветаевой в Борисоглебском переулке.
"Когда она пришла? Когда? Зимой ее в моей жизни не было. Значит - весной. Весной 1919 г., и не самой ранней, а вернее - апрельской, потому что с нею у меня связаны уже оперенные тополя перед домом. В пору первых зеленых листиков."
К апрелю 1919 г. относятся первые стихи Цветаевой, обращенные к Софье Голлидэй. Цветаева неоднократно навещала Сонечку в ее жилище на Пречистенском бульваре, недалеко от Храма Христа Спасителя. При встречах Сонечка жаловалась на холодность со стороны красавца Юрия Завадского, в которого обе подруги были безответно влюблены, а также на то, что в студии ее не любят, не дают ролей. И это была правда. Вплоть до июня 1919 г., до отъезда в провинцию, Сонечка была занята только в двух спектаклях Второй студии - в "Зеленом кольце" и "Белых ночах".
В 1919 г. Вахтангов решил ставить во Второй студии сказку Льва Толстого в инсценировке М.А. Чехова "Об Иване-дураке и его двух братьях - Семене-воине и Тарасе-брюхане, старом дьяволе и чертенятах". При распределении ролей Сонечке достался младший из пяти чертенят, по имени Единица. Она была этому очень рада, но неожиданно ее сняли с роли.
" - Марина! У меня сегодня ужасное горе!.. У нас решили ставить "Четыре черта" и мне не дали ни одного, даже четвертого! даже самого маленького! самого пятого!
(Тут-то она и сказала свое незабвенное: - И у меня были такие большие слезы - крупнее глаз!)"
31 мая 1919 г. за заседании совета Второй студии обсуждался вопрос о возможной постановке пьесы Цветаевой (какой именно - неизвестно). Вопрос был отложен до осени, постановка не состоялась.
Не сыграла Сонечка и Инфанту в пьесе Антокольского на сцене Мансуровской студии, поскольку Вахтангов остался недоволен постановкой Завадского, и спектакль не был выпущен. Другая пьеса Антокольского - "Кот в сапогах, или Обручение во сне" - была представлена публике 15 марта 1919 г., но и этот спектакль Вахтангова тоже не удовлетворил.
Вахтангов мечтал о "народном театре", о массовых зрелищах, в которых зрители будут участвовать наравне с актерами. Его не устраивал поэтический, камерный, эстетский театр Антокольского и Цветаевой, уходящий своими корнями к лирическим драмам Блока (кстати, пьеса Блока "Незнакомка" также ставилась в Мансуровской студии режиссером А.Д. Поповым, но до зрителя так и не дошла). Разногласия Вахтангова с его учениками привели к тому, что к лету 1919 г. двенадцать человек покинули Мансуровскую студию. Юрий Завадский уехал в Харьков к матери и сестре, Павел Антокольский ушел в Камерный театр Таирова. Мансуровская студия фактически распалась, позднее она была преобразована Вахтанговым в 3-ю студию МХТ.
Неудача Цветаевой как драматурга Мансуровской студии привела ее впоследствии к разочарованию в театре. "Театр не благоприятен для поэта, и поэт не благоприятен для театра", - любила она повторять слова Гейне.
(Продолжение следует.)
Но это - не Сонечка. Это к Сонечке - введение.
Второе? Мне кажется - что-то морское, что-то портовое, матросское, - может быть Мопассан: брат и сестра? Исчезло.
А третье: занавес раздвигается: стул. И за стулом, держась за спинку - Сонечка. И вот рассказывает, робея и улыбаясь, про бабушку, про жильца, про бедную их жизнь, про девичью свою любовь."
М. Цветаева. Повесть о Сонечке.
Цветаева описывает поздний вариант спектакля, с "Гаванью" Мопассана в постановке Е.Б. Вахтангова, который игрался на сцене Художественного театра в сезон 1918-19 гг.
В первоначальном варианте, шедшем в 1918 г. на сцене Второй студии, спектакль состоял из следующих трех отрывков: 1) из романа Н.С. Лескова "Некуда", 2) из рассказа И.С. Тургенева "История лейтенанта Ергунова", 3) из романа Ф.М. Достоевского "Белые ночи".
Театральная критика к сценам из Лескова и Тургенева отнеслась прохладно (особенно разругали "Лейтенанта Ергунова"), зато "Белые ночи" в исполнении Софьи Голлидэй вызвали единодушный восторг.
"Это была настоящая жемчужина. Сколько нежности, трогательности, без тени сентиментальности, и тонкое мастерство, изящество в деталях, интонации, игре лица. Слушали умиленные. Особенно после приторно-разбойных картин Ергунова". (Н.Е. Эфрос)
"В зале не было ни одного зрителя, который не слушал бы с напряженным вниманием рассказ Настеньки и не верил бы, что перед ним настоящая Настенька Достоевского, и если это так, то как же не сказать, что юная артистка г-жа Голлидэй достигла очень многого и по праву может торжествовать". (Сергей Глаголь)
"Закончился спектакль очарованием такого обещающего и яркого дарования, каким уже давно не веяло со сцены: я говорю об отрывке из "Белых ночей", прочитанном г-жой Голлидэй. Она так читала (нет - так жила жизнью Настеньки), что хочется верить в этот несомненный талант, сулящий большие художественные достижения". (Юрий Соболев)
"Не боясь упреков в повышенной восторженности (...) скажем прямо: такого ароматного и свежего дарования, как дарование г-жи Голлидэй, нам не приходилось встречать уже много лет.
Что же!.. Остается пожелать ей долгие лета - нищим духом и обворованным - в утешение". (Дон-Аминадо)
"Не все было одинаково интересно и значительно, но общее заключение, во всяком случае, может быть таково, что формирование молодых актеров, сценическая культура их - поставлены здесь на правильный путь, дающий ценные результаты. Обнаруживаются уже гибкие и развитые дарования, среди которых дружное внимание обратила на себя г-жа Голлидэй, передающая рассказ Настеньки Достоевского с такой мастерской отделкой, соединенной, в то же время, и с такой очаровательной искренностью, что в итоге получается исключительное художественное впечатление". (И. Джонсон)
Павел Антокольский в своей статье "Театр Марины Цветаевой", написанной в 1966 г., так вспоминал Сонечку Голлидэй в "Белых ночах":
"Юная Голлидэй одна-одинешенька на сцене, в течение полутора или двух часов держала в напряжении зрительный зал своим исполнением Настеньки из "Белых ночей" Достоевского. Это был редчайший сценический успех".
Фактически Сонечка выступила здесь новатором, первооткрывателем нового жанра, получившего впоследствии название "Театр одного актера". Известный чтец В.Н. Яхонтов, с именем которого связан этот жанр, был, в определенном смысле, ее последователем. Осенью 1918 г. Яхонтов поступил учеником во Вторую студию, и выступление С. Голлидэй в "Белых ночах" произвело на него огромное впечатление. В своих воспоминаниях он писал:
"Л.В. Гольденвейзер, чрезвычайно милый и хороший человек, совершенно исключительный помощник режиссера, после всех этих неприличных "Ергуновых" по роману Тургенева и "Некуда" по роману Лескова, выносил на руках в розовеньком платьице с крапинками Сонечку Голлидэй на сцену, усаживал ее в большое, широкое кресло и сам бежал давать занавес. А Сонечка Голлидэй, минутку помолчав, начинала читать "Белые ночи" по роману Достоевского...
Она читала "Белые ночи" действительно изумительно хорошо, и это было самое талантливое и замечательное, что мне приходилось видеть или слышать во Второй студии..."
Программка спектакля "Дневник студии (Очередные работы. Вечер первый)"
Разруганный критикой "Лейтенант Ергунов" нравился, однако, Марине Цветаевой. Вот как рассказывает она об этом спектакле в записях "Из дневника. Смерть Стаховича":
"На его [В.Л. Мчеделова] постановке "Дневник студии" (отрывок из Лескова, "История лейтенанта Ергунова" и "Белые ночи") я была три-четыре раза, - так нравилось! Помню в "Лейтенанте Ергунове", у него, у спящего лейтенанта, слезу. Большую, сонную. Текла и застыла. Жгла и остыла. Он походил на раненного в бою. На всю Белую Армию. Потому, может быть, и ходила смотреть.
А комната - трущоба! - берлога! - где обольщает лейтенанта персияночка! Эта дрань, рвань, стклянь. Глаза по углам, узлы по углам. Эти ошметки, оплевки, обглодки. Эта комната, центр которой - туфля. Эта туфля посреди пола, царственным, по бесстрастию, жестом ноги отлетающая в потолок! Это отсутствие здравого смысла в комнате! Отсутствие комнаты в комнате! Мой Борисоглебский живьем! Мое убранство. Моя уборка. Все мои семь комнат в одной. Скелет моего быта. Мой дом.
Помню персияночку (чертовку): шепота. Шепота - лепета - бормота. Возле слов. Наговаривает, насказывает, названивает. Амулеты - браслеты. Под браслетами - лейтенантовы эполеты. Лепета - и бусы, соловьиные рокота - и руки. Руки, ручьи."
Ольга Пыжова в роли Колибри в "Истории лейтенанта Ергунова" -
та самая "персияночка".
К сожалению, после творческого взлета в жизни Сонечки началась полоса неудач. Будучи слишком яркой индивидуальностью, она не умела вписаться в коллектив, не умела быть, как все. Некоторым старшим коллегам стало казаться, что Голлидэй заболела "звездной болезнью", стала слишком легкомысленно относиться к соблюдению театральной дисциплины.
Наряду с другими студийцами, Сонечка участвовала в массовых сценах в спектаклях Художественного театра. 7 ноября 1918 г., изображая одну из "неродившихся душ" в "Синей птице", она вышла на сцену без грима, чем навлекла на себя гнев известной актрисы Н.С. Бутовой, дежурившей в тот вечер на спектакле. Бутова написала письмо Станиславскому и Немировичу-Данченко, где выразила свое возмущение недисциплинированностью Голлидэй. Станиславский, возможно, и не придал бы этому письму серьезного значения, если бы не случился инцидент, резко настроивший его против Сонечки.
Проезжая однажды по Сретенке, Станиславский увидел в витрине фотографического ателье огромный Сонечкин портрет с подписью "Артистка Художественного театра Голлидэй". Заподозрив свою ученицу в стремлении к дешевой саморекламе, Константин Сергеевич решил как следует пристыдить ее. Встретив Сонечку в театре, он усадил ее на извозчика и повез на Сретенку, где выкупил у хозяина фотоателье злополучный портрет и вручил его испуганной "артистке Голлидэй" со словами: "Черт знает что! Какая-то девчонка заставляет меня ездить по Москве и скупать ее портреты!"
Ни о какой саморекламе Сонечка не думала - она просто снялась на карточку, чтобы послать матери в Петроград. А предприимчивый хозяин ателье, польщенный тем, что у него фотографировалась известная актриса, увеличил ее снимок и выставил в витрине для привлечения клиентов. Однако разгневанный Станиславский не хотел слушать никаких объяснений. Он передал во Вторую студию письмо Бутовой с требованием обсудить поведение Голлидэй на заседании совета Студии.
11 ноября 1918 г. Совет студии вынес следующее постановление:
"а. Послать в МХТ извинение за поведение С.Е. Голлидэй на спектакле "Синяя птица", и попросить не занимать ее более в театре, так как за дальнейшее поведение и дисциплинированность Голлидэй Студия ручаться не может.
б. Послать извинение Н.С. Бутовой.
с. Поставить на вид С.Е. Голлидэй, что ее поведение приносит вред, а не пользу Студии".
Сонечка была глубоко потрясена этой незаслуженной обидой. Оставшись без новых ролей, она решила пожаловаться Станиславскому. Вот как об этом эпизоде вспоминает Вера Редлих в своих мемуарах:
"Как-то, когда мы гримировались в молодежной гримировочной МХТ во время спектакля "Синяя птица", где мы выступали в ролях неродившихся душ, она быстро вошла в комнату и сказала: "Я иду к Константину Сергеевичу. Он сейчас в своей гримировочной, скажу ему, что потеря его внимания ко мне, такого дорогого для меня, слишком тяжела. Я сейчас пойду и брошусь под трамвай". Мы пытались задержать ее, но она вырвалась и убежала. Потом мы видели из окна, как она выбежала из театра и вслед за нею появился во дворе Константин Сергеевич без пальто, в одном костюме (...) Константин Сергеевич так боялся простуды, что в его гримировочной было не две, а три оконных рамы, но, несмотря на эту боязнь, он, испугавшись за Сонечку, побежал за ней и вернул ее уже с Тверской улицы и, обняв за плечи, ласково уговаривая, успокаивая ее, привел в театр. После этого наступила временная светлая полоса в жизни Сонечки. Ей были обещаны роли".
Начиная с сезона 1918/19 г., Первая и Вторая студии играли свои спектакли на главной сцене МХТ в Камергерском проезде. Станиславский попросил Мчеделова дать Сонечке какую-нибудь роль в "Синей птице", которую тот собирался ставить силами Второй студии. Мчеделов хотел занять Голлидэй в ролях Насморка и внучки, но сыграть их Сонечке так и не пришлось.
Зато большой интерес к Сонечке проявил Е.Б. Вахтангов, начавший с осени 1918 г. преподавать во Второй студии. Еще летом Вахтангов пригласил ее к себе в Мансуровскую студию на главную роль в пьесе П. Антокольского "Кукла Инфанта". И именно здесь, в Мансуровском студии, произошло знакомство Сонечки с Мариной Цветаевой.
В МАНСУРОВСКОЙ СТУДИИ. ДРУЖБА С МАРИНОЙ ЦВЕТАЕВОЙ
Сближение Марины Цветаевой со студией Вахтангова в Мансуровском переулке состоялось благодаря тому, что один из студийцев - Сергей Гольцев - был призван на военную службу и оказался однополчанином Сергея Эфрона. В ноябре 1917 г. юнкер Гольцев вместе с Эфроном отправился на Дон, участвовал в Ледяном походе и был убит при штурме Екатеринодара. Но перед этим он много и увлеченно рассказывал о своем товарище по студии - молодом поэте Павле Антокольском - и вызвал у Цветаевой желание с ним познакомиться.
Антокольский пришел в студию Вахтангова как актер, но вскоре начал пробовать свои силы в качестве драматурга, написав две романтические пьесы в стихах - "Кукла Инфанты" и "Кот в сапогах", за постановку которых взялся его друг, начинающий актер и режиссер Юрий Завадский. Подружившись с Антокольским в декабре 1917 г., Цветаева тоже увлеклась драматургией и год спустя, в декабре 1918 г., решила представить на суд мансуровцев свою пьесу "Метель". Среди слушателей пьесы на сцене Мансуровской студии была в тот вечер и Сонечка.
Мансуровский пер., дом № 3, где находилась студия Е.Б. Вахтангова.
"Передо мной маленькая девочка. Знаю, что Павликина Инфанта! С двумя черными косами, с двумя огромными глазами, с пылающими щеками.
Передо мною - живой пожар. Горит все, горит - вся. Горят щеки, горят губы, горят глаза, несгораемо горят в костре рта белые зубы, горят - точно от пламени вьются! - косы, две черных косы, одна на спине, другая на груди, точно одну костром отбросило. И взгляд из этого пожара - такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такою: люблю!"
М. Цветаева. Повесть о Сонечке.
Так встретились поэт и его будущая муза. Сонечка была заворожена цветаевскими стихами, а Цветаева - Сонечкой. В своих следующих двух пьесах - "Приключение" и "Фортуна", созданных в период с декабря 1918-го по февраль 1919 г., - Цветаева специально для Сонечки напишет роли Девчонки и Розанэтты. Однако после встречи в Мансуровской студии они долгое время не виделись.
Вторая встреча Цветаевой и Сонечки произошла в марте на Новодевичьем кладбище, на похоронах А.А. Стаховича, который 11 марта 1919 г. покончил жизнь самоубийством. Общее горе сблизило их, и вскоре Сонечка становится частым гостем в доме Цветаевой в Борисоглебском переулке.
"Когда она пришла? Когда? Зимой ее в моей жизни не было. Значит - весной. Весной 1919 г., и не самой ранней, а вернее - апрельской, потому что с нею у меня связаны уже оперенные тополя перед домом. В пору первых зеленых листиков."
К апрелю 1919 г. относятся первые стихи Цветаевой, обращенные к Софье Голлидэй. Цветаева неоднократно навещала Сонечку в ее жилище на Пречистенском бульваре, недалеко от Храма Христа Спасителя. При встречах Сонечка жаловалась на холодность со стороны красавца Юрия Завадского, в которого обе подруги были безответно влюблены, а также на то, что в студии ее не любят, не дают ролей. И это была правда. Вплоть до июня 1919 г., до отъезда в провинцию, Сонечка была занята только в двух спектаклях Второй студии - в "Зеленом кольце" и "Белых ночах".
В 1919 г. Вахтангов решил ставить во Второй студии сказку Льва Толстого в инсценировке М.А. Чехова "Об Иване-дураке и его двух братьях - Семене-воине и Тарасе-брюхане, старом дьяволе и чертенятах". При распределении ролей Сонечке достался младший из пяти чертенят, по имени Единица. Она была этому очень рада, но неожиданно ее сняли с роли.
" - Марина! У меня сегодня ужасное горе!.. У нас решили ставить "Четыре черта" и мне не дали ни одного, даже четвертого! даже самого маленького! самого пятого!
(Тут-то она и сказала свое незабвенное: - И у меня были такие большие слезы - крупнее глаз!)"
31 мая 1919 г. за заседании совета Второй студии обсуждался вопрос о возможной постановке пьесы Цветаевой (какой именно - неизвестно). Вопрос был отложен до осени, постановка не состоялась.
Не сыграла Сонечка и Инфанту в пьесе Антокольского на сцене Мансуровской студии, поскольку Вахтангов остался недоволен постановкой Завадского, и спектакль не был выпущен. Другая пьеса Антокольского - "Кот в сапогах, или Обручение во сне" - была представлена публике 15 марта 1919 г., но и этот спектакль Вахтангова тоже не удовлетворил.
Вахтангов мечтал о "народном театре", о массовых зрелищах, в которых зрители будут участвовать наравне с актерами. Его не устраивал поэтический, камерный, эстетский театр Антокольского и Цветаевой, уходящий своими корнями к лирическим драмам Блока (кстати, пьеса Блока "Незнакомка" также ставилась в Мансуровской студии режиссером А.Д. Поповым, но до зрителя так и не дошла). Разногласия Вахтангова с его учениками привели к тому, что к лету 1919 г. двенадцать человек покинули Мансуровскую студию. Юрий Завадский уехал в Харьков к матери и сестре, Павел Антокольский ушел в Камерный театр Таирова. Мансуровская студия фактически распалась, позднее она была преобразована Вахтанговым в 3-ю студию МХТ.
Неудача Цветаевой как драматурга Мансуровской студии привела ее впоследствии к разочарованию в театре. "Театр не благоприятен для поэта, и поэт не благоприятен для театра", - любила она повторять слова Гейне.
(Продолжение следует.)