Борис Казанский о "Поэме воздуха"
При встрече в 1941 году с Анной Ахматовой Марина Цветаева подарила ей переписанную от руки "Поэму воздуха", но вещь эта, похоже, понимания у Анны Андреевны не нашла. "Марина ушла в заумь", - вот всё, что Ахматова смогла сказать по поводу поэмы.
Однако были в те времена люди, умевшие по достоинству оценить и понять глубину и оригинальность цветаевского замысла. К таковым принадлежал известный филолог Борис Васильевич Казанский, который смог познакомиться с "Поэмой воздуха" благодаря Алексею Кручёных и его богатому домашнему архиву.
Недавно Е.Б. Коркина нашла и опубликовала уникальный текст - отзыв Бориса Казанского о "Поэме воздуха", написанный им в 1943 году для Кручёных. Можно только сожалеть, что Марина Цветаева этого отзыва не прочла.
Б.В. Казанский
Заметки о поэзии М.И. Цветаевой
«Поэма Воздуха» - гимн авиации, апофеоз полета. Но воспевается в ней не отвага человека, не искусство летчика, не подвиг, а самый полет, как новая форма бытия, как высший вид состояния. В полусимволическом, полуреальном, отчасти научно-фантастическом выражении поэмы полет рисуется как восхождение по ступеням преодоления тяжести, утраты телесности, отрешения от земли, как переход из земной стихии в воздушную, а затем и преодоления самого воздуха - смертью, которая является преодолением последней материальности, телесной жизни - «Смерть и ничего смертного в ней».
Замысел вдохновляется образом смерти-победителя. Во вступлении это тайный и ожидаемый Гость, затем спутник, проводник.
Смерть ведет на путь полета - в полную божественность Ночи - в полный рост Неба - в полную неведомость времени и пространства - в полную невидимость - отрешенность от пестроты видимого. Ощущается одно соприсутствие смерти, идущей в шаг; усилие - и «больше не звучу». Ощущается только дыхание смерти, еще усилие - и «больше не дышу». В полете меняется сущность, природа человека - аппарат несущественен. Гибель летчика - только телесная. Даже слава героя еще слишком земная. В полете, в смерти человек освобождается от веса, звука, дыхания, тяготения (акафист смерти).
Следует большой гимн воздуху - легкому, ливкому, плавкому, редкому, резкому, цедкому, гудкому. Человек в воздухе - «бездонное легкое, пораженное вечностью», разъедающей его, как туберкулез. И наконец, нет уже и воздуха. Со смертью не остается ничего смертного. Остается чистый ум, мысль.
Поэма написана своеобразным размером- с переносом важного слова фразы в следующий стих («анжамбман»), что создает напряженный, синкопированный ритм, порывистый, как бы задыхающийся. Краткость стиха обуславливает скупость слов, сжатость фраз (лаконизм), иногда сведенных к формулам. Однако при всей затрудненности и напряженности ритма и жестком подборе слов, стих остается почти всегда легким, скользящим и живым. Иногда кажется, что вот-вот он сорвется на резком и узком повороте, и всякий раз восхищаешься, как ловко, легко и точно он проскальзывает на нужное место верным словом, удачной рифмой, подобно искусным виражам и петлям высшей школы пилотажа.
В противоположность этому основному ритму и стилю акафист полету-смерти плавен и певуч, стих здесь как бы парит, планирует. Следующий за этим гимн воздуху отличается увлечением (эффорией), рождающим образ за образом - сравнения, иллюстрации, параллели, гиперболические, как здесь и уместно, - неистощимостью эпитетов.
Повторы, параллели, парафразы пронизывают поэму, подчеркивая ее рисунок и движение мысли, как бы модулируя основные мысли-образы. Выражения нередко смелы, мысль иногда не ясна, отдельный образ может казаться неудачным, даже случайным, но нигде во всей поэме не ощущается надуманности, натянутости, она всегда эмоциональна и искренна, и полет ее мысли, при всей сложности, свободен и цепок. О нем можно сказать, в ее же стиле:
Цепок, цепче пальцев
Тонущего в бурю,
Цепче жгучих жальцев
Страха, цепче фурий
Адских, но не цепче ж
(Точно клёкот орлий!)
Слов, какие шепчет
Сдавленное горло.
Б. Казанский.
30.ХI-43
(РГАЛИ. Ф. 1334. Оп. 1. Ед. хр. 1003. Л. 3-5).
Источник
Однако были в те времена люди, умевшие по достоинству оценить и понять глубину и оригинальность цветаевского замысла. К таковым принадлежал известный филолог Борис Васильевич Казанский, который смог познакомиться с "Поэмой воздуха" благодаря Алексею Кручёных и его богатому домашнему архиву.
Недавно Е.Б. Коркина нашла и опубликовала уникальный текст - отзыв Бориса Казанского о "Поэме воздуха", написанный им в 1943 году для Кручёных. Можно только сожалеть, что Марина Цветаева этого отзыва не прочла.
Б.В. Казанский
Заметки о поэзии М.И. Цветаевой
«Поэма Воздуха» - гимн авиации, апофеоз полета. Но воспевается в ней не отвага человека, не искусство летчика, не подвиг, а самый полет, как новая форма бытия, как высший вид состояния. В полусимволическом, полуреальном, отчасти научно-фантастическом выражении поэмы полет рисуется как восхождение по ступеням преодоления тяжести, утраты телесности, отрешения от земли, как переход из земной стихии в воздушную, а затем и преодоления самого воздуха - смертью, которая является преодолением последней материальности, телесной жизни - «Смерть и ничего смертного в ней».
Замысел вдохновляется образом смерти-победителя. Во вступлении это тайный и ожидаемый Гость, затем спутник, проводник.
Смерть ведет на путь полета - в полную божественность Ночи - в полный рост Неба - в полную неведомость времени и пространства - в полную невидимость - отрешенность от пестроты видимого. Ощущается одно соприсутствие смерти, идущей в шаг; усилие - и «больше не звучу». Ощущается только дыхание смерти, еще усилие - и «больше не дышу». В полете меняется сущность, природа человека - аппарат несущественен. Гибель летчика - только телесная. Даже слава героя еще слишком земная. В полете, в смерти человек освобождается от веса, звука, дыхания, тяготения (акафист смерти).
Следует большой гимн воздуху - легкому, ливкому, плавкому, редкому, резкому, цедкому, гудкому. Человек в воздухе - «бездонное легкое, пораженное вечностью», разъедающей его, как туберкулез. И наконец, нет уже и воздуха. Со смертью не остается ничего смертного. Остается чистый ум, мысль.
Поэма написана своеобразным размером- с переносом важного слова фразы в следующий стих («анжамбман»), что создает напряженный, синкопированный ритм, порывистый, как бы задыхающийся. Краткость стиха обуславливает скупость слов, сжатость фраз (лаконизм), иногда сведенных к формулам. Однако при всей затрудненности и напряженности ритма и жестком подборе слов, стих остается почти всегда легким, скользящим и живым. Иногда кажется, что вот-вот он сорвется на резком и узком повороте, и всякий раз восхищаешься, как ловко, легко и точно он проскальзывает на нужное место верным словом, удачной рифмой, подобно искусным виражам и петлям высшей школы пилотажа.
В противоположность этому основному ритму и стилю акафист полету-смерти плавен и певуч, стих здесь как бы парит, планирует. Следующий за этим гимн воздуху отличается увлечением (эффорией), рождающим образ за образом - сравнения, иллюстрации, параллели, гиперболические, как здесь и уместно, - неистощимостью эпитетов.
Повторы, параллели, парафразы пронизывают поэму, подчеркивая ее рисунок и движение мысли, как бы модулируя основные мысли-образы. Выражения нередко смелы, мысль иногда не ясна, отдельный образ может казаться неудачным, даже случайным, но нигде во всей поэме не ощущается надуманности, натянутости, она всегда эмоциональна и искренна, и полет ее мысли, при всей сложности, свободен и цепок. О нем можно сказать, в ее же стиле:
Цепок, цепче пальцев
Тонущего в бурю,
Цепче жгучих жальцев
Страха, цепче фурий
Адских, но не цепче ж
(Точно клёкот орлий!)
Слов, какие шепчет
Сдавленное горло.
Б. Казанский.
30.ХI-43
(РГАЛИ. Ф. 1334. Оп. 1. Ед. хр. 1003. Л. 3-5).
Источник