Неполиткорректный Сомерсет Моэм
В жизни известного английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма (1874 - 1965) был эпизод, связанный с Россией: в 1917 году британская разведка направила его к Керенскому с секретной миссией. Целью было предотвращение выхода России из войны. Миссия успехом не увенчалась, однако позволила Моэму сделать много интересных наблюдений над "загадочной русской душой".
Страсти британского двора: шпионская миссия Сомерсета Моэма
В 1915-м году, в разгар Первой мировой, автобиографичный роман Моэма «Бремя страстей человеческих» увидел свет. Последние правки писатель вносил в перерывах между сменами - Сомерсет отправился на войну волонтером, где ему доверили водить автомобиль скорой помощи. В это же время активно развивалась его любовная история с красавицей и замужней дамой Сири Вэлком, впоследствии ставшей миссис Моэм. Именно Сири познакомила Сомерсета с человеком, который заинтриговал его предложением попробовать себя в качестве тайного агента и, фактически, шпиона. Этого человека звали Джон Уоллинджер. Будучи офицером Секретной разведывательной службы Великобритании, он вербовал новых агентов для работы в Швейцарии.
Писатель принял предложение и отбыл в Швейцарию для выполнения секретного задания. Одной из главных миссий Моэма была координация других агентов. Тогда же он выдумал персонажа по имени Эшенден, шпиона, чьи похождения, по признанию самого прозаика, были куда более занимательны, чем его собственные.
С первой секретной миссией Моэм отправился в Швейцарию
В 1916-м году Моэм, чья личная жизнь тогда привлекла слишком много внимания (развод Сири и высылка из страны его гомосексуального любовника Джеральда Хакстона), принял решение покинуть Секретную службу. Он полагал, что, вероятно, больше никогда не повторит свой шпионский опыт. Но судьба распорядилась иначе.
В мае 1917-го он женился на Сири, а уже через месяц был вызван для беседы в Нью-Йоркский офис Секретной службы офицером Уильямом Уайзменом. Ему поручили сложнейшее задание - отправиться в революционную Россию и попытаться предотвратить выход государства из войны. Англичане опасались, что в случае заключения мира между русскими и немцами последние перебросят все силы с Восточного фронта на Западный. «Я должен был отправиться в Россию и сделать так, чтобы русские продолжали воевать» - писал Моэм позже. США и Великобритания выделили в общей сложности 150 тысяч долларов - эти деньги должны были пойти на поддержку Керенского и Временного правительства.
«Я должен был сделать так, чтобы русские продолжали воевать» - писал Моэм
Моэм имел весьма скромное представление об устройстве политической жизни России и о русских в принципе, а потому, когда прибыл в Петроград в августе 1917-го, был весьма прохладно встречен британским послом Джорджем Бьюкененом. Тот считал, что литератор совершенно не подходит для подобной миссии. По другим сведениям, послу не было известно о настоящей цели визита Моэма. Официальным прикрытием был сбор материалов для будущей книги.
Необходимо было завязать знакомство с Керенским и втереться к нему в доверие. Моэму помогла его старая знакомая и бывшая любовница Александра Кропоткина - дочь революционера Петра Кропоткина. Она была хорошо знакома с Керенским и представила его писателю. Кроме того, Александра исполняла роль переводчика во время их еженедельных обедов.
Для обедов с Керенским Моэм покупал самую дорогую икру и водку
Портрет Керенского руки Моэма выглядит не слишком привлекательно: «Вид у него болезненный. Все знают, что он нездоров; он и сам, не без некоторой бравады, говорит, что жить ему осталось недолго. У него крупное лицо, кожа странного желтоватого оттенка, когда он нервничает, она зеленеет; черты лица недурны, глаза большие, очень живые; но вместе с тем он нехорош собой. Одет довольно необычно - на нем защитного цвета костюм, и не вполне военный, и не штатский, неприметный и унылый… Я так и не уразумел, благодаря каким свойствам он молниеносно вознесся на такую невероятную высоту. Разговор его не свидетельствовал не только о большой просвещенности, но и об обычной образованности. Я не почувствовал в нем особого обаяния. Не исходило от него и ощущения особой интеллектуальной или физической мощи».
У Моэма складывается впечатление, что перед ним - человек достаточно нерешительный, всячески избегающий ответственности, не способный и не желающий брать на себя решение трудных вопросов, отягощенный бременем власти. Тем не менее, раз в неделю писатель закатывает роскошные обеды в ресторане «Медведь» в Петрограде, где рекой льется водка, а на закуску подают лучшую черную икру. Керенский (которому, кстати, практически нельзя пить) и его министры - почетные гости. Моэм заверяет Керенского в поддержке Запада: они готовы спонсировать его правительство и даже предоставить военные силы, лишь бы Россия не выходила из войны. Керенский не дает никакого определенного ответа, а вместо этого пускается в пространные рассуждения. Он, как подметил Моэм, была выдающимся демагогом.
Моэм заверил Керенского в поддержке Запада
Помимо работы с Керенским, Сомерсет должен был оказывать поддержку многочисленным военным организациям чехов в России. Они активно сотрудничали с британской разведкой и были готовы, в случае необходимости, выступить на стороне Временного правительства. Также Моэм предполагал нанять профессиональных ораторов, по сути - провокаторов, которые должны были нанести «ответный удар» по пацифисткой пропаганде. Все эти предприятия стоили больших денег. По подсчетам Моэма, необходимо было выделять около полумиллиона долларов в год. Он уведомил Уайзмена, что на поддержку миссии нужны были дополнительные и очень крупные средства, и стал ждать ответа.
31 октября 1917 года Керенский вручил Моэму секретную записку, которую необходимо было передать в руки премьер-министру Великобритании Ллойду-Джорджу. Председатель Временного правительства умолял отправить оружие и амуницию, в которой отчаянно нуждалась армия. Все это, по словам Керенского, было необходимо, чтобы продолжить войну с Германией и отразить атаку большевиков, которая ожидалась со дня на день.
Для работы пропагандисткой машины требовались 500 тысяч долларов ежегодно
Моэм не доверил передачу информации британскому послу, а потому сам немедленно выехал из России. Он отправился в Норвегию, оттуда - в Шотландию, а после поездом прямиком в Лондон. Встреча с Ллойд-Джорджем была короткой. Министр прочитал послание и вернул записку Моэму со словами «Я не могу этого сделать». «Но что мне передать Керенскому?» - спросил Моэм. «Просто передайте, что я не могу этого сделать» - он вежливо попрощался с писателем и вышел.
Вскоре стало известно, что правительство Керенского повержено, а сам он бежал за границу. Миссия Моэма была провалена. Тем не менее, он однажды заметил, что, если бы его отправили в Россию на полгода раньше, все могло бы получиться. Порой и один человек способен радикально изменить ход истории.
Дарья Александрова. Журнал "Дилетант"
http://diletant.media/articles/27656447/
Цитаты из Моэма о России и русских
О патриотизме
Русский патриотизм - это нечто уникальное; в нем бездна зазнайства; русские считают, что они не похожи ни на один народ и тем кичатся; они с гордостью разглагольствуют о темноте русских крестьян; похваляются своей загадочностью и непостижимостью; твердят, что одной стороной обращены на Запад, другой - на Восток; гордятся своими недостатками, наподобие хама, который оповещает, что таким уж его сотворил Господь, и самодовольно признают, что они пьяницы и невежи; не знают сами, чего хотят, и кидаются из крайности в крайность.
О похмелье
Если русских угнетает сознание своей греховности, то не потому, что они виновны в бездействии или злодействе (кстати говоря, они, по преимуществу, склонны упрекать себя в первом), а из-за некой физиологической особенности. Почти все, кому довелось побывать на русских вечеринках, не могли не заметить, как уныло русские пьют. А напившись, рыдают. Напиваются часто. Вся нация мучается с похмелья. То-то была бы потеха, если бы водку запретили и русские в одночасье потеряли те свойства характера, которые так занимают умы склонных к сентиментальности западных европейцев.
О покорности
Русскому никогда не придет в голову, что он должен делать что-то, чего не хочет, только потому, что так положено. Почему он веками так покорно переносил гнет (а он явно переносил его покорно, ведь нельзя представить, чтобы целый народ мог долго терпеть тиранию, если она его тяготила), а потому что, невзирая на политический гнет, он лично был свободен. Русский лично куда более свободен, чем англичанин. Для него не существует никаких правил.
О подчинении
В русских глубоко укоренено такое свойство, как мазохизм. Захер-Мазох, славянин по происхождению, первый привлек внимание к этому недугу в сборнике рассказов, ничем прочим не примечательных. Судя по воспоминаниям его жены, он и сам был подвержен тому состоянию, о котором писал. Вкратце речь идет вот о чем: мужчина жаждет, чтобы любимая женщина подвергала его унижениям как телесным, так и духовным. К примеру, Захер-Мазох настоял, чтобы его жена уехала путешествовать с любовником, а сам, переодевшись лакеем, прислуживал им, терзаясь ревностью. В своих произведениях Захер-Мазох неизменно выводит женщин крупных, сильных, энергичных, дерзких и жестоких. Мужчин они всячески унижают. Русская литература изобилует подобными персонажами. Героини Достоевского принадлежат к этому же типу повелительниц; мужчин, их любящих, не привлекают ни нежность, ни кротость, ни мягкость, ни обаяние; напротив, надругательства, которые они претерпевают, доставляют им чудовищное наслаждение.
О писателях
Что поражает каждого, кто приступает к изучению русской литературы, так это ее исключительная скудость. Критики, даже из числа самых больших ее энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до девятнадцатого века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина; за ним следуют Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский; затем Чехов - вот и все!
О пассивности
В жизни русских большую роль играет самоуничижение, оно им легко дается; они смиряются с унижением, потому что, унижаясь, получают ни с чем не сравнимое чувственное наслаждение… Каждого, кто жил среди русских, поражает, как женщины помыкают мужчинами. Они, похоже, получают чуть ли не плотское наслаждение, унижая мужчин на людях; манера разговаривать у них сварливая и грубая; мужчины терпят от них такое обращение, какое стерпел бы мало кто из англичан; видишь, как лица мужчин наливаются кровью от женских колкостей, но ответить на оскорбления они даже не пытаются - они по-женски пассивны, слезливы...
О проспектах
Невский проспект. Он грязный, унылый, запущенный. Очень широкий и очень прямой. По обеим его сторонам невысокие однообразные дома, краска на них пожухла, в архитектурном отношении они мало интересны. Можно подумать, Невский проспект застраивали кто во что горазд, вид у него - хоть мы и знаем, что строители строго следовали плану, - какой-то незавершенный: он напоминает улицу где-нибудь на западе Америки, наспех построенную в разгар бума и захиревшую, когда бум прошел. Витрины магазинов забиты жалкими изделиями. Нераспроданные товары разорившихся пригородных лавчонок Вены или Берлина - вот что они напоминают.
О пассионарности
Русские вечно твердят, что миру точно так же не дано понять их, как им самих себя. Они слегка кичатся своей загадочностью и постоянно разглагольствуют о ней. Не берусь объяснить вещи, объявленные множеством людей необъяснимыми, однако задаюсь вопросом: а что, если отгадка скорее проста, нежели сложна. Есть нечто примитивное в том, как безраздельно властвует над русскими чувство. У англичан, к примеру, характер - это прочная основа, чувства влияют на нее, но и она в свою очередь оказывает на них воздействие; похоже, что русских любое чувство захватывает всецело, они полностью подчиняются ему.
О Петербурге
Петроград. Вечерами он куда красивее. Здешние каналы удивительно своеобразны, и хотя порой в них можно уловить сходство с венецианскими или амстердамскими, оно лишь подчеркивает их отличие. Неяркие, приглушенные краски. Близкие к пастельным, но такие нежные, какие художникам редко удается передать: туманно-голубые и тускло-розовые тона, как на эскизах Кантен де Латура, зеленые и желтые, как сердцевина розы. Они пробуждают те же чувства, что французская музыка восемнадцатого века с ее пронизанным грустью весельем. От каналов веет тишиной, бесхитростностью и наивностью; этот фон представляет отрадный контраст русским с их необузданным воображением и буйными страстями.
Источник: https://snob.ru/selected/entry/124326