Бородатый анекдот
Из передачи, посвященной мемуарам Серова, на "Эхо Москвы":
Б. Соколов - ...Например, значит, есть эпизод как там в 41-м году до войны пытались они завербовать одного германского промышленника видного, вхожего к Гитлеру. И решили его завербовать на женщине. То есть сделать компрометирующие фотографии его сексуальных утех. А потом предъявить и, значит, заставить работать. Все это сделали, предъявили, а он им говорит: «А Вы мне еще таких фотографий не дадите? А то фюреру очень понравится, когда я ему это продемонстрирую как иллюстрацию методов работы нашей разведки». И какой эпизод это напоминает Вам?
В. Дымарский - Ну, эпизод…
Б. Соколов - А «17 мгновений весны» читал?
В. Дымарский - Ну, да.
Б. Соколов - Помнишь там рассказ, как они пытались завербовать, люди Мюллера, одного испанского дипломата… аргентинского, по-моему, дипломата, тоже вот подловив его на девочке, на компрометирующих фотографиях.
В. Дымарский - Так это вообще классическая ситуация.
Б. Соколов - Нет, так там он тоже говорит: «А Вы не можете мне дать еще несколько таких фотографий? Мы с женой обожаем порнографию». То есть, ну, это вариация на ту же тему.
http://echo.msk.ru/programs/Diletanti/1800158-echo/
Сразу вспомнился похожий эпизод в книге-интервью Ромена Гари "Ночь будет спокойной" (1974).
Ромен Гари (1914-1980), урожденный Роман Кацев - французский писатель из русских евреев-эмигрантов, по слухам - внебрачный сын знаменитого киноактера Ивана Мозжухина. В годы войны участник "Сражающейся Франции", военный летчик, в послевоенное время находился на дипломатической работе. Первой страной, куда он прибыл в качестве дипломата, была коммунистическая Болгария. Вот что рассказывает Гари о провокациях, которым он подвергался со стороны болгарских Дзержинских:
"...В Болгарии это было нечто. Жена британского военного атташе, исключительная женщина, целую неделю обходила все западные посольства, чтобы сообщить нам, что ее сфотографировали… у болгарского гинеколога и что если мы получим эти снимки, не следует воображать, что речь идет о какой-то тайной встрече или каком-нибудь там сеансе, это просто гинекология. Восхитительная женщина. Она до сих пор стоит у меня перед глазами, с большим чувством собственного достоинства она сообщает мне о нарушении норм профессиональной этики со стороны одного видного члена медицинского корпуса. Дочь генерала, она поняла, что лучший способ защиты - это нападение. Меня тоже сфотографировали… во всех ракурсах.
Франсуа Бонди - Ты был раздосадован?
Ромен Гари - Весьма. Весьма. Я в тот день был не в форме. Мне не хватало воодушевления. Особа, о которой идет речь, не сделала абсолютно ничего, чтобы я мог показать себя в лучшем свете: в стиле «ни рыба ни мясо» ей не было равных. Мы были у нее дома, в комнате на первом этаже, с окнами во внутренний дворик, одно оконное стекло было разбито, и, очевидно, через эту дыру и снимали. Я был явно не в ударе - я даже не пытаюсь найти себе оправдания, так как оправдания мне нет, нужно всегда быть на высоте, «по двадцать раз переделывайте работу» и так далее. Но моя работа никуда не годилась, старик, жуткая халтура, а что тут поделаешь, если я трудился один. Неделю спустя ко мне на улице подваливают двое болгар в стиле «усатый мерзавец». Хотят со мной поговорить. Кое-что показать. Мы заходим в кафе, усаживаемся за столик, и они предъявляют мне снимки. Я смотрю, и меня охватывает стыд. До чего же я был жалок, старина, просто жалок. И потом, ракурс, в котором снимали эти негодяи, лишь усугублял ситуацию: с трудом можно было понять, чем я занимаюсь. Я испытал унижение. Мне было тридцать, это мой первый пост, я представляю Францию… А тут такое! Если бы я знал, что есть свидетели, что я войду в историю в качестве представителя Франции за рубежом, я бы совершил что-нибудь потрясающее, ведь как-никак я работал для моей страны, нужно было поддержать тысячелетнюю репутацию: Жанна д’Арк, Декарт, Паскаль и все прочее. Да и в девушке тоже не было ничего исторического. На снимке было видно ее лицо, она стояла на четвереньках, слегка повернув голову в мою сторону, как будто спрашивала себя: «А этот что там делает?» Что до меня, то можно было подумать, будто я толкаю тачку. Я смотрел на снимки, милиционеры смотрели на меня, девица смотрела на меня на снимке. Это был настоящий провал. А ведь она была прехорошенькая, такая вот милая блондиночка, которая говорила мне о любви с потрясающей убедительностью, наверное, она и в самом деле любила кого-то, кого-то другого, может, родителей, которых она пыталась таким образом спасти. Или возможно, она была искренней и, не раздумывая, отдала себя служению народу и социализму, чтобы заполучить ключ от сейфа французской дипмиссии. Это тебе не нынешние времена, когда девице засовывают в задницу микрофоны. Я сказал этим гаерам: «Слушайте, это ужасно. Я очень сожалею». Они были довольны. Один из них с задумчивым видом поглаживал свои усы и даже не сомневался, что я еле сдерживаюсь, чтобы не плюнуть ему в физиономию. Впрочем, это был единственный раз в моей жизни, когда мне действительно хотелось плюнуть кому-то в лицо. В принципе я питаю большое уважение к человеческому лицу из-за той громадной услуги, которую оно оказало живописи Возрождения. Наконец самый суровый из этих легавых говорит мне: «Проявив немного доброй воли с одной и с другой стороны, все можно как-то уладить». Меня переполняла благодарность. «Потрясающе… Спасибо, спасибо… Все, о чем я вас прошу, это дать мне еще один шанс… Вызовите эту юную особу или, что предпочтительнее, другую, чуть позажигательней… Вот, например, дочь вашего шефа, министра внутренних дел, мне всегда хотелось ее трахнуть, и если бы вы могли это устроить… Мы рвем эти снимки и начинаем по новой. Обещаю выступить гораздо лучше. Обещаю славно поработать, особенно если вы позволите мне водрузить в углу трехцветный флаг, на меня в подобные моменты триколор всегда производит невероятный эффект, я именно так и стал голлистом. Мы очень мило встречаемся, и вы делаете любые снимки, какие захотите, выбирая такие ракурсы, в которых я выглядел бы попредставительнее. Если вы не хотите сделать это для меня, сделайте это для Рабле, Мадлон и Мориса Тореза».
Помню, что голос мой дрожал, я действительно чувствовал - нет, я не шучу, - что говорю во имя народа Франции, народа виноградной лозы и сладости бытия. Оба коммунистических придурка глядели на меня так, будто перед ним Антихрист. Еще немного - и они бы попросили у официанта святой воды. Я всегда терпеть не мог пуритан, всегда. Я выкладывал им все это сквозь зубы, старик, глядя, как они зеленеют, и у меня было только одно желание - как следует поплясать на них…"
Б. Соколов - ...Например, значит, есть эпизод как там в 41-м году до войны пытались они завербовать одного германского промышленника видного, вхожего к Гитлеру. И решили его завербовать на женщине. То есть сделать компрометирующие фотографии его сексуальных утех. А потом предъявить и, значит, заставить работать. Все это сделали, предъявили, а он им говорит: «А Вы мне еще таких фотографий не дадите? А то фюреру очень понравится, когда я ему это продемонстрирую как иллюстрацию методов работы нашей разведки». И какой эпизод это напоминает Вам?
В. Дымарский - Ну, эпизод…
Б. Соколов - А «17 мгновений весны» читал?
В. Дымарский - Ну, да.
Б. Соколов - Помнишь там рассказ, как они пытались завербовать, люди Мюллера, одного испанского дипломата… аргентинского, по-моему, дипломата, тоже вот подловив его на девочке, на компрометирующих фотографиях.
В. Дымарский - Так это вообще классическая ситуация.
Б. Соколов - Нет, так там он тоже говорит: «А Вы не можете мне дать еще несколько таких фотографий? Мы с женой обожаем порнографию». То есть, ну, это вариация на ту же тему.
http://echo.msk.ru/programs/Diletanti/1800158-echo/
Сразу вспомнился похожий эпизод в книге-интервью Ромена Гари "Ночь будет спокойной" (1974).
Ромен Гари (1914-1980), урожденный Роман Кацев - французский писатель из русских евреев-эмигрантов, по слухам - внебрачный сын знаменитого киноактера Ивана Мозжухина. В годы войны участник "Сражающейся Франции", военный летчик, в послевоенное время находился на дипломатической работе. Первой страной, куда он прибыл в качестве дипломата, была коммунистическая Болгария. Вот что рассказывает Гари о провокациях, которым он подвергался со стороны болгарских Дзержинских:
"...В Болгарии это было нечто. Жена британского военного атташе, исключительная женщина, целую неделю обходила все западные посольства, чтобы сообщить нам, что ее сфотографировали… у болгарского гинеколога и что если мы получим эти снимки, не следует воображать, что речь идет о какой-то тайной встрече или каком-нибудь там сеансе, это просто гинекология. Восхитительная женщина. Она до сих пор стоит у меня перед глазами, с большим чувством собственного достоинства она сообщает мне о нарушении норм профессиональной этики со стороны одного видного члена медицинского корпуса. Дочь генерала, она поняла, что лучший способ защиты - это нападение. Меня тоже сфотографировали… во всех ракурсах.
Франсуа Бонди - Ты был раздосадован?
Ромен Гари - Весьма. Весьма. Я в тот день был не в форме. Мне не хватало воодушевления. Особа, о которой идет речь, не сделала абсолютно ничего, чтобы я мог показать себя в лучшем свете: в стиле «ни рыба ни мясо» ей не было равных. Мы были у нее дома, в комнате на первом этаже, с окнами во внутренний дворик, одно оконное стекло было разбито, и, очевидно, через эту дыру и снимали. Я был явно не в ударе - я даже не пытаюсь найти себе оправдания, так как оправдания мне нет, нужно всегда быть на высоте, «по двадцать раз переделывайте работу» и так далее. Но моя работа никуда не годилась, старик, жуткая халтура, а что тут поделаешь, если я трудился один. Неделю спустя ко мне на улице подваливают двое болгар в стиле «усатый мерзавец». Хотят со мной поговорить. Кое-что показать. Мы заходим в кафе, усаживаемся за столик, и они предъявляют мне снимки. Я смотрю, и меня охватывает стыд. До чего же я был жалок, старина, просто жалок. И потом, ракурс, в котором снимали эти негодяи, лишь усугублял ситуацию: с трудом можно было понять, чем я занимаюсь. Я испытал унижение. Мне было тридцать, это мой первый пост, я представляю Францию… А тут такое! Если бы я знал, что есть свидетели, что я войду в историю в качестве представителя Франции за рубежом, я бы совершил что-нибудь потрясающее, ведь как-никак я работал для моей страны, нужно было поддержать тысячелетнюю репутацию: Жанна д’Арк, Декарт, Паскаль и все прочее. Да и в девушке тоже не было ничего исторического. На снимке было видно ее лицо, она стояла на четвереньках, слегка повернув голову в мою сторону, как будто спрашивала себя: «А этот что там делает?» Что до меня, то можно было подумать, будто я толкаю тачку. Я смотрел на снимки, милиционеры смотрели на меня, девица смотрела на меня на снимке. Это был настоящий провал. А ведь она была прехорошенькая, такая вот милая блондиночка, которая говорила мне о любви с потрясающей убедительностью, наверное, она и в самом деле любила кого-то, кого-то другого, может, родителей, которых она пыталась таким образом спасти. Или возможно, она была искренней и, не раздумывая, отдала себя служению народу и социализму, чтобы заполучить ключ от сейфа французской дипмиссии. Это тебе не нынешние времена, когда девице засовывают в задницу микрофоны. Я сказал этим гаерам: «Слушайте, это ужасно. Я очень сожалею». Они были довольны. Один из них с задумчивым видом поглаживал свои усы и даже не сомневался, что я еле сдерживаюсь, чтобы не плюнуть ему в физиономию. Впрочем, это был единственный раз в моей жизни, когда мне действительно хотелось плюнуть кому-то в лицо. В принципе я питаю большое уважение к человеческому лицу из-за той громадной услуги, которую оно оказало живописи Возрождения. Наконец самый суровый из этих легавых говорит мне: «Проявив немного доброй воли с одной и с другой стороны, все можно как-то уладить». Меня переполняла благодарность. «Потрясающе… Спасибо, спасибо… Все, о чем я вас прошу, это дать мне еще один шанс… Вызовите эту юную особу или, что предпочтительнее, другую, чуть позажигательней… Вот, например, дочь вашего шефа, министра внутренних дел, мне всегда хотелось ее трахнуть, и если бы вы могли это устроить… Мы рвем эти снимки и начинаем по новой. Обещаю выступить гораздо лучше. Обещаю славно поработать, особенно если вы позволите мне водрузить в углу трехцветный флаг, на меня в подобные моменты триколор всегда производит невероятный эффект, я именно так и стал голлистом. Мы очень мило встречаемся, и вы делаете любые снимки, какие захотите, выбирая такие ракурсы, в которых я выглядел бы попредставительнее. Если вы не хотите сделать это для меня, сделайте это для Рабле, Мадлон и Мориса Тореза».
Помню, что голос мой дрожал, я действительно чувствовал - нет, я не шучу, - что говорю во имя народа Франции, народа виноградной лозы и сладости бытия. Оба коммунистических придурка глядели на меня так, будто перед ним Антихрист. Еще немного - и они бы попросили у официанта святой воды. Я всегда терпеть не мог пуритан, всегда. Я выкладывал им все это сквозь зубы, старик, глядя, как они зеленеют, и у меня было только одно желание - как следует поплясать на них…"