(no subject)
Мне в свое время повезло стать жертвой музыкальной школы. Повезло, потому что если бы не стала, не было бы повода писать эту часть мемуаров. Не знаю, как это происходит сейчас, но когда я была в первом классе, к нам на урок музыки пришли из близлежащей музыкальной школы, проверили слух и почти в принудительном порядке распределили, кто какому инструменту будет учиться. Можно было, наверное, отказаться, но мне тогда еще не приходило в голову воспользоваться правом голоса, поэтому восприняла это просто как новое событие в жизни. С моим «счастьем» я не попала в класс фортепиано, куда хотела, набор как-то быстро набрался, и мне не хватило места. Но кто-то из преподавателей, разглядев мои невероятно длинные пальцы, определил меня в класс виолончели. Мне это так польстило, что я, в общем-то, обрадовалась, пока не столкнулась трудовыми буднями начинающего виолончелиста. Первая трудность заключалась в том, что у меня не было чехла, а инструмент нуждался в транспортировке. То есть, три раза в неделю я должна была волочь его, завернутым в кусок поэлителена и обвязанным веревочкой сначала в муз.школу, а потом обратно домой для индивидуальных упражнений. Вторая трудность заключалась в младших детях, которые на протяжении моей пятилетней музыкальной карьеры сначала много спали, и их нельзя было разбудить, потом, научившись ходить, лезли и мешали, и, наконец, обретя дар речи, прямо заявили: «Наська, чево ты так противно пиликаешь, хватит уже!». Так что поскольку инструмент был казенный и ни в коем случае не должен был пострадать, дома он преимущественно стоял в самом недоступном месте, какое можно было найти. Третья трудность была в том, моя мама хорошо играла на фортепиано. Я любила слушать, как она играет, сидела в уголочке и в моей голове потом долго кружились вальсы и сонаты, закручиваясь в воображении в романтические сюжеты. А те сомнительной гармоничности мелодии, которые мне предлагалось разучивать, никак не вызывали у меня вдохновения заниматься. Помню, нравился мне один контрданс, его я и репетировала немножко, параллельно отбиваясь от маленьких детей, которые ничего не понимают в музыке.
Хочу подробнее остановиться на первой трудности. Представьте, зима в Киеве длинная и учебное время перепадает в основном на холодное время года. А это значит сначала колготки, потом ненавистные рейтузы - нечеловечески неудобная одежда, учитывая, что детские советские рейтузы и колготки, почему-то были расчитаны на короткие ноги и огромную попу. Было два варианта - либо натянуть их до подмышек, но тогда они сползали, либо на талии закатать в колбаски, тогда не сползали, но создавали определенный дискомфорт. Потом еще шуба! Длинная до пят, из искусственного меха, как-то не предназначенная для того, чтоб в ней можно было поднять руку или изящно полуобернуться. И в таком вот наряде, в обнимку с виолончелью, напоминаю, в поэлителеновом пакете, обвязанным веревочкой, в любую погоду, нужно было идти в гору на самый верх, где находился мой храм музыки. Можно было подняться одну остановку на автобусе, но, во-первых, его частенько нужно было ждать, а от долгого стояния я начинала нещадно мерзнуть, во-вторых, он вечно был забит, и стоящим пассажирам не нравилось, когда на чьей-то ноге оказывался острый шпиль, который невозможно было держать на весу.
Первые четыре года у меня была очень хорошая преподавательница. Она не мешала мне весь урок мечтательно смотреть в окно, потому что уходила пить с подружками кофе. Только заслышав под конец урока ее шаги в коридоре, я брала в руки смычок и начинала вдохновенно тренироваться.
Потом появилась другая учительница. Она была одержима поиском молодых талантов и обратив внимание на мои невероятно длинные пальцы, решила сделать из меня мастера, соблазняя перспективой игры в оркестре, полными залами и неистовыми рукоплесканьями. Но я была к тому времени уже равнодушна и к славе и к струнным инструментам и вообще к классической музыке. Потому что очень полюбила рисовать. И с тех пор больше никогда не прикасалась к виолончели. А жаль.
Хочу подробнее остановиться на первой трудности. Представьте, зима в Киеве длинная и учебное время перепадает в основном на холодное время года. А это значит сначала колготки, потом ненавистные рейтузы - нечеловечески неудобная одежда, учитывая, что детские советские рейтузы и колготки, почему-то были расчитаны на короткие ноги и огромную попу. Было два варианта - либо натянуть их до подмышек, но тогда они сползали, либо на талии закатать в колбаски, тогда не сползали, но создавали определенный дискомфорт. Потом еще шуба! Длинная до пят, из искусственного меха, как-то не предназначенная для того, чтоб в ней можно было поднять руку или изящно полуобернуться. И в таком вот наряде, в обнимку с виолончелью, напоминаю, в поэлителеновом пакете, обвязанным веревочкой, в любую погоду, нужно было идти в гору на самый верх, где находился мой храм музыки. Можно было подняться одну остановку на автобусе, но, во-первых, его частенько нужно было ждать, а от долгого стояния я начинала нещадно мерзнуть, во-вторых, он вечно был забит, и стоящим пассажирам не нравилось, когда на чьей-то ноге оказывался острый шпиль, который невозможно было держать на весу.
Первые четыре года у меня была очень хорошая преподавательница. Она не мешала мне весь урок мечтательно смотреть в окно, потому что уходила пить с подружками кофе. Только заслышав под конец урока ее шаги в коридоре, я брала в руки смычок и начинала вдохновенно тренироваться.
Потом появилась другая учительница. Она была одержима поиском молодых талантов и обратив внимание на мои невероятно длинные пальцы, решила сделать из меня мастера, соблазняя перспективой игры в оркестре, полными залами и неистовыми рукоплесканьями. Но я была к тому времени уже равнодушна и к славе и к струнным инструментам и вообще к классической музыке. Потому что очень полюбила рисовать. И с тех пор больше никогда не прикасалась к виолончели. А жаль.