По материалам зарубежной печати - "Записки путника" как манифест грузинского национализма
Этот текст будет посвящён рассказу Ильи Чавчавадзе "Записки путника".
Позволю себе небольшое вступление. Лично я искренне сочувствую тем людям, которые не знакомы с творчеством Чавчавадзе. На мой взгляд, этот писатель должен по праву занимать место рядом с Чеховым, Достоевским, Стендалем, Сервантесом, Хэмингуэйем и другими классиками мировой литературы. К сожалению, Чавчавадзе мало известен за пределами пост-СССР, да и в этих пределах также далёк от широкой популярности. Впрочем, не думаю, что до среди читателей этого текста найдутся люди, у которых не стоял комок в горле при прочтении "Отаровой вдовы" и которых не жгла обида за героя "Рассказа нищего".
Статья, о которой пойдёт речь на этот раз, называется "Describing Dialect and Defining Civilization in an Early Georgian Nationalist Manifesto: Ilia Ch'avchavadze's "Letters of a Traveler"", она была опубликована в журнале The Russian Review, автор Paul Manning (выходные данные - Manning H.P. Describing dialect and defining civilization in an early Georgian nationalist manifesto: Ilia Ch'avchavadze "Letters of Traveler". Russian Review 2004; 63: 26-47.)
Напомню, что в "Записках путника" речь идёт о путешествии лирического героя, возвращающегося после 4 лет учёбы в Санкт-Петербурге, от Владикавказа по Военно-Грузинской дороге через Дарьялское ущелье в Грузию.
По мнению автора данный рассказ стал самым важным политическим произведением для поколения тергдалеули, грузин, получивших образование в России (буквально - испивших из Терека), при этом Чавчавадзе назван "выдающимся грузинским националистом". От себя замечу, что в английском языке термин националист (nationalist) в отличие от русского не имеет негативной окраски и близок к русскому слову "государственник" (впрочем это слово в современной РФ также приобретает всё более отрицательные черты). Сам термин тергдалеули Чавчавадзе обыгрывает в тексте в двух значениях - сначала применительно к себе, вкусившему "российской культуры", а потом в отношении встреченного им местного крестьянина, жившего рядом с истоками Терека, Лелта Гуния.
Рассказ в целом построен на сравнениях и противопоставлениях. Так, спокойный и вялый Терек на равнинах Осетии (то есть России) противопоставлен яростному и неукротимому горному грузинскому Тереку, пьяный русский офицер, щеголяющий знанием французских слов (при этом не понимая их значения) простому грузинскому крестьянину, неграмотному, но мудрому и знающему цену простой жизни, да и само произведение является своего рода литературным ответом Гриобоедову, ранее описавшему аналогичный отрезок своего путешествия по Кавказу.
Представляя личность писателя, автор статьи в частности указывает, что Чавчавадзе стал связующим звеном между грузинской аристократией и новой интеллигенцией, являясь представителем обеих групп, причём его роль в качестве духовного лидера грузинского националистического движения не утрачена и по сей день, что в частности нашло своё отражение в причислении его в позднесоветские годы к лику святых. Следует отметить, что Илья Чавчавадзе также был во многом новатором и почти что революционером, в частности хорошо известен его спор с другим классиком грузинской литературы, Григолом Орбелиани, в котором Чавчавадзе доказывал целесообразность отказа от элитарности грузинской литературы, изменения её языка в сторону большего соответствия современным лексическим и стилистическим особенностям. Элементом именно этого спора стало появление в качестве центральной фигуры "Записок путника" Лелта Гуния, говорившего на местном, Хевском диалекте. Таким образом, голосом Грузии стал не аристократ или герой, а простой крестьянин из приграничного горного района Грузии (замечу, что в настоящее время эти территории нами не контролируются, и их коренные жители, потомки Гуния, изгнаны из своих родных мест).
Далее автор кратко излагает основное содержание произведения.
В первой части лирический герой прощается с случайным попутчиком, французом, который не перестаёт удивляться странностям российской жизни, вот эпизод диалога между ними, касающийся традиционной русской тройки:
" - Кто выдумал сей экипаж? - спросил он меня, показывая рукой на почтовую тройку, в которой, привалившись на облучок, дремал непроспавшийся ямщик.
- Русские. - ответил ему я.
- Думаю, никакой другой народ не станет его оспаривать. Мне, право, жалко вас. В нём вам разболтает мозги и растрясёт брюхо!
- Нужды нет! На нём ездит вся Россия; бог даст, и мне ничего не сделается!
- Ездит, говорите! Оттого так далеко и заехала!"
Интересно, что лирический герой воспринимается французом как что-то родное, близкое, в противовес Российской дикости, тройкам и немытым ямщикам.
Во второй части лирический герой проезжает Терек, двигаясь по направлению к Ларсу. Здесь он в аллегорической форме упоминает двойственность Терека: "Ах, наш негодник Терек! Какой он двуликий! Поглядите, как он примолк и замер! Только поворотился спиною к нам, а ликом к России да выровнял и выгладил всё окрест, как тотчас же и притих, будто сорвал свой зычный, как у дэва, голос." В продолжение упоминавшегося выше спора, здесь автор также упоминает описание Терека Гриогола Орбелиани (из "Вечера прощания").
В конце этой части автор описывает свои сомнения в отношении будущего. Приведу этот отрезок целиком, ввиду его большой актуальности для меня лично:
"Четыре года я жил в России и не видел отечества! Четыре года, читатель! И какие четыре года! Это вечность для тех, кто оторван от своей отчизны! Ведь четыре этаких года столп всего бытия, исток реки жизни, волосяной мост, перекинутый судьбой меж мраком и светом. Не для всех, а лишь для тех, кто отправился в Россию образовывать там свой ум и подвигнуть дух... В четыре сих года в душах юношей набухает связь всей жизни. Из нее прозябнет прекрасная гроздь или... бедный дичок. О родные четыре года! Блаженны те, под чьим шагом не прервался брошенный вами мостик, блаженны, кто прожил вас с пользою."
В начале третьей части лирический герой продолжает размышлять о своём будущем:
"Как я встречу свою отчизну, и как встретит она меня? Что нового скажу я отчизне, и что нового скажет она мне?! Быть может отвернётся от меня, как от взращённого вчуже саженца? Или, может быть, не отвернётся, но примет, потому что всё-таки я - её плоть. ... найду ли я для нее душевное слово, уврачую ли боль ее сердца, подниму ли ее, повергшуюся от тягот, осеню ли, отчаявшуюся надеждой, осушу ли, рыдающей, слезё, облегчу ли, труждающейся, бремя, убежу ли, что множество есть краёв, родившихся несчастнее нашего, но живущих счастливей?! ... Примет, решил я, отчизна меня в своё лоно, примет, потому что я кровь от ее крови и плоть от её плоти. И я услышу и пойму её слово, оттого что сын ловит слово отчизны не одним только ухом, но сердцем, оттого что для сына вопиет и безмолвье отечества."
Правда, ход размышлений автора прерывает русский офицер, желающий приятного общения с проезжим путником. Офицер ожидаемо пьян, при этом, поняв, что лирический герой из местных, он резко меняет свой тон с уважительного на хамски-менторский и начинает разглагольствовать о своих взглядах не политику, культуру, экономику и философию, вот несколько выдержек из этой беседы:
"- Нет, вы прежде скажите: видели вы сад Излера? Или не видели? Все вы, здешние, то есть грузины да армяне, не приучены к ученому разговору и все перескакиваете с одного на другое. Вы не умеете вести рассуждение последовательно... подряд. Это у вас происходит от непросвящённости. Вы, верно, и не слыхивали, что такое цивилизация, хм... ассоциация, аргументация, ну, там, интеллигенция, кассация и... филология. Ну да нужды нет! Это пройдёт. Натаскают и вас! Слава богу, сюда, для вашего образования, множество ездит чиновников да офицеров... из России.
- Вы арменин или грузин?
- Грузин.
- Это приятно, что грузин. Хоть наш Лермонтов и говорит, что, мол, бежали робкие грузины, однако они лучше этих... армян."
Впрочем, позднее, офицер искренне поражён количеством генералов в Грузии, по его мнению это наиболее достоверный показатель просвящённости:
"- Двадцать?! Так ведь это чрезвычайно много! Весьма много. Весьма! - воскликнул с чувством мой учёный гость. - Двадцать. Народу всего горсть, а генералов - двадцать! Это, сударь, великая цивилизация!"
Далее с восхитительной прямотой офицер описывает изобретённый им способ борьбы с воровстом с применением мух, который, полагаю, все вы помните.
В четвёртой и пятой частях лирический герой описывает свои впечатления от нахождения на станции Степанцминда, рядом с Казбеги. Противопоставляя сверкающее величие Казбеги неистовости Терека, рассказчик однозначно делает выбор в пользу последнего.
Основным содержанием шестой и седьмой частей стал диалог между лирическим героем и встреченным им местным жителем, мохевцем Лелт Гуния. Сначала им трудно понять друг-друга, но постепенно разговор завязывается:
"- Вы из каких будете?
- Грузин. Разве не видно?
- Откуда же видно? Одеты не по-грузински... По-русски одеты.
- Да разве только по одежде узнаешь грузина?
- Она глазу виднее.
- Ну, а язык наш?..
- Так ведь многие говорят по-грузински - армяне, осетины, татары...
- Да ведь душою надобно быть грузином, а не одеждою...
- Ваша правда. Только в душу разве заглянешь? Не видно её... А одежда у всех на виду.
- Я вот, хоть и в русской одежде, а душою грузин.
- Что же, может быть..."
Позднее Гуния рассуждает о влиянии российской "культуры" на Грузию, его родные места:
"- Прежде плохо ли, хорошо, а себе принадлежали. Вот чем лучше! Народ был народом, душа душою... муж был мужем, жена женой... Один о другого опирались, один другого поддерживали. Прежде! ... Теперь прежнее единство распалось, жадность да корысть нас одолели, вражда и зависть проникли в душу. ... Духом пал народ! Пало имя грузина. Забылся наш закон и обычай. ... Теперь купцы-армяне разоряют нас ещё пуще. Прежде мы, встречая врага, проигрывали щитом и мечом... Случалось и одолевали. А торгаша чем одолеешь? ... Славой, мужеством добывали мы себе пропитание. А теперь чем? Ложью, изменой, продажностью... клятвопреступлением..."
В последней части автор пишет:
"Мне понятно, мой горец, каким жалом ты уязвлен. "Прежде сами себе принадлежали", ты сказал... я же - услышал. Услышал, и внезапная боль пробежала от мозга моего к сердцу, там, в сердце, разрыла могилу и погреблась в ней. Доколе оставаться ей в моем сердце? Доколе? Ответь мне, моя дорогая отчизна!.."
Голос интеллигенции и глас народа
Чавчавадзе не случайно выбрал столь реалистичный стиль изложения. В сущности, его основной задачей было отразить мысли простых грузин, самой Грузии о российской власти, её необоснованных претензиях на цивилизационную, миссионерскую и образовательную функцию. Автор показывает, как в действительности близки позиции простых крестьян и нарождающейся интеллигенции, отличия в форме их представления не меняют идентичности содержания. Фигуры российского офицера и грузинского крестьянина противопоставлены друг другу. В то время как первый пытается говорить культурно и стремится создать впечатление образованного человека, второй, необразованный представитель самого низшего сословия, оказывается куда ближе для рассказчика, выпускника Петербургского университета. Российская цивилизация, таким образом, выступает в роли жалкого подобия европейской, наделённого, при этом необоснованными амбициями. Грузинская же культурная самобытность может показаться простой и незатейливой, однако уходит своими корнями в историю страны и является истинной, не надуманной, правдивой.
Именно подобный простой и лишённый аристократичности взгляд на Грузию отличает Чавчавадзе от его предшественников и является отголоском течения "народничества", приобретавшего всё большую силу в России того периода.
Геопоэзия Кавказа
В отличие от своих предшественников, Чавчавадзе не просто восхищается красотой природы Кавказа, но наделяет её человеческими характеристиками. При этом он отличает себя от более ранних авторов, нередко стремившимся противопоставить Кавказ некому цивилизационному объединению Грузии с Россией. Для Чавчавадзе же Кавказ является частью Грузии, в противовес российскому влиянию. Именно горный Терек воплощает грузинский характер для Чавчавадзе, в то время как для Грибоедова эту роль выполняла спокойная и тихая Арагви. Ярость и сила горного Терека являются по мнению автора характерными свойствами Грузии, в противовес вялому течению этой реки на российской территории. Рёв горного Терека и простые слова местного грузинского крестьянина находят отклик в душе тергдалеули.
Форма и содержание: язык культуры и цивилизации
Как уже говорилось выше, важнейшей составляющей произведения является противопоставление русского офицера и грузинского крестьянина, их взглядов, мыслей и поведения. В обоих случаях имеет место резкое расхождение между формой и содержанием беседы.
Русский офицер изначально пытается произвести впечатление образованного человека, называя себя учёным и писателем. Впрочем, узнав что собеседник грузин, его тон резко меняется, однако он продолжает претендовать на образованность. При этом содержание его речи лишено какого-либо смысла, а претензии на учёность совершенно безосновательны.
В то же время, Лелт Гуния говорит просто, используя при этом множество местных диалектических (по сути простонародных) слов, однако простыми словами он выражает очень важные идеи, описывает истинные ценности. Интересно, что происхождение лирического героя оказалось принципиально важным для обоих собеседников, в то время как язык рассмотрен как нечто вторичное. В действительности, это довольно существенное обстоятельство, указывающее на то, что по мнению Чавчавадзе, противоречия между Грузией и Россией носили не поверхностный, ситуационный, языковой характер, а куда более глубокий, культурный и цивилизационный. По мнению автора рассказа российская культура бессодержательна и неоригинальна, по большей части являясь пародией на европейскую и (вероятно) азиатскую, в то же время грузинская культура, культура простых людей, глубока, проникнута традиционными и в том числе христианскими $ценностями.
Таким образом, Чавчавадзе обозначает свою позицию, которая отличается от взглядов старшего поколения грузинской аристократии, активно вливавшейся в ряды русской колониальной администрации. По мнению автора истинные корни грузинской культуры, и как следствие грузинского национализма следует искать в простом народе, в его традициях и укладе жизни, страдающих под российским гнётом.
*******************************
На мой взгляд вопрос о грузинской культурной идентичности и влиянии на неё России продолжает оставаться одним из наиболее важных для современной Грузии. Несмотря на несколько всплесков национального самосознания (в начале и конце прошлого века), грузины, как мне кажется, всё ещё не сформировали своей национальной культурной идентичности (как бы странно это не звучало в контексте длительности и характера нашей истории). Наряду с прочими, необходимым элементом устойчивой национальной культуры является правильное понимание народом интересов своего государства и важности его сохранения. Как показывают события последних 20 лет, большинство жителей Грузии не в состоянии сопоставлять свои личные интересы с интересами государства и делать правильный выбор при их столкновении.
При этом я не считаю, что нам, подобно Лелту Гуния, следует ориентироваться на средневековье, вовсе нет. Прежде всего нам следует учитывать прежде всего собственные грузинские интересы, перестать стремиться быть с кем то и нравиться кому-то. Это не значит, что мы не должны учиться или сотрудничать, это значит что мы не должны слепо копировать или подчиняться чужим интересам в ущерб собственных.
Говоря "мы" я прежде всего подразумеваю думающую часть грузинского общества, интеллигенцию, в данном случае русскоговорящую грузинскую интеллигенцию. В своём роде наше сегодняшнее положение схоже с положением Ильи Чавчавадзе предшественники которого (грузинские аристократы первой половины 19 века) подобно нашим предкам (грузинской элите коммунистического периода) шли на поводу у русских в ущерб грузинским национальным интересам, нередко отдавая все свои силы и даже жизнь стране, которая делала всё возможное для уничтожения их родины. Не повторение подобных ошибок является одной из важнейших задач, стоящих перед нами.
Позволю себе небольшое вступление. Лично я искренне сочувствую тем людям, которые не знакомы с творчеством Чавчавадзе. На мой взгляд, этот писатель должен по праву занимать место рядом с Чеховым, Достоевским, Стендалем, Сервантесом, Хэмингуэйем и другими классиками мировой литературы. К сожалению, Чавчавадзе мало известен за пределами пост-СССР, да и в этих пределах также далёк от широкой популярности. Впрочем, не думаю, что до среди читателей этого текста найдутся люди, у которых не стоял комок в горле при прочтении "Отаровой вдовы" и которых не жгла обида за героя "Рассказа нищего".
Статья, о которой пойдёт речь на этот раз, называется "Describing Dialect and Defining Civilization in an Early Georgian Nationalist Manifesto: Ilia Ch'avchavadze's "Letters of a Traveler"", она была опубликована в журнале The Russian Review, автор Paul Manning (выходные данные - Manning H.P. Describing dialect and defining civilization in an early Georgian nationalist manifesto: Ilia Ch'avchavadze "Letters of Traveler". Russian Review 2004; 63: 26-47.)
Напомню, что в "Записках путника" речь идёт о путешествии лирического героя, возвращающегося после 4 лет учёбы в Санкт-Петербурге, от Владикавказа по Военно-Грузинской дороге через Дарьялское ущелье в Грузию.
По мнению автора данный рассказ стал самым важным политическим произведением для поколения тергдалеули, грузин, получивших образование в России (буквально - испивших из Терека), при этом Чавчавадзе назван "выдающимся грузинским националистом". От себя замечу, что в английском языке термин националист (nationalist) в отличие от русского не имеет негативной окраски и близок к русскому слову "государственник" (впрочем это слово в современной РФ также приобретает всё более отрицательные черты). Сам термин тергдалеули Чавчавадзе обыгрывает в тексте в двух значениях - сначала применительно к себе, вкусившему "российской культуры", а потом в отношении встреченного им местного крестьянина, жившего рядом с истоками Терека, Лелта Гуния.
Рассказ в целом построен на сравнениях и противопоставлениях. Так, спокойный и вялый Терек на равнинах Осетии (то есть России) противопоставлен яростному и неукротимому горному грузинскому Тереку, пьяный русский офицер, щеголяющий знанием французских слов (при этом не понимая их значения) простому грузинскому крестьянину, неграмотному, но мудрому и знающему цену простой жизни, да и само произведение является своего рода литературным ответом Гриобоедову, ранее описавшему аналогичный отрезок своего путешествия по Кавказу.
Представляя личность писателя, автор статьи в частности указывает, что Чавчавадзе стал связующим звеном между грузинской аристократией и новой интеллигенцией, являясь представителем обеих групп, причём его роль в качестве духовного лидера грузинского националистического движения не утрачена и по сей день, что в частности нашло своё отражение в причислении его в позднесоветские годы к лику святых. Следует отметить, что Илья Чавчавадзе также был во многом новатором и почти что революционером, в частности хорошо известен его спор с другим классиком грузинской литературы, Григолом Орбелиани, в котором Чавчавадзе доказывал целесообразность отказа от элитарности грузинской литературы, изменения её языка в сторону большего соответствия современным лексическим и стилистическим особенностям. Элементом именно этого спора стало появление в качестве центральной фигуры "Записок путника" Лелта Гуния, говорившего на местном, Хевском диалекте. Таким образом, голосом Грузии стал не аристократ или герой, а простой крестьянин из приграничного горного района Грузии (замечу, что в настоящее время эти территории нами не контролируются, и их коренные жители, потомки Гуния, изгнаны из своих родных мест).
Далее автор кратко излагает основное содержание произведения.
В первой части лирический герой прощается с случайным попутчиком, французом, который не перестаёт удивляться странностям российской жизни, вот эпизод диалога между ними, касающийся традиционной русской тройки:
" - Кто выдумал сей экипаж? - спросил он меня, показывая рукой на почтовую тройку, в которой, привалившись на облучок, дремал непроспавшийся ямщик.
- Русские. - ответил ему я.
- Думаю, никакой другой народ не станет его оспаривать. Мне, право, жалко вас. В нём вам разболтает мозги и растрясёт брюхо!
- Нужды нет! На нём ездит вся Россия; бог даст, и мне ничего не сделается!
- Ездит, говорите! Оттого так далеко и заехала!"
Интересно, что лирический герой воспринимается французом как что-то родное, близкое, в противовес Российской дикости, тройкам и немытым ямщикам.
Во второй части лирический герой проезжает Терек, двигаясь по направлению к Ларсу. Здесь он в аллегорической форме упоминает двойственность Терека: "Ах, наш негодник Терек! Какой он двуликий! Поглядите, как он примолк и замер! Только поворотился спиною к нам, а ликом к России да выровнял и выгладил всё окрест, как тотчас же и притих, будто сорвал свой зычный, как у дэва, голос." В продолжение упоминавшегося выше спора, здесь автор также упоминает описание Терека Гриогола Орбелиани (из "Вечера прощания").
В конце этой части автор описывает свои сомнения в отношении будущего. Приведу этот отрезок целиком, ввиду его большой актуальности для меня лично:
"Четыре года я жил в России и не видел отечества! Четыре года, читатель! И какие четыре года! Это вечность для тех, кто оторван от своей отчизны! Ведь четыре этаких года столп всего бытия, исток реки жизни, волосяной мост, перекинутый судьбой меж мраком и светом. Не для всех, а лишь для тех, кто отправился в Россию образовывать там свой ум и подвигнуть дух... В четыре сих года в душах юношей набухает связь всей жизни. Из нее прозябнет прекрасная гроздь или... бедный дичок. О родные четыре года! Блаженны те, под чьим шагом не прервался брошенный вами мостик, блаженны, кто прожил вас с пользою."
В начале третьей части лирический герой продолжает размышлять о своём будущем:
"Как я встречу свою отчизну, и как встретит она меня? Что нового скажу я отчизне, и что нового скажет она мне?! Быть может отвернётся от меня, как от взращённого вчуже саженца? Или, может быть, не отвернётся, но примет, потому что всё-таки я - её плоть. ... найду ли я для нее душевное слово, уврачую ли боль ее сердца, подниму ли ее, повергшуюся от тягот, осеню ли, отчаявшуюся надеждой, осушу ли, рыдающей, слезё, облегчу ли, труждающейся, бремя, убежу ли, что множество есть краёв, родившихся несчастнее нашего, но живущих счастливей?! ... Примет, решил я, отчизна меня в своё лоно, примет, потому что я кровь от ее крови и плоть от её плоти. И я услышу и пойму её слово, оттого что сын ловит слово отчизны не одним только ухом, но сердцем, оттого что для сына вопиет и безмолвье отечества."
Правда, ход размышлений автора прерывает русский офицер, желающий приятного общения с проезжим путником. Офицер ожидаемо пьян, при этом, поняв, что лирический герой из местных, он резко меняет свой тон с уважительного на хамски-менторский и начинает разглагольствовать о своих взглядах не политику, культуру, экономику и философию, вот несколько выдержек из этой беседы:
"- Нет, вы прежде скажите: видели вы сад Излера? Или не видели? Все вы, здешние, то есть грузины да армяне, не приучены к ученому разговору и все перескакиваете с одного на другое. Вы не умеете вести рассуждение последовательно... подряд. Это у вас происходит от непросвящённости. Вы, верно, и не слыхивали, что такое цивилизация, хм... ассоциация, аргументация, ну, там, интеллигенция, кассация и... филология. Ну да нужды нет! Это пройдёт. Натаскают и вас! Слава богу, сюда, для вашего образования, множество ездит чиновников да офицеров... из России.
- Вы арменин или грузин?
- Грузин.
- Это приятно, что грузин. Хоть наш Лермонтов и говорит, что, мол, бежали робкие грузины, однако они лучше этих... армян."
Впрочем, позднее, офицер искренне поражён количеством генералов в Грузии, по его мнению это наиболее достоверный показатель просвящённости:
"- Двадцать?! Так ведь это чрезвычайно много! Весьма много. Весьма! - воскликнул с чувством мой учёный гость. - Двадцать. Народу всего горсть, а генералов - двадцать! Это, сударь, великая цивилизация!"
Далее с восхитительной прямотой офицер описывает изобретённый им способ борьбы с воровстом с применением мух, который, полагаю, все вы помните.
В четвёртой и пятой частях лирический герой описывает свои впечатления от нахождения на станции Степанцминда, рядом с Казбеги. Противопоставляя сверкающее величие Казбеги неистовости Терека, рассказчик однозначно делает выбор в пользу последнего.
Основным содержанием шестой и седьмой частей стал диалог между лирическим героем и встреченным им местным жителем, мохевцем Лелт Гуния. Сначала им трудно понять друг-друга, но постепенно разговор завязывается:
"- Вы из каких будете?
- Грузин. Разве не видно?
- Откуда же видно? Одеты не по-грузински... По-русски одеты.
- Да разве только по одежде узнаешь грузина?
- Она глазу виднее.
- Ну, а язык наш?..
- Так ведь многие говорят по-грузински - армяне, осетины, татары...
- Да ведь душою надобно быть грузином, а не одеждою...
- Ваша правда. Только в душу разве заглянешь? Не видно её... А одежда у всех на виду.
- Я вот, хоть и в русской одежде, а душою грузин.
- Что же, может быть..."
Позднее Гуния рассуждает о влиянии российской "культуры" на Грузию, его родные места:
"- Прежде плохо ли, хорошо, а себе принадлежали. Вот чем лучше! Народ был народом, душа душою... муж был мужем, жена женой... Один о другого опирались, один другого поддерживали. Прежде! ... Теперь прежнее единство распалось, жадность да корысть нас одолели, вражда и зависть проникли в душу. ... Духом пал народ! Пало имя грузина. Забылся наш закон и обычай. ... Теперь купцы-армяне разоряют нас ещё пуще. Прежде мы, встречая врага, проигрывали щитом и мечом... Случалось и одолевали. А торгаша чем одолеешь? ... Славой, мужеством добывали мы себе пропитание. А теперь чем? Ложью, изменой, продажностью... клятвопреступлением..."
В последней части автор пишет:
"Мне понятно, мой горец, каким жалом ты уязвлен. "Прежде сами себе принадлежали", ты сказал... я же - услышал. Услышал, и внезапная боль пробежала от мозга моего к сердцу, там, в сердце, разрыла могилу и погреблась в ней. Доколе оставаться ей в моем сердце? Доколе? Ответь мне, моя дорогая отчизна!.."
Голос интеллигенции и глас народа
Чавчавадзе не случайно выбрал столь реалистичный стиль изложения. В сущности, его основной задачей было отразить мысли простых грузин, самой Грузии о российской власти, её необоснованных претензиях на цивилизационную, миссионерскую и образовательную функцию. Автор показывает, как в действительности близки позиции простых крестьян и нарождающейся интеллигенции, отличия в форме их представления не меняют идентичности содержания. Фигуры российского офицера и грузинского крестьянина противопоставлены друг другу. В то время как первый пытается говорить культурно и стремится создать впечатление образованного человека, второй, необразованный представитель самого низшего сословия, оказывается куда ближе для рассказчика, выпускника Петербургского университета. Российская цивилизация, таким образом, выступает в роли жалкого подобия европейской, наделённого, при этом необоснованными амбициями. Грузинская же культурная самобытность может показаться простой и незатейливой, однако уходит своими корнями в историю страны и является истинной, не надуманной, правдивой.
Именно подобный простой и лишённый аристократичности взгляд на Грузию отличает Чавчавадзе от его предшественников и является отголоском течения "народничества", приобретавшего всё большую силу в России того периода.
Геопоэзия Кавказа
В отличие от своих предшественников, Чавчавадзе не просто восхищается красотой природы Кавказа, но наделяет её человеческими характеристиками. При этом он отличает себя от более ранних авторов, нередко стремившимся противопоставить Кавказ некому цивилизационному объединению Грузии с Россией. Для Чавчавадзе же Кавказ является частью Грузии, в противовес российскому влиянию. Именно горный Терек воплощает грузинский характер для Чавчавадзе, в то время как для Грибоедова эту роль выполняла спокойная и тихая Арагви. Ярость и сила горного Терека являются по мнению автора характерными свойствами Грузии, в противовес вялому течению этой реки на российской территории. Рёв горного Терека и простые слова местного грузинского крестьянина находят отклик в душе тергдалеули.
Форма и содержание: язык культуры и цивилизации
Как уже говорилось выше, важнейшей составляющей произведения является противопоставление русского офицера и грузинского крестьянина, их взглядов, мыслей и поведения. В обоих случаях имеет место резкое расхождение между формой и содержанием беседы.
Русский офицер изначально пытается произвести впечатление образованного человека, называя себя учёным и писателем. Впрочем, узнав что собеседник грузин, его тон резко меняется, однако он продолжает претендовать на образованность. При этом содержание его речи лишено какого-либо смысла, а претензии на учёность совершенно безосновательны.
В то же время, Лелт Гуния говорит просто, используя при этом множество местных диалектических (по сути простонародных) слов, однако простыми словами он выражает очень важные идеи, описывает истинные ценности. Интересно, что происхождение лирического героя оказалось принципиально важным для обоих собеседников, в то время как язык рассмотрен как нечто вторичное. В действительности, это довольно существенное обстоятельство, указывающее на то, что по мнению Чавчавадзе, противоречия между Грузией и Россией носили не поверхностный, ситуационный, языковой характер, а куда более глубокий, культурный и цивилизационный. По мнению автора рассказа российская культура бессодержательна и неоригинальна, по большей части являясь пародией на европейскую и (вероятно) азиатскую, в то же время грузинская культура, культура простых людей, глубока, проникнута традиционными и в том числе христианскими $ценностями.
Таким образом, Чавчавадзе обозначает свою позицию, которая отличается от взглядов старшего поколения грузинской аристократии, активно вливавшейся в ряды русской колониальной администрации. По мнению автора истинные корни грузинской культуры, и как следствие грузинского национализма следует искать в простом народе, в его традициях и укладе жизни, страдающих под российским гнётом.
*******************************
На мой взгляд вопрос о грузинской культурной идентичности и влиянии на неё России продолжает оставаться одним из наиболее важных для современной Грузии. Несмотря на несколько всплесков национального самосознания (в начале и конце прошлого века), грузины, как мне кажется, всё ещё не сформировали своей национальной культурной идентичности (как бы странно это не звучало в контексте длительности и характера нашей истории). Наряду с прочими, необходимым элементом устойчивой национальной культуры является правильное понимание народом интересов своего государства и важности его сохранения. Как показывают события последних 20 лет, большинство жителей Грузии не в состоянии сопоставлять свои личные интересы с интересами государства и делать правильный выбор при их столкновении.
При этом я не считаю, что нам, подобно Лелту Гуния, следует ориентироваться на средневековье, вовсе нет. Прежде всего нам следует учитывать прежде всего собственные грузинские интересы, перестать стремиться быть с кем то и нравиться кому-то. Это не значит, что мы не должны учиться или сотрудничать, это значит что мы не должны слепо копировать или подчиняться чужим интересам в ущерб собственных.
Говоря "мы" я прежде всего подразумеваю думающую часть грузинского общества, интеллигенцию, в данном случае русскоговорящую грузинскую интеллигенцию. В своём роде наше сегодняшнее положение схоже с положением Ильи Чавчавадзе предшественники которого (грузинские аристократы первой половины 19 века) подобно нашим предкам (грузинской элите коммунистического периода) шли на поводу у русских в ущерб грузинским национальным интересам, нередко отдавая все свои силы и даже жизнь стране, которая делала всё возможное для уничтожения их родины. Не повторение подобных ошибок является одной из важнейших задач, стоящих перед нами.