День 13. Коврик «Welcome»
Пётр уткнулся лбом в холодное полотно двери и тупо смотрел в пол. Когда-то розовый, но очень быстро превратившийся в грязно-бурый коврик, откуда на него смотрело изображение жирного мопса с приветственной надписью.
Когда она с восторгом подлетела к нему в магазине, помахивая этим гламурным монстром, его это даже умилило. Он и тогда понимал, что пройдёт несколько дней, и всё это будет неотличимо от рядовых серых, черных, синих ковриков у соседских дверей - больно уж на улице погода не подходящая. Тогда это не имело никакого значения - только бы она улыбалась. Но вот сейчас, спустя два года, бессчисленное количество его попыток отмыть эту злосчастную собаку от уличной грязи, он ненавидел примерно всё в своей жизни. И сильнее всего себя.
Когда два с половиной года он, взрослый мужик, встретил Катеньку на выставке, то был покорён её лёгкостью, беззаботностью 24 лет и огромными зелёными глазами, от взгляда которых замирали все жизнеспособные мужские особи в радиусе ста метров. Тонкая фигурка, затянутая в невозможно узкие джинсы, розовые кеды, лиловые пряди в светлых волосах - в его 42 устоять перед этим было невозможно. То, что он не замечал, что из красивого, чуть поправленного руками косметологов, рта вылетает редкостная чушь, он не слышал, кажется совсем. Во всяком случае, первые полгода точно. Друзья хмыкали про «бес в ребро», а он был совершенно беззаботно счастлив.
То есть от счастья его не отвлекало примерно ничего - ни развод с женой, которая, будучи мудрой, но гордой женщиной, содержимое телефона не мониторила, разборок и скандалов не чинила, но при первом же откровенном проколе - Пётр Геннадьевич тогда явился с «совещания», пахнущий тошнотворно-юношеским ароматом туалетной воды в запахом жевательной резинки. Ирина ничего спрашивать не стала, просто сообщила, в какой срок супругу следует собрать свои вещи и в какую дату посетить с ней загс.
Раздела имущества не предполагалось - счастливый, помолодевший на 20 лет Петя и в голову не мог вобрать, как он может делить квартиру с женой и взрослым сыном. Уж эта ситуация для него казалась совершенно очевидной. Для него, но не для Катеньки, как выяснилось после.
В момент, когда очаровательное чириканье девушки обрело форму человеческой речи в сознании Петра, он не поверил своим ушам.
Кроме того, что она была ослепительно хороша, Катенька была не только оглушительно необразованна, но и весьма цинична. Огромные зелёные глаза рассматривали мир через перекрестие прицела, и каждый вечер, возвращаясь к девушке в квартиру, которую он для них снимал, Петя чувствовал на своём лбу красную точку.
Бои за его разорённое семейное гнездо Катя вела, не беря пленных. В дело шло всё: шантаж, слёзы, угрозы уйти, угрозы покончить с собой. А Пётр Геннадьевич, разом рухнувший обратно в свои уже 43, ходил за ней по квартире, как сомнамбула, пытаясь понять, как мог так сильно ошибиться.
Из-за ковровых бомбардировок он тянул с дарственной на квартиру, потому что понимал - это будет концом всего. Катя уйдёт от него, а он уйдёт из жизни. Из своей всей прежней жизни. Потому что пока её лиловые пряди рассыпались по вечерам на соседней подушке, он хоть как-то мог оправдать весь тот бурелом, в который превратил собственную благополучную жизнь.
Но месяц назад Пётр Геннадьевич трусливо отправил Катю на неделю на какой-то ретрит (бог его знает, что это вообще такое), и переписал всё, что у него было, на Ирину и Женю. С возращением Катеньки съёмная квартира превратилась в филиал Ада. Девушка начинала боевые действия с первой секунды, как только он переступал порог. Концентрация яда и грубости, унижений и оскорблений превышала все пороги жизнеспособности Петра, и в итоге его тошнило буквально от всего, особенно от грязного коврика с издевательским «Welcome» и насмешкой жирной псины. «Welcome… to hell,» - мысленно добавлял он ежевечерне, подходя к двери.
Вот и сейчас он никак не мог набраться смелости и открыть дверь. Проблемы на работе нарастали, как снежный ком - он не мог ни думать, ни принимать сколько-нибудь дельные решения, потому что вся голова его была залеплена отвратительно-розовой жевачкой с мерзким запахом. Вместо ужина - фастфуд, вместо сна - скандал. Но каждый человек рано или поздно заканчивается.
Он открыл дверь и, собрав в кулак всё, что смог найти в себе мужского, и, прежде чем в него полетел привычный поток брани, тихо сказал: «Катя, я ухожу». Облегчение накрыло его опьяняющим чувством свободы, он перестал слышать крик, не видел её слёз, отодвинул её от шкафа и спокойно начал собирать вещи. Когда он выходил, в спину ему неслись оскорбления и приевшиеся угрозы себя убить. Хватит, наслушался.
Пётр Геннадьевич стоял перед наизусть знакомой дверью ровно с тем же чемоданом, с каким уходил отсюда 2 года назад. Сын открыл дверь быстро и с удивлением посмотрел на картину «Возвращение блудного отца»:
- О, пап… Привет. Ты уезжаешь куда-то?
- Жень, я…в общем, позови маму, пожалуйста, я… я вернуться решил. Она трубку не берёт на мои звонки.
- Знаешь, пап, классно, что ты решил, но она вообще-то здесь уже год как не живёт - замуж вышла. Но я передам от тебя привет, когда будет звонить.
Когда она с восторгом подлетела к нему в магазине, помахивая этим гламурным монстром, его это даже умилило. Он и тогда понимал, что пройдёт несколько дней, и всё это будет неотличимо от рядовых серых, черных, синих ковриков у соседских дверей - больно уж на улице погода не подходящая. Тогда это не имело никакого значения - только бы она улыбалась. Но вот сейчас, спустя два года, бессчисленное количество его попыток отмыть эту злосчастную собаку от уличной грязи, он ненавидел примерно всё в своей жизни. И сильнее всего себя.
Когда два с половиной года он, взрослый мужик, встретил Катеньку на выставке, то был покорён её лёгкостью, беззаботностью 24 лет и огромными зелёными глазами, от взгляда которых замирали все жизнеспособные мужские особи в радиусе ста метров. Тонкая фигурка, затянутая в невозможно узкие джинсы, розовые кеды, лиловые пряди в светлых волосах - в его 42 устоять перед этим было невозможно. То, что он не замечал, что из красивого, чуть поправленного руками косметологов, рта вылетает редкостная чушь, он не слышал, кажется совсем. Во всяком случае, первые полгода точно. Друзья хмыкали про «бес в ребро», а он был совершенно беззаботно счастлив.
То есть от счастья его не отвлекало примерно ничего - ни развод с женой, которая, будучи мудрой, но гордой женщиной, содержимое телефона не мониторила, разборок и скандалов не чинила, но при первом же откровенном проколе - Пётр Геннадьевич тогда явился с «совещания», пахнущий тошнотворно-юношеским ароматом туалетной воды в запахом жевательной резинки. Ирина ничего спрашивать не стала, просто сообщила, в какой срок супругу следует собрать свои вещи и в какую дату посетить с ней загс.
Раздела имущества не предполагалось - счастливый, помолодевший на 20 лет Петя и в голову не мог вобрать, как он может делить квартиру с женой и взрослым сыном. Уж эта ситуация для него казалась совершенно очевидной. Для него, но не для Катеньки, как выяснилось после.
В момент, когда очаровательное чириканье девушки обрело форму человеческой речи в сознании Петра, он не поверил своим ушам.
Кроме того, что она была ослепительно хороша, Катенька была не только оглушительно необразованна, но и весьма цинична. Огромные зелёные глаза рассматривали мир через перекрестие прицела, и каждый вечер, возвращаясь к девушке в квартиру, которую он для них снимал, Петя чувствовал на своём лбу красную точку.
Бои за его разорённое семейное гнездо Катя вела, не беря пленных. В дело шло всё: шантаж, слёзы, угрозы уйти, угрозы покончить с собой. А Пётр Геннадьевич, разом рухнувший обратно в свои уже 43, ходил за ней по квартире, как сомнамбула, пытаясь понять, как мог так сильно ошибиться.
Из-за ковровых бомбардировок он тянул с дарственной на квартиру, потому что понимал - это будет концом всего. Катя уйдёт от него, а он уйдёт из жизни. Из своей всей прежней жизни. Потому что пока её лиловые пряди рассыпались по вечерам на соседней подушке, он хоть как-то мог оправдать весь тот бурелом, в который превратил собственную благополучную жизнь.
Но месяц назад Пётр Геннадьевич трусливо отправил Катю на неделю на какой-то ретрит (бог его знает, что это вообще такое), и переписал всё, что у него было, на Ирину и Женю. С возращением Катеньки съёмная квартира превратилась в филиал Ада. Девушка начинала боевые действия с первой секунды, как только он переступал порог. Концентрация яда и грубости, унижений и оскорблений превышала все пороги жизнеспособности Петра, и в итоге его тошнило буквально от всего, особенно от грязного коврика с издевательским «Welcome» и насмешкой жирной псины. «Welcome… to hell,» - мысленно добавлял он ежевечерне, подходя к двери.
Вот и сейчас он никак не мог набраться смелости и открыть дверь. Проблемы на работе нарастали, как снежный ком - он не мог ни думать, ни принимать сколько-нибудь дельные решения, потому что вся голова его была залеплена отвратительно-розовой жевачкой с мерзким запахом. Вместо ужина - фастфуд, вместо сна - скандал. Но каждый человек рано или поздно заканчивается.
Он открыл дверь и, собрав в кулак всё, что смог найти в себе мужского, и, прежде чем в него полетел привычный поток брани, тихо сказал: «Катя, я ухожу». Облегчение накрыло его опьяняющим чувством свободы, он перестал слышать крик, не видел её слёз, отодвинул её от шкафа и спокойно начал собирать вещи. Когда он выходил, в спину ему неслись оскорбления и приевшиеся угрозы себя убить. Хватит, наслушался.
Пётр Геннадьевич стоял перед наизусть знакомой дверью ровно с тем же чемоданом, с каким уходил отсюда 2 года назад. Сын открыл дверь быстро и с удивлением посмотрел на картину «Возвращение блудного отца»:
- О, пап… Привет. Ты уезжаешь куда-то?
- Жень, я…в общем, позови маму, пожалуйста, я… я вернуться решил. Она трубку не берёт на мои звонки.
- Знаешь, пап, классно, что ты решил, но она вообще-то здесь уже год как не живёт - замуж вышла. Но я передам от тебя привет, когда будет звонить.