Письмо из Гейдельберга
Из Гейдельберга в Москву на 5 сентября с.г. Движок пишет Сергуну (Смирнову).
Блин, Серый, я докатился до предела, вернее, до беспредела падеия, я больше не русский писатель, я честный бюргер, я, наверное, женюсь скоро. Не по расчету, а с расчетом, п.ч. главное - это не любовь, п.ч. она - увы! - преходяща, а надо найти будущую мать своим детям, ибо это - основа здорового брака, или, конечно, как вариант, можно попытаться соблазнить дога Гунди Штеелин, это одна типша с такраканами из соучастниц Лизелоттиного детства. Пусть меня трахнет дог, раз уж мы с Вольфрамом робели пойти дальше целомудренных ласк и редких поцелуев в малиннике. (Кста, это не так, Вольфрам всегда пытался меня трахнуть в щиколотку, это у него было как рукопожатие). Кста, это лучше, чем «дай лапу». В смысле, стерпеть, что тебя пытаются лишить невинности через голеностопный сустав все же оригинальнее, чем давать лапу, после того как хозяйка тебе говорит «дай лапу». Хотя, с другой стороны, для пуделя в этом ничего оригинального нет… Ну да ладно, не тем будь помянут Вольфрам, покойник, пух ему прахом, прах его пуху.
Но хотя бы когда кобель выкатывает свой огромный, дрожащий, необрезанный член, девушки (многие) краснеют. А от «дай лапу» они начинают сюсюкать и забывают скрывать, какие они пагубные стервы и что вообще, они похожи на своих мам. И жирные будут. Блин, пипец, а вдруг я облысею? Я очень боюсь облысеть. Интересно, отец сейчас лысый?
В общем, ВООБЩЕМ, то есть, если меня трахнет дог, в присутствии двух свидетелей старше 16 лет, то я буду уже достаточно опозорен, чтобы больше не думать о половых контактах/конфликтах, а заняться герменевтикой. П.ч. я недостоин размножения, я дегенеративная ветвь творческой элиты, я генетически модифицированное чмо, или чмошное гмо. Чмо с добавлением гмо (обогащенное геном чма). Я мутант. Я должен зарезаться на могиле Берды Кербабаев (лауреата Сталинской премии), п.ч. я бездарь или вроде того. Или литературный импотент, жаждущий дешевой популярности. Или Виталик Блумштейн. В любом случае, что-то неприятное для зрения и осязания.
Кста, это отчасти правда, у меня опять пошли прыщи между бровями. И перхоть в бровях. Блин, а я не взял с собой «Лоринден». Ну и дурак. Ну и посрать, кто смотрит мне в брови, и вообще всем Лизелоттиным друзьям обменять любую из своих болезней на перхоть в бровях. Блин, они все п-ц какие старые. И все говоря так, как мы только по приколу и недолго можем говорить.
Ты уже догадался, как видно, проницательный Сергун, что я про свое письмо. В смысле, я надеюсь, что у тебя все нормуль, иначе ты бы сам написал, мне же никто не пишет, что говорится с глаз долой - и ты отстой. Я,.блядь, знаешь как его начал? Я про письмо. Пожелал тебе здоровья, выразил надежду, что ты не хворал, что Паштет не хворал (это все по-правдешнему, т.е. я так думал и ручку грыз, чтобы поскладнее написать). Потом я описал хронотоп (хронотоп - время+пространство, но это не важно, п.ч. «хронотоп» - амо слово прикольное - термин М. Бахтина). Ты бы подумал, что я прикалываюсь, но это не так, только не говори, что я филологическая мандавошка. Или Виталик Блумштейн.
Короче, я писал не по приколу, а честно, что сижу под ореховым деревом в саду, пятый час пополудни. Что, типа, солнце садится за горный кряж, осеняя последними лучами догорающего лета… Или осияя… или осисяя… Или обоссяя… И тут я понял, в смысле, я испытал мистическое видение, как будто я взираю в зеркало и вижу в нем огромный (но вялый) хуй в значении половой орган, п.ч. я - охуел. Блин! Я, блин, в этой Германии, в этом туманном Парфеноне, «в окрестностях Шварцвальда» хуею или, быть может охуел, и неизвестно, пройдет ли это или возможны осложнения.
Я разучиваюсь писать. Моя писательская слава оказалась недолговечна.
Я столько каждый день общаюсь с честными бюргерами, с просвещенными филистерами, не сказать филистёрами (любой не меньше профессора, п.ч. у Лизелотты не профессоров только я в знакомых, но судя по Лизелоттиной активности, мне недолго осталось, и я вот-вот опрофессорюсь, примерно так же, как нынче охуел.
Ну, если говорить в общих чертах.
Сегодня познакомила меня с чуваком по фамилии Глаунер, которого я рано или поздно назову Гаунер, и он трахал меня в сахасрара-чакру рассуждениями о пользе Достоевского и русской ментальности. Он разоткровенничался и признался, что по его мнению немцы - не то, что русские, не в смысле, что лучше, а что у них есть свои особенности национального характер. И сказал (буквально), что вот он, немец, не мог бы написать «Братьев Карамазовых», хотя он понимает эту книгу и очень ее ценит. Я его попытался утешить, что я тоже не могу написать «Братьев Карамазовых», но он никак не обозначил, считает ли он мое признание шуткой или меня шутом.
Короче, блин, все не совсем так, как я рассчитывал, но я доволен, как и все в Гейдельберге. Я не знаю, что писать, когда все знают, каково за границей, и сами там бывали, и оно любому младенцу понятно, что у на совсем не то, что здесь, и наоборот. Так что чего уж говорить - тут все улыбаются, на великах ездят. Не то что у нас.
У меня тоже есть местный велик (мировецкий - «Пеугеаут» шестискоростной, я даже думаю, что я его домой привезу, хотя и не знаю, мне почему-то кажется, что Лизелотта разохается, побежит считать деньги, убедит себя, что у нее их навалом еще, и купит мне что-нибудь невъебенное с 8987586с скоростями, чтобы бУздить (=обуздывать) барханы, самумы, тайфуны, но совершенно не годное для наших дорог. И за этот велик, который надо будет везти через три звезды, мне тотчас на исторической родине настучат в рыло и отнимут его, а может и вовсе укокошат, как часто того или другого кокошат на моей историч. родине. А здесь никто ни мышки ни лягушки не обидит, около моего дома на Вольфбрунненштайге висит огромный дорожный знак «Осторожно, лягушки» в значении, что осторожными должны быть автомобилисты, а не лягушки. А еще повыше такой же про улиток. Я ни одной лягушки не задавил, и ни одной саламандры (прикинь ткут настоящие саламандры), а насчет улиток грешен, но они сами дуры - поутру каааааааааааак ломанутся напролом через Вольфбрунненштайге - и я тут же кубарем качусь в город.
Ясен вольфбруннен, я живу не в городе, п.ч. в городе живут только лимитчики и гастарбайтеры, турки всякие, негры, малайцы и проч. Мы с Лизелоттой живем в зеленом предместье, км в 20, наверное. Или в 10. Или в 30. Короче, я гоняю на велике. Я, признаться, думал, что Лило меня пригласила учиться, но то, что она называла учиться - не совсем учеба и вообще, это не главный проект. Ей всё кажется почему-то, что я очень изнуряю себя, что мне необходим отдых и общение со скучными очень образованными немцами - причем все это ее старые друзья, и она говорит, что в молодости они были «огого!», хотя я не знаю, что такое «огого!» в представлении Лизелотты.
Ходил смотреть на дом Гадамера. Блин, Гадамера ты должен знать. Ну, типа философ. Герменевтик. Ну, ты знаешь, короче. Ну дом м дом себе. Подумал, что когда интересен собственно человек, то пох, что вокруг него (дом, улица) ни что внутри него (скелет). Не люблю дома-музеи и великие могилы. Я ужжжжжжжжасно не люблю покойников. Нет, я и живых не всех люблю, но покойников я не люблю принципиально. Я ни разу на похоронах не был. И не пойду. Никогда. Если только Бабушка умрет. Но Бабушка вряд ли умрет.
Конечно, я поначалу думал, что никакие письма писать не буду, ну, типа, буду просто отдыхать и в ЖЖ ничего не помещу, п.ч. фак! Надо было под Клаву одеяло подложить. Фак. Я too pizza.
Короче, отправляю по форс-мажору, п.ч. Лизелотта заскрежетала. Я пишу тайно от нее, иначе она меня будет усыплять рассуждениями о пользе сна. Я опять сплю мало - ночи кошмарные именно тем, что не снится ничего, блин, п.ч. я не сплю, завтра допишу
Движ