ЛОЭНГРИН. Сцена Третья
Лоэнгрин - это нескончаемый рассказ о том, как я люблю. Можно не читать. Читать - не обязательно. Это не писать нельзя, особ. ночью. Чего делать ночью всем, кого не любят?
В общем, краткое содержание предыдущих выпусков. Я люблю - меня не любят. Я страдаю, мне пипец. Всё.
Лонгрин_Сцена_Первая
Лоэнгрин_Сцена_Вторая
Цветочки_св._Франциска
Рыба-Клоун
Моя любовь! Моя любовь! Кто дал тебе имя, так не подходящее тебе? Зачем тебя назвали любовью, словно ты приносишь счастье? Зачем не назвали тебя ужасом, тоской, отчаяньем, неутешным страданьем, страшной болезнью здоровых людей? Ведь если у подопытного лица оторвать руки или ноги, или изуродовать его внешность иным способом, но оставить ему (по его выбору) одного человека , который будет любить его, то этот - первый человек, урод - будет счастливее все рук и ног, живущих в Египте! Зачем ты - любовь? Зачем ты?
Зачем - ты?
Зачем?
Ты… ты… ты…
Я говорю «ты» человеку, которого нет рядом, я говорю, что я люблю. И он меня не слышит. Но если бы он был рядом. То есть она, и я сказал ему, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! То меня бы не услышали такие любимые мной уши, Эти слова очень понятны, когда их говорит любимый человек. А от нелюбимого они звучат, как крик летучей мыши.
Я не могу сказать, что мчался, или летел, или нёсся, или втопил, или стреканул, или пулей вылетел, или бежал как ошпаренный. Нет. Я не торопился вовсе. Обычно я иду очень быстро, но сейчас я нарочит замедливал шаг, п.ч. мне предстояла нечаянная радость. Что я имею в виду, когда говорю «нечаянная радость»? Блин, любой амавротический идиот, блин, поймет, о чем я, вернее о ком, но можно, в общем-то сказать и «о чем», если иметь в виду счастье или радость или мой Единственный смысл бессмысленной жизни, мою иллюзию, которому никому не дано у меня отнять, впрочем, никому не дано и претворить ее в правду…
Короче, Бабушка позвонила, спросила, какой пароль у моего компьютера. Нах Бабушке мой компьютер? - спросите вы меня, а даже если не спросите, то я отвечу, что самой Бабушке он нах не вперся, он нужен был не ей, Бабушке, а ей, моему саду и винограднику, моему солнцу и луне, и млечному пути, и моему сокровищу, моей бирюзе и порфиру, моим друзьям и Отечеству, Корану моей жизни, свету очей моих и серафиму моего неба, и небу моего блаженства, моей истине, ибо что может называться истиной, как не любовь?
Я знаю, ложась на одр моей тоски, что, блин, бысть вечер и бысть утро, и поутру все будет наново. И то, что ныне я считаю добрым, за время сна превратится во что-то другое, что завтра я за неимением слова назову, к примеру, добрым, и нынешнее зло будет настолько иным, что я растеряюсь, каким словом назвать то, что покажется мне завтра злым, и от лексической дистрофии назову это «злом». И я наново открою мир на заре, и познаю его к полудню, и устану от него ввечеру и прощусь с ним уходя в сон - какой-то дивный, упоительный сон, так полный всем, что я люблю, и от которого ничего не останется у утру, когда я разомкну вежды и тупо буду втыкать в потолок - безмозглый, как Адам, родившийся прежде языка.
И вот я, как Адам, крепко выспавшись, выхожу из лесного моего шалаша, и шлепаю огромными, ужасно огромными пятками по линолеуму в тубаркас - с торчащим спросонок дрыном, в убитых труханах, п.ч. нах мне блядские трусишки, если у меня нет женщины? Да и вообще, нах мне трусы? А взять шире - вообще нах всё? Кто подойдет ко мне? Послушает мой голос? Тронет меня? Тронет рукой моё тело, не боясь тела моего? Я по-женски сажусь на очко, п.ч. в ногах слабость спросонья, а при этом эмблема мужественности (не пойми перед кем и к чему) выступает с селф-пиаром, так что проще пописать в потолок, чем попасть в унитаз - хотя всего-то, что требуется от него (обозначаемого точками), так это пописать, п.ч. ссать хочется - думаешь, сейчас из всех твоих отверстий начнется Петергоф, а этот мне на зло выполняет непрошеную, холостую работу, похваляется удальством - перед кем? Передо мной? А тО я не знаю его прошлого и не провижу будущее? А перед кем тогда? Почему поутру всегда так? (Это не к девочкам вопрос). Зачем эта дурная манера…
Да, кстати, страшно неудобно идти в тубз поутру, когда в прихожей или кухне есть кто-то. Особенно Мама. Я стесняюсь ужжжжжасно, просто УУЖЖААСС, п.ч. когда ты не помещаешься в трусах, и ничего кроме трусов нет - ни листа аканта, ни ветки яблони - то чувствуешь себя зачморенным ушлёпком с торчащим дрыном, каковым по сути и являешься.
И все это время я люблю. Любовь остается неизменной. Все наполнение незыблемых истин меняется нах, в значении тотально, и только переменчивая любовь остается той же самой. Я люблю. Я люблю. Я раскрываю глаза и люблю. Я писаю с закрытыми глазами и люблю. Я ругаюсь с Бабушкой и люблю. И так и будет продолжаться. Всегда, и вечно, и насовсем. И скоро я умру, и вороньё растаскает на четыре стороны по трем частям света мои белые косточки, а любовь останется, как след от гвоздя в сердце Новеллы Матвеевой. И поскольку я люблю всегда, без перерыва, то не могу представить себе жизни без любви. А поскольку жизнь человека, если он любит и не вызывает взаимности, невыносима (от этого должны умирать немедленно, но почему-то не умирают), то что делать, неясно, тем более, что ничего не поделаешь.
Нет, ничего не поделаешь. Ничего не выйдет…
Ничего не поделаешь.
Но что-то же надо делать?
Только я умоляю, вернее призываю, то есть, блин! Не давайте позитивных советов. Я не буду заниматься спортом, я не буду беречь здоровье, я не буду заниматься аутотренингом, я не буду вязать крючком в порядке трудотерапии, я не буду снимать на дискотеке бесплатно или по телефону за деньги существа, которые похожи на любимое не больше, чем Клавдий на Гамлета.
Я хочу умереть от любви.
Я уже это говорил, да?
Я хочу, когда меня оставит иллюзия счастья, когда недостанет сил подновлять иллюзию взаимности, когда смылятся все прекраснодушные аргументы в защиту завтрашнего дня…
Я имею в виду, что сегодня я надеялся, и, должно быть, послезавтра разочаруюсь, но у меня еще есть завтра - завтра, прекрасное завтра, которое будет таким, как сегодня, полным надежды, и только послезавтра, в далеком послезавтра затмится солнце, и свет, и луна, и звезды. И после дождя будут снова тучи - навсегда. Вечность.
Вечный непокой, в котором смерть не будет избавлением, п.ч. любовь - болезнь не телесная, а душевная. Стало быть, если тело все-таки умрет, то это никак не освободит от душевного недуга. Наоборот, мое тело (уже сейчас не слишком мне нужное) не будет отвлекать меня на глупое утреннее писанье, на глупое закидывание в пищевод Бабушкиной пищи. Оно - которое так долго ест, пьет кофе и разговаривает о Микеланджело - больше не будет мне мешать, и я останусь один со своей любовью - на-все-гда.
Бог есть любовь. Звучит как угроза. Как он прекрасен - мой Бог! Как он прекрасен, бог мой!
Бог - мой?
Удивительно, блин, не так ли, что при переменчивости человеческих чувств люди обожают называть полюбившиеся им туловища «мой». «Мой друг», «моя девушка», «мой Петя, Олег, Володя, Руслан…», «мой болван», «моя Лена, моя Лена-Оля-Таня-Настя-Маша». Моя Маша, моя цветущая лилия, моя рябь ветра на воде, это я! Я здесь! Я ЗДЕСЬ!
Я всегда хотел, чтобы я и любимая мной душа жили одним телом. Не одним домом - это слишком далеко, а одним телом. Я часто грезил, как бы это могло быть. Почему я должен грезить о том, что бывает у других людей? Я-то счастлив все равно не буду. Так почему же мне не грезить о совсем несбыточном? Мне не дано будет «обычного человеческого счастья» (как будто счастье может быть обычным). Но мне дана необычная вера в правду человеческой фантазии. Я ТАК верю в свои фантазии, что они становятся моей реальностью. Вы хотите разрушить их? А что вы дадите мне взамен? Ах, у вас ничего нет, кроме полудюжины каменных топоров? И вы, расколов мои грезы, можете взамен отдать мне один из ваших топоров? Я познаю утешение, высвобождая правду из разбитого вдребезги счастья тех любящих, что останутся после меня?
Я не хочу. Назовите меня каким угодно инструментом - вы можете расстроить меня, но играть на себе я не позволю… Я датский принц… Быть или не быть для меня - не вопрос…
А на вопрос, кого же все-таки можно назвать «мой», я отвечу потом, чтобы не оставлять вас в слезах и горести. Нет, я отвечу прямо сейчас - так плачьте же! Есть только трое, кого я могу назвать "мой". Это те, кого частица есть во мне. Это мой отец, я ненавижу его и со временем стану таким же, как он - я знаю это, уже сейчас чувствую. Я буду бездушным холодным виртуозом. Только бы у меня не было детей! Еще у меня есть моя Мать. Силой физиологических законов у меня в каждой клетке по две поухромосомы от Мамы. Она неправильно любит меня. Она думает, что я символ моего отца, которого она любит. Естественно, как любого ребенка с любой матерью, меня с ней связывали половые отношения - не буду вам рассказывать, где я провел девять месяцев до родов. Отношения оказались неудачными - я родился. А третий - только святой Бог, частица которого есть во мне. И всё. И никого из них я не могу обнять тАк, кАк я хотел бы их обнять.
А ничего, в общем-то и не случилось. Просто могло случиться, а не случилось. Не повод для переживаний. Даже для моих не повод, что уж там говорить о ваших.
Сегодня суббота, так? Ну да, суббота. Мы уже довольно давно сбились с графика встреч. Ну, с Машей, я имею в виду. Вы помните - есть одна женщина, которую я люблю. Она тоже меня любит, только не так, как мне нужно. Но это же не значит, что она меня не любит? Она меня очень любит. А так, как мне нужно, чтобы меня любили… то есть, чтобы меня она любила, она любит другого человека. Очень хорошего. Мне бы хотелось, чтобы он был мерзавец, урод, чтобы у него при разговоре изо рта жабы выпрыгивали. А он такой прекрасный, что я и его люблю. И он ко мне очень хорошо относится. И Машу он любит. Так же, как Маша - меня. То есть - не любит.
Она позволяет мне гулять, взявшись руками за руки. Она позволяет целовать ее руки и держать ее руки в моих руках (больших). Мы обнимаемся, как будто она уезжает на фронт - так любовники не обнимаются при норм. усл. Я смешу ее, и она смеется. И я знаю, что послезавтра этого не будет, но завтра - завтра точно будет! Когда придет послезавтра, начнется вечность, но завтра - это почти так же долго, как послезавтра. Почти как вечность. И я верю (я правда верю - это мой главный талант - верить. И еще любить. И чуть поменьше - надеяться) - я верю, что будет завтра, а послезавтра никогда не наступит, п.ч. между сегодня и послезавтра есть завтра. Мое «завтра» - это математическая прямая. Бесконечная череда завтра от прошлого до вечности, и между любыми завтра можно поместить еще бесконечное множество завтр. А я буду вечным нулем.
Или еще я мыслю себя гиперболой - графиком обратной пропорциональности. Я буду льнуть к оси о-икс всё ближе, ближе… и мы никогда не пересечемся - гипербола и ось ординат. День ото дня мы становимся с Машей все ближе, ближе… и ближе… И дальше думать нельзя, как нельзя делить на ноль.
Нельзя. Мне сказали, что нельзя делить на ноль, я и не делю. Я поверил. У меня поразительный талант верить…
Я не торопился домой. Сегодня мы не должны были встречаться с Машей, несмотря на то, что суббота. Маша больше не живет в Долгопрудном. А если быть честным (а я честный), то она приезжала не ко мне. Она просто позволяла себя встречать и проводила со мной часть дня - иногда довольно долго. Ради субботы я терпел 6 дней недели, а если суббота отменялась, то я терпел 13 дней. А если мы не виделись 21 день, то я умирал в страшных мучениях - что-то вроде скоротечной проказы. А почему я жив, спрашиваете вы? А потому что таких перерывов в свиданиях не было. Мы и сейчас обязательно видимся раз в неделю и гуляем. А иногда она приезжает проведать Бабушку и Маму, или просто заходит, п.ч. оказалась неподалеку. И вот тогда (если она заходила) я лопался от надежды, я верил, я так верил, я пипец, я верил ТАК, как уже больше никогда ни во что не поверю - что она приезжала во внеурочные часы ко мне. Что Мама и Бабушка были только предлогом. Но первым лицом был я. То есть, что она все-таки чуть-чуть любит меня и находит привлекательным (как мужчину). Просто не хочет давать мне надежду, п.ч. любит, конечно, Филиппа (про него в другой раз). Но и меня тоже чуть-чуть. Мне не нужно больше. Мне чуть-чуть - и я захлебнусь от блаженства. Пусть она любит его, но только и меня - чуть чуть. Вот я и думал, что она приезжает иногда ко мне по любви - на чуть-чуть. Ну посудите сами, что хорошего в бабушке, изучающей архитектуру ислама и в маме с виолончелью? А я вам нравлюсь? Только честно?
Мне почему-то кажется, что нравлюсь. Только не говорите мне об этом, п.ч. я сразу начну сомневаться, Я лучше сам все придумаю, как мне нужно, и сам поверю. У меня поразительная способность веры.
Теперь засуньте под кат все, что вы прочитали после строк: «Бабушка позвонила, спросила, какой пароль у моего компьютера». Пароль у моего компьютера такой. Компьютер спрашивает кинематографически-страшным (как в «Аладдине») голосом: «Кто нарушил покой Джирджиса, повелителя ифритов? Инн, джинн или человеческий сын?» А ты ему говоришь - пошел в ж…опу, - и просто жмешь Enter. Я это Бабушке и сказал, и попросил передать Маше, что я скоро приду. Мне было немного страшно, что она возьмет трубку, п.ч. за дни, что мы не видимся, я успеваю отвыкнуть от нее, ну, что она такая добрая, что заботится обо мне, думает, сочувствует, и скажет рассеянно, позабыв про меня и мое чувство к ней: «Да, совсем забыла тебе сказать. Я больше не люблю Филиппа. Вернее, люблю, но я списалась с одним лейтенантом без ж/п, с в/о, без в/п, 30/180/90, длинна х.. в итифалическом положении 30, диаметр в сечении 5.2 (см), с серьезными намереньями. Как ты думаешь, мне идет эта кофточка?»
Я правда этого боюсь. Это уже заё…бы, - я знаю, что это глупо, преглупецки, прямо скажем, но что же я могу поделать, если это так?
А ничего тут не поделаешь.
И я боялся, что Маша возьмет трубку. Но она не взяла, а просто передала мне привет. И я тоже ей передал привет. И еще Бабушка спросила, чтО я кушал в инсте. Вот с этого разговора я и стал не торопиться. Она ждала меня дома. Она была там. Ожидая меня, калякала с Бабушкой. Ну куда мне было торопиться? Мир из Вавилона превратился в Иерусалим. Он стал нормальным. Вы понимаете?
Я не знаю, понятно ли я говорю.
Я тянул время, как Гомер. Я остановился с жирной одноклассницей, и мы поговорили про список кораблей. Потом мне показалось необходимым обсудить с Вадиковым деверем узоры на щите Ахиллеса. Я долго приветствовал трех Мойр у парадного, и они пробулькали в ответ, что дела у них хуже некуда, и что лучше бы я им смерти принес, и еще какую-то старческую фигню, которая тем не менее замедляла мой путь. Я был так спокоен, как я не знаю быть спокойным. Не могу описать. Не знаю. Я никогда не спокоен. А сейчас шел, как будто я - не я. А я - какой-то другой чел, и этого чела - Нил! Ни-ил! - мне хотелось расцеловать в губы, такой он был молодой, живой, красивый, и внутри такой, как весенний я снаружи. И зовут его Нил.
Ну что, тянуть дальше литературного кота за литературные яйца? Или сразу сказать, что она меня не дождалась? Вернее, что она меня не ждала? Что она забежала проверить почту и спросить у Бабушки «кое-что» по поводу резюме? Зато она рассказала про пёсика породы комфорлендер, и такого забавного, что Бабушка пошла за мной в комнату и рассказала историю пёсика с точным перечислением его кораблей, с узорами на его щите и с тем, как лучшего из нас убили и, привязав к колеснице, таскали труп по периметру крепостных стен. И я не мог обидеть Бабушку, которая не желает мне счастья, п.ч. не предполагает, что я могу быть несчастен. И я не мог упасть на кровать и заплакать. Я расспрашивал подробности про пёсика.
И я почему-то подумал, что на того «Нил! Ни-ил!» - того другого Нила, который «придет и все будет хорошо» (вообще ВСЁ), того из моих мечтаний Нила, что я оставил на улице перед дверью… Мне с моими мультиками в голове вдруг представилось, что на него накакала ворона. И еще обложила его сверху: «Невермор!» и он распался на атомы, так что теперь его больше не собрать.
Я не знаю, понятно ли я говорю? Ну, что наступило послезавтра?
Примечание. Я помню, что обещал называть героиню Кларой и не писать всего о моих чувствах к ней, п.ч. она может все-таки зайти и прочитать, что я пишу, и ей будет неприятно. Ведь я всё ей рассказываю про мою жизнь, про френдОв. Иногда я распечатываю наиб. удачные посты и читаю ей - ей очень нравится. Я засовываю ей в сумку распечатку - непонятно зачем, а на самом деле затем, что на каждом-каждом листе написан мой ЖЖ-адрес. Я шутил здесь, выкаблучивался, как мог, был улыбчивым и простым, как самый чернющий человек. И я жил надеждой на то, что завтра - пускай не сегодня (ведь сегодня уже на исходе), но завтра она заглянет в мой жж на чуть-чуть. Не к Маме и Бабушке, а именно ко мне в жж, п.ч. все-таки, хотя и скрывает, но чуть-чуть любит меня.
Так вот, ее зовут Маша. Меня первой Нужная пропалила (у нее какие-то мистические способности - правда, есть). Нужная так и сказала: «Ее зовут Маша». Но даже не в том суть, что Нужная знает. Просто... Просто... Она никогда не прочитает мой жж
В общем, краткое содержание предыдущих выпусков. Я люблю - меня не любят. Я страдаю, мне пипец. Всё.
Лонгрин_Сцена_Первая
Лоэнгрин_Сцена_Вторая
Цветочки_св._Франциска
Рыба-Клоун
Моя любовь! Моя любовь! Кто дал тебе имя, так не подходящее тебе? Зачем тебя назвали любовью, словно ты приносишь счастье? Зачем не назвали тебя ужасом, тоской, отчаяньем, неутешным страданьем, страшной болезнью здоровых людей? Ведь если у подопытного лица оторвать руки или ноги, или изуродовать его внешность иным способом, но оставить ему (по его выбору) одного человека , который будет любить его, то этот - первый человек, урод - будет счастливее все рук и ног, живущих в Египте! Зачем ты - любовь? Зачем ты?
Зачем - ты?
Зачем?
Ты… ты… ты…
Я говорю «ты» человеку, которого нет рядом, я говорю, что я люблю. И он меня не слышит. Но если бы он был рядом. То есть она, и я сказал ему, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! То меня бы не услышали такие любимые мной уши, Эти слова очень понятны, когда их говорит любимый человек. А от нелюбимого они звучат, как крик летучей мыши.
Я не могу сказать, что мчался, или летел, или нёсся, или втопил, или стреканул, или пулей вылетел, или бежал как ошпаренный. Нет. Я не торопился вовсе. Обычно я иду очень быстро, но сейчас я нарочит замедливал шаг, п.ч. мне предстояла нечаянная радость. Что я имею в виду, когда говорю «нечаянная радость»? Блин, любой амавротический идиот, блин, поймет, о чем я, вернее о ком, но можно, в общем-то сказать и «о чем», если иметь в виду счастье или радость или мой Единственный смысл бессмысленной жизни, мою иллюзию, которому никому не дано у меня отнять, впрочем, никому не дано и претворить ее в правду…
Короче, Бабушка позвонила, спросила, какой пароль у моего компьютера. Нах Бабушке мой компьютер? - спросите вы меня, а даже если не спросите, то я отвечу, что самой Бабушке он нах не вперся, он нужен был не ей, Бабушке, а ей, моему саду и винограднику, моему солнцу и луне, и млечному пути, и моему сокровищу, моей бирюзе и порфиру, моим друзьям и Отечеству, Корану моей жизни, свету очей моих и серафиму моего неба, и небу моего блаженства, моей истине, ибо что может называться истиной, как не любовь?
Я знаю, ложась на одр моей тоски, что, блин, бысть вечер и бысть утро, и поутру все будет наново. И то, что ныне я считаю добрым, за время сна превратится во что-то другое, что завтра я за неимением слова назову, к примеру, добрым, и нынешнее зло будет настолько иным, что я растеряюсь, каким словом назвать то, что покажется мне завтра злым, и от лексической дистрофии назову это «злом». И я наново открою мир на заре, и познаю его к полудню, и устану от него ввечеру и прощусь с ним уходя в сон - какой-то дивный, упоительный сон, так полный всем, что я люблю, и от которого ничего не останется у утру, когда я разомкну вежды и тупо буду втыкать в потолок - безмозглый, как Адам, родившийся прежде языка.
И вот я, как Адам, крепко выспавшись, выхожу из лесного моего шалаша, и шлепаю огромными, ужасно огромными пятками по линолеуму в тубаркас - с торчащим спросонок дрыном, в убитых труханах, п.ч. нах мне блядские трусишки, если у меня нет женщины? Да и вообще, нах мне трусы? А взять шире - вообще нах всё? Кто подойдет ко мне? Послушает мой голос? Тронет меня? Тронет рукой моё тело, не боясь тела моего? Я по-женски сажусь на очко, п.ч. в ногах слабость спросонья, а при этом эмблема мужественности (не пойми перед кем и к чему) выступает с селф-пиаром, так что проще пописать в потолок, чем попасть в унитаз - хотя всего-то, что требуется от него (обозначаемого точками), так это пописать, п.ч. ссать хочется - думаешь, сейчас из всех твоих отверстий начнется Петергоф, а этот мне на зло выполняет непрошеную, холостую работу, похваляется удальством - перед кем? Передо мной? А тО я не знаю его прошлого и не провижу будущее? А перед кем тогда? Почему поутру всегда так? (Это не к девочкам вопрос). Зачем эта дурная манера…
Да, кстати, страшно неудобно идти в тубз поутру, когда в прихожей или кухне есть кто-то. Особенно Мама. Я стесняюсь ужжжжжасно, просто УУЖЖААСС, п.ч. когда ты не помещаешься в трусах, и ничего кроме трусов нет - ни листа аканта, ни ветки яблони - то чувствуешь себя зачморенным ушлёпком с торчащим дрыном, каковым по сути и являешься.
И все это время я люблю. Любовь остается неизменной. Все наполнение незыблемых истин меняется нах, в значении тотально, и только переменчивая любовь остается той же самой. Я люблю. Я люблю. Я раскрываю глаза и люблю. Я писаю с закрытыми глазами и люблю. Я ругаюсь с Бабушкой и люблю. И так и будет продолжаться. Всегда, и вечно, и насовсем. И скоро я умру, и вороньё растаскает на четыре стороны по трем частям света мои белые косточки, а любовь останется, как след от гвоздя в сердце Новеллы Матвеевой. И поскольку я люблю всегда, без перерыва, то не могу представить себе жизни без любви. А поскольку жизнь человека, если он любит и не вызывает взаимности, невыносима (от этого должны умирать немедленно, но почему-то не умирают), то что делать, неясно, тем более, что ничего не поделаешь.
Нет, ничего не поделаешь. Ничего не выйдет…
Ничего не поделаешь.
Но что-то же надо делать?
Только я умоляю, вернее призываю, то есть, блин! Не давайте позитивных советов. Я не буду заниматься спортом, я не буду беречь здоровье, я не буду заниматься аутотренингом, я не буду вязать крючком в порядке трудотерапии, я не буду снимать на дискотеке бесплатно или по телефону за деньги существа, которые похожи на любимое не больше, чем Клавдий на Гамлета.
Я хочу умереть от любви.
Я уже это говорил, да?
Я хочу, когда меня оставит иллюзия счастья, когда недостанет сил подновлять иллюзию взаимности, когда смылятся все прекраснодушные аргументы в защиту завтрашнего дня…
Я имею в виду, что сегодня я надеялся, и, должно быть, послезавтра разочаруюсь, но у меня еще есть завтра - завтра, прекрасное завтра, которое будет таким, как сегодня, полным надежды, и только послезавтра, в далеком послезавтра затмится солнце, и свет, и луна, и звезды. И после дождя будут снова тучи - навсегда. Вечность.
Вечный непокой, в котором смерть не будет избавлением, п.ч. любовь - болезнь не телесная, а душевная. Стало быть, если тело все-таки умрет, то это никак не освободит от душевного недуга. Наоборот, мое тело (уже сейчас не слишком мне нужное) не будет отвлекать меня на глупое утреннее писанье, на глупое закидывание в пищевод Бабушкиной пищи. Оно - которое так долго ест, пьет кофе и разговаривает о Микеланджело - больше не будет мне мешать, и я останусь один со своей любовью - на-все-гда.
Бог есть любовь. Звучит как угроза. Как он прекрасен - мой Бог! Как он прекрасен, бог мой!
Бог - мой?
Удивительно, блин, не так ли, что при переменчивости человеческих чувств люди обожают называть полюбившиеся им туловища «мой». «Мой друг», «моя девушка», «мой Петя, Олег, Володя, Руслан…», «мой болван», «моя Лена, моя Лена-Оля-Таня-Настя-Маша». Моя Маша, моя цветущая лилия, моя рябь ветра на воде, это я! Я здесь! Я ЗДЕСЬ!
Я всегда хотел, чтобы я и любимая мной душа жили одним телом. Не одним домом - это слишком далеко, а одним телом. Я часто грезил, как бы это могло быть. Почему я должен грезить о том, что бывает у других людей? Я-то счастлив все равно не буду. Так почему же мне не грезить о совсем несбыточном? Мне не дано будет «обычного человеческого счастья» (как будто счастье может быть обычным). Но мне дана необычная вера в правду человеческой фантазии. Я ТАК верю в свои фантазии, что они становятся моей реальностью. Вы хотите разрушить их? А что вы дадите мне взамен? Ах, у вас ничего нет, кроме полудюжины каменных топоров? И вы, расколов мои грезы, можете взамен отдать мне один из ваших топоров? Я познаю утешение, высвобождая правду из разбитого вдребезги счастья тех любящих, что останутся после меня?
Я не хочу. Назовите меня каким угодно инструментом - вы можете расстроить меня, но играть на себе я не позволю… Я датский принц… Быть или не быть для меня - не вопрос…
А на вопрос, кого же все-таки можно назвать «мой», я отвечу потом, чтобы не оставлять вас в слезах и горести. Нет, я отвечу прямо сейчас - так плачьте же! Есть только трое, кого я могу назвать "мой". Это те, кого частица есть во мне. Это мой отец, я ненавижу его и со временем стану таким же, как он - я знаю это, уже сейчас чувствую. Я буду бездушным холодным виртуозом. Только бы у меня не было детей! Еще у меня есть моя Мать. Силой физиологических законов у меня в каждой клетке по две поухромосомы от Мамы. Она неправильно любит меня. Она думает, что я символ моего отца, которого она любит. Естественно, как любого ребенка с любой матерью, меня с ней связывали половые отношения - не буду вам рассказывать, где я провел девять месяцев до родов. Отношения оказались неудачными - я родился. А третий - только святой Бог, частица которого есть во мне. И всё. И никого из них я не могу обнять тАк, кАк я хотел бы их обнять.
А ничего, в общем-то и не случилось. Просто могло случиться, а не случилось. Не повод для переживаний. Даже для моих не повод, что уж там говорить о ваших.
Сегодня суббота, так? Ну да, суббота. Мы уже довольно давно сбились с графика встреч. Ну, с Машей, я имею в виду. Вы помните - есть одна женщина, которую я люблю. Она тоже меня любит, только не так, как мне нужно. Но это же не значит, что она меня не любит? Она меня очень любит. А так, как мне нужно, чтобы меня любили… то есть, чтобы меня она любила, она любит другого человека. Очень хорошего. Мне бы хотелось, чтобы он был мерзавец, урод, чтобы у него при разговоре изо рта жабы выпрыгивали. А он такой прекрасный, что я и его люблю. И он ко мне очень хорошо относится. И Машу он любит. Так же, как Маша - меня. То есть - не любит.
Она позволяет мне гулять, взявшись руками за руки. Она позволяет целовать ее руки и держать ее руки в моих руках (больших). Мы обнимаемся, как будто она уезжает на фронт - так любовники не обнимаются при норм. усл. Я смешу ее, и она смеется. И я знаю, что послезавтра этого не будет, но завтра - завтра точно будет! Когда придет послезавтра, начнется вечность, но завтра - это почти так же долго, как послезавтра. Почти как вечность. И я верю (я правда верю - это мой главный талант - верить. И еще любить. И чуть поменьше - надеяться) - я верю, что будет завтра, а послезавтра никогда не наступит, п.ч. между сегодня и послезавтра есть завтра. Мое «завтра» - это математическая прямая. Бесконечная череда завтра от прошлого до вечности, и между любыми завтра можно поместить еще бесконечное множество завтр. А я буду вечным нулем.
Или еще я мыслю себя гиперболой - графиком обратной пропорциональности. Я буду льнуть к оси о-икс всё ближе, ближе… и мы никогда не пересечемся - гипербола и ось ординат. День ото дня мы становимся с Машей все ближе, ближе… и ближе… И дальше думать нельзя, как нельзя делить на ноль.
Нельзя. Мне сказали, что нельзя делить на ноль, я и не делю. Я поверил. У меня поразительный талант верить…
Я не торопился домой. Сегодня мы не должны были встречаться с Машей, несмотря на то, что суббота. Маша больше не живет в Долгопрудном. А если быть честным (а я честный), то она приезжала не ко мне. Она просто позволяла себя встречать и проводила со мной часть дня - иногда довольно долго. Ради субботы я терпел 6 дней недели, а если суббота отменялась, то я терпел 13 дней. А если мы не виделись 21 день, то я умирал в страшных мучениях - что-то вроде скоротечной проказы. А почему я жив, спрашиваете вы? А потому что таких перерывов в свиданиях не было. Мы и сейчас обязательно видимся раз в неделю и гуляем. А иногда она приезжает проведать Бабушку и Маму, или просто заходит, п.ч. оказалась неподалеку. И вот тогда (если она заходила) я лопался от надежды, я верил, я так верил, я пипец, я верил ТАК, как уже больше никогда ни во что не поверю - что она приезжала во внеурочные часы ко мне. Что Мама и Бабушка были только предлогом. Но первым лицом был я. То есть, что она все-таки чуть-чуть любит меня и находит привлекательным (как мужчину). Просто не хочет давать мне надежду, п.ч. любит, конечно, Филиппа (про него в другой раз). Но и меня тоже чуть-чуть. Мне не нужно больше. Мне чуть-чуть - и я захлебнусь от блаженства. Пусть она любит его, но только и меня - чуть чуть. Вот я и думал, что она приезжает иногда ко мне по любви - на чуть-чуть. Ну посудите сами, что хорошего в бабушке, изучающей архитектуру ислама и в маме с виолончелью? А я вам нравлюсь? Только честно?
Мне почему-то кажется, что нравлюсь. Только не говорите мне об этом, п.ч. я сразу начну сомневаться, Я лучше сам все придумаю, как мне нужно, и сам поверю. У меня поразительная способность веры.
Теперь засуньте под кат все, что вы прочитали после строк: «Бабушка позвонила, спросила, какой пароль у моего компьютера». Пароль у моего компьютера такой. Компьютер спрашивает кинематографически-страшным (как в «Аладдине») голосом: «Кто нарушил покой Джирджиса, повелителя ифритов? Инн, джинн или человеческий сын?» А ты ему говоришь - пошел в ж…опу, - и просто жмешь Enter. Я это Бабушке и сказал, и попросил передать Маше, что я скоро приду. Мне было немного страшно, что она возьмет трубку, п.ч. за дни, что мы не видимся, я успеваю отвыкнуть от нее, ну, что она такая добрая, что заботится обо мне, думает, сочувствует, и скажет рассеянно, позабыв про меня и мое чувство к ней: «Да, совсем забыла тебе сказать. Я больше не люблю Филиппа. Вернее, люблю, но я списалась с одним лейтенантом без ж/п, с в/о, без в/п, 30/180/90, длинна х.. в итифалическом положении 30, диаметр в сечении 5.2 (см), с серьезными намереньями. Как ты думаешь, мне идет эта кофточка?»
Я правда этого боюсь. Это уже заё…бы, - я знаю, что это глупо, преглупецки, прямо скажем, но что же я могу поделать, если это так?
А ничего тут не поделаешь.
И я боялся, что Маша возьмет трубку. Но она не взяла, а просто передала мне привет. И я тоже ей передал привет. И еще Бабушка спросила, чтО я кушал в инсте. Вот с этого разговора я и стал не торопиться. Она ждала меня дома. Она была там. Ожидая меня, калякала с Бабушкой. Ну куда мне было торопиться? Мир из Вавилона превратился в Иерусалим. Он стал нормальным. Вы понимаете?
Я не знаю, понятно ли я говорю.
Я тянул время, как Гомер. Я остановился с жирной одноклассницей, и мы поговорили про список кораблей. Потом мне показалось необходимым обсудить с Вадиковым деверем узоры на щите Ахиллеса. Я долго приветствовал трех Мойр у парадного, и они пробулькали в ответ, что дела у них хуже некуда, и что лучше бы я им смерти принес, и еще какую-то старческую фигню, которая тем не менее замедляла мой путь. Я был так спокоен, как я не знаю быть спокойным. Не могу описать. Не знаю. Я никогда не спокоен. А сейчас шел, как будто я - не я. А я - какой-то другой чел, и этого чела - Нил! Ни-ил! - мне хотелось расцеловать в губы, такой он был молодой, живой, красивый, и внутри такой, как весенний я снаружи. И зовут его Нил.
Ну что, тянуть дальше литературного кота за литературные яйца? Или сразу сказать, что она меня не дождалась? Вернее, что она меня не ждала? Что она забежала проверить почту и спросить у Бабушки «кое-что» по поводу резюме? Зато она рассказала про пёсика породы комфорлендер, и такого забавного, что Бабушка пошла за мной в комнату и рассказала историю пёсика с точным перечислением его кораблей, с узорами на его щите и с тем, как лучшего из нас убили и, привязав к колеснице, таскали труп по периметру крепостных стен. И я не мог обидеть Бабушку, которая не желает мне счастья, п.ч. не предполагает, что я могу быть несчастен. И я не мог упасть на кровать и заплакать. Я расспрашивал подробности про пёсика.
И я почему-то подумал, что на того «Нил! Ни-ил!» - того другого Нила, который «придет и все будет хорошо» (вообще ВСЁ), того из моих мечтаний Нила, что я оставил на улице перед дверью… Мне с моими мультиками в голове вдруг представилось, что на него накакала ворона. И еще обложила его сверху: «Невермор!» и он распался на атомы, так что теперь его больше не собрать.
Я не знаю, понятно ли я говорю? Ну, что наступило послезавтра?
Примечание. Я помню, что обещал называть героиню Кларой и не писать всего о моих чувствах к ней, п.ч. она может все-таки зайти и прочитать, что я пишу, и ей будет неприятно. Ведь я всё ей рассказываю про мою жизнь, про френдОв. Иногда я распечатываю наиб. удачные посты и читаю ей - ей очень нравится. Я засовываю ей в сумку распечатку - непонятно зачем, а на самом деле затем, что на каждом-каждом листе написан мой ЖЖ-адрес. Я шутил здесь, выкаблучивался, как мог, был улыбчивым и простым, как самый чернющий человек. И я жил надеждой на то, что завтра - пускай не сегодня (ведь сегодня уже на исходе), но завтра она заглянет в мой жж на чуть-чуть. Не к Маме и Бабушке, а именно ко мне в жж, п.ч. все-таки, хотя и скрывает, но чуть-чуть любит меня.
Так вот, ее зовут Маша. Меня первой Нужная пропалила (у нее какие-то мистические способности - правда, есть). Нужная так и сказала: «Ее зовут Маша». Но даже не в том суть, что Нужная знает. Просто... Просто... Она никогда не прочитает мой жж