Три мысли вверх ногами
Атлетике меня учил Похорьков. Он пятиборец (кмс), в смысле, спортсмен, профессиональный, если бы не запил, а теперь он вообще женился, но я не о том И если мне совсем нечего делать, то я могу, например, туда-сюда повыколбашиваться на брусьях или кольцах. Но тогда сразу находится, что делать. Если ты решил позаниматься на спортивном снаряде, то нужно думать, где этот самый спортивный снаряд взять. Скажем, так ты думаешь (про себя, т.е. не фильтруя - можно с глупостями): «А не позаниматься ли мне легкой атлетикой?» - согласитесь, глупая мысль. Но наедине с собой приходят не только глупые мысли, но и, например, ленивые (рационалистические): «Да ну, в жопу! Где я возьму сейчас брусья? Или кольца? Потом как-нибудь» - думаешь так. Но бывают и мысли о работе над собой, о преодолении, о том, что от физкультуры повышается уровень тестостерона (это вещество, которое заставляет мужчину все время думать о том, что он мужчина), а ты, например, уже давно не думал, что ты мужчина, а напротив, думал об одном лице, вернее об одной женщине с буланым лицом и с нежностью, вместо того чтобы думать о многих безликих женщинах с огромными голыми сисями. Или ты думал о душе, у которой нет качества пола и вообще практически ничего нет, кроме себя самой в небольшом количестве. Это очень нехорошие для мужчины мысли. И вот тогда лучше всего заняться атлетикой. Почему атлетикой? П.ч. Похорьков меня научил. Если бы он меня учил сумо или кёрлингу, у меня была бы другая жизненная концепция.
Так вот, если ты не на коне, не при брусьях, не с булавами, кольцами, прыгалками и шведской стенкой, а только ты сам и полон скоропортящегося энтузиазма, то на этот случай можно сделать стойку на трех точках. Две точки - это руки, а еще одна - голова. Думаю, что нумеруется так - рука - 1, рука - 2, нога - 3, нога - 4. Потом 5 - это жопа (это все знают), а голова учитывается только после этого как шестерка. Типа жопа - это пять, а голова - это шестерка после нее. Во всяком случае, так у нас, у атлетов, принято.
И вот я (пипец, какой классный) - херрррак! - и встаю на три точки. Ноги вытягиваю, мысочки тяну, по ебальнику ключи из кармана - дзынь, зажигалка - дзынь, но я это все презираю, как меня учил Похорьков, а он большой гордец. И стою такой белокурый, краснорожий (в Германии) - рожа красная, бугрится от молодой крови, затылок надувается, глаза вспучиваются, смотришь весь такой пучеглазый, весь вверх тормашками, а от жопы к голове сливаются всякие идеи - пишеварительно-сексуального помёта. А всякие другие идеи я могу засрать, потому что мне на эти идеи посрать.
Намедни я в порядке эксперимента стоял вот так долго - пять минут по песочным часам из аптеки. Это вот отчего случилось. Мне хотелось курнуть (дунуть, в смысле, травы, т.е. ганжи), а всюду голяк, даже у моих приятелей-чехов, которые никогда мне не п..здят и всегда угощают, если есть. И я в отсутствие ганжубаса экспериментировал с сознанием. Сначала пытался дышать холлотропным способом. Говорят, от него штырит пять минут, как от «питерской», но перед тем надо примерно час дышать так глубоко, чтобы сдышать кислорода, как будто за сутки - но всё за один час. И такой - кислородом перенасыщенный - вообще становишься, как удолбанный в говно, и на всех тебе посрать. Только нужно иметь рядом человека, которому не посрать на тебя, во всяком случае. Иначе можно проглотить я зык и сдохнуть. А этот человек, которому на меня не посрать, в это время залипал с лошадьми на конюшне. И чтобы не сдохнуть, подавившись красноречивейшим языком, я альтернативно занялся атлетикой, и мне показалось, что от стойки на трех точках меня может как-то неопределенно вставить. П.ч., правда, сосуды расширяются, и начинает подштыривать немного. Ну, как после «беспонтовки» - минут пять такое настроение - приятное.
И вот я (классный, пипец какой - просто пипец, какой классный) - херррррррак! - и стою на трех точках, сливаю кровавую инфу от жопы к голове. А напротив себя поставил песочные часы из аптеки, которые я художественно оформил в России и привез сюда, в Германию, чтобы варить на завтрак яйцо стереотипное в мешочек (ровно пять минут). А пять минут - это довольно долго, даже когда яйца варишь (именно поэтому о них забываешь, и они становятся слишком круты для тебя. И вот стою я, стою, перевернутый сам, с перевернутым пространством в глазах, и думаю, как легко мне вертеть миром - херрррррррррррак! - и опять я пипец, какой классный и пространство, в котором я ощущаю пространство в себе как перевернутое, начинает веселить. И всё смотрю и смотрю на часы, п.ч. решил стоять пять минут и еще чуть чуть - видимо, в подражание крутым яйцам.
И вот я (поначалу классный такой) чую - пипец, блин, просто пипец! Сейчас, блин, досыплется песок в склянке, и некому будет скляницу перевернуть назад. Перетечет вся моя кровь не водица, к голове с дурницей.
И тут - за несколько мгновений до инсульта - увидел я апостола Петра. Апостол Пётр хотел умереть, как Иисус, его учитель и в широком смысле Отец. И вроде как желание Петра должно было сбыться - его тоже приколотили к кресту. Но тут Пётр передумал и начал упрашивать римских палачей, чтобы его не как Иисуса казнили, а по-другому (п.ч. Петру показалось, если его распнут, как его Христа, то ни фига Пётр не будет на Христа похож. А он только затем и жил и мученическую смерть принял, чтобы хоть немножечко быть как Христос). И он упросил палачей, чтобы они его распяли вверх ногами. Мне говорили, что это болезненней или позорнее, чем если тебя просто прибили гвоздями к дереву (как Христа). Наверное, это мне чушь сказали, но факт - я помню, была картина такая, наверное, испанца какого-то про воздвиженье креста Петрова, и натурально там Пётр с красным лицом, вены по лбу буграми - типа, помирает. Некрасивая картина в буквальном смысле. Я ее маленький видел, и подумал, что Петр ни фига на Христа не похож (Христос у нас дома на картинках всегда был симпатичный).
А пока я стоял на трех точках, подумал - наверное, он только тогда и стал похож на Христа, когда перевернулся перед смертью, и последние его мысли были тяжелые, кровавые, вязкие, а не то, что он с таким величавым пафосом испускает дух на кресте, как его кумир - Божий Сын Иисус Христос. Христос, когда умирал, то почти все его ученики ушли, чтобы этого не видеть и по всяким другим причинам (обычным, человеческим). Он умирал, как последний разбойник, убийца, ничтожество. А если бы Пётр мучился на кресте, то он бы мог пропасть совсем, потому что его напоследок приплющило гордыней - какой же он прекрасный мученик за веру, и как им его учитель любуется с облаков. Он же был простой совсем человек - Пётр. Из народа. Взрослый был. Даже снаружи как бы не особо умный. Христос его все время затыкал, хотя и любил, конечно, очень. И не допустил, чтобы Петр ошибся перед смертью. И Пётр умер вверх тормашками - так некрасиво, что этого ни один итальянец не нарисовал.
Вот я вспомнил только одну картину (из Эрмитажа, кажется), словно мне Петр явился за мгновенье до инсульта, чтобы спасти меня. А ведь это очень важно - пять минут плюс-минус в данном случае принципиально, несмотря на то, что в любом случае встретишься с апостолом Петром. Но это все-таки очень важно - за миг до инсульта или мигом после инсульта ты видишь апостола Петра. Шутка.
На самом деле я не думал, что умираю, это я так наврал, чтобы вам поинтереснее было. Или чтобы вы слушали меня посерьезнее. Это ведь такая традиция - прислушиваться к речам умирающего. Во всяком случае, все хотя бы с серьезным лицом стоят, вежливые, когда слушают наставления умирающего. Моя Мама, к примеру, для того чтобы я не ерзал и не перебивал ее, когда она в настроении нести какую-то мега-унылую квази-пургу, она начинает всегда со слов «Нил! Наверное, я скоро умру…» Понятно, что врет, но я все равно сурово замолкаю, чтобы Маме было комфортно. Она репетирует предсмертное наставление, а я упражняюсь в вежливом молчании, чтобы в положенный день не испортить Маме премьеру каким-нибудь ругательством: «Ты меня достала своими прощаньями, дура предсмертная!»
Так что от трех точек я не умру, и тогда не умер, если вы правильно поняли. Просто голова закружилась, а в смысле инсульта у меня сосуды железные, для меня полезные. Я, вообще, здоровый очень.
Ну и я, вот, с запухшей головой просто брыкнулся в койку, чтобы кровь поровну разлилась в теле. И в кружеве головы стал думать такую мысль (тоже глупую, в общем, но я же был один - без свидетелей). Я когда один - я часто думаю совсем глупо. Правда. Кстати, иллюстрацией к этому тезису может служить хотя бы моя мысль стоять вверх тормашками пока не вштырит. Так что наедине с собой я очень глупый. Прямо дурак какой-то. Даже не какой-то, а набитый. Форменный набитый дурак. Я так отдыхаю, наверное.
И я подумал - до чего же мне просто вертеть пространством - херррррак! - и ты такой классный, стоишь вверх тормашками, ржёшь, морда раскраснелась, белокурый. И пространство перевернул. А со временем, как ни верти, ни фига. А время (в виде песка в часах для яиц) - вот время перевернул - а оно уже другое. Это разве не удивительно?
Мне кажется до сих пор, что всё было недавно, что всё, что я прожил - ощущения всякие, все такое, детство, короче. Даже детство больше, чем отрочество или юность. Что все это мне очень легко вернуть (я же все равно недавно стал взрослым, согласитесь). И я только потому не возвращаюсь к обычным своим детским мыслям, образу мысли, вернее, потому что мне надо жить прямо сейчас, а это же нельзя делать разом - вспоминать или любить. Я не вспоминаю о Маше (это девушка, которую я любил, причем очень - много лет). А я ее очень сильно любил, может, вы даже помните (если кто еще читает меня и читал с самого начала). И мне кажется, что я все должен помнить - про нее и про мои чувства к ней. Что еще у меня будет время вернуться в то время и всласть всё вспомнить от корки до корки. Мне почему-то кажется, что это время будет, что надо вспомнить обо всем между корками, кажется, что это принесет мне удовольствие, даже наслаждение, как будто меня вштырило без наркотика, но только сейчас я не могу вспоминать про мою такую сильную, такую большую любовь, которой я клялся любить всю жизнь без всякой взаимности, п.ч. по количеству моя невзаимная любовь была такой тяжелой, как две любви. Практически то же самое. Или его любовь + ее любовь - не то же самое, что его любовь умноженная вдвое? Т.е. в два раза больше, чем обычно любят люди?
Но если я буду весь занят вспоминанием того, как я любил раньше, то как же я буду любить эту женщину с буланым лицом, которая сейчас со мной, вернее, скоро вернется после своих маленьких дел и забот к нам в дом, в съемную квартиру, но нашу все равно, пока мы ее снимаем? Когда же я буду любить ее своим в половину меньшим чувством, чем я любил первый раз? (Много лет, но вы, впрочем, помните, я про Машу говорю).
Да. Если мыслить строго математически, я люблю Дорте-Фрейю вдвое меньше, чем любил Машу. Потому что Дорте-Фрейя решила, что все должно быть по честноку, на демократических основах. Чтобы каждый любил поровну, п.ч. нехорошо взваливать на меня вдвое больше счастливой нормы. Она вполне может любить меня (не урывками, а постоянно) одной целой, стопроцентной любовью. Так что мое участие в проекте вполне посильно: я люблю ее, она любит меня. Всё, вроде бы, поровну.
Но именно из-за этого, из-за того, что мы поровну любим друг друга (чего никогда не было в моей жизни, и я боялся, что и не будет никогда), я (втайне от Дорте-Фрейи, которая очень строга к соблюдению условий договора) удвоенно люблю ее. Я люблю Дорте-Фрейю целой любовью, и еще столько же кладу в качестве фирменного подарка юбилейному - второму посетителю моего сердца.