О Б-ЦЕ
Короче - ХВ - ВВ и всё такое (это я всё серьезно), но, вообще, на этот раз Светлый праздник Христов был чутец с прибабахом, и мы все были хороши, впрочем, положение обязывало, то есть, мы были в крезе. На Канатчиковой даче. Ну, вы помните (или, в крайнем случае, не помните), что я написал повесть (гениальную), которая называется «ВСЁ» Вам она не понравилась, но вы все не правы (я же сказал, что повесть гениальная), но сейчас я не об этом. В этой повести я писал, ясен смысл заглавия романа, про всё и, в частности, про то, как мой герой, т.е. герой этой повести (а я всегда пишу о себе, п.ч. про других мне писать неинтересно, т.е., если я представляю мир без меня, то я просто умираю от скуки, мне кажется, что у всех людей не жизнь, а жоппа с ушами (в экзистенциальном смысле, конечно же). Вот почему я везде вставляю персонаж по типу меня самого, что-то вроде моего аватара (в смысле воплощения, как Рама был воплощением Вишну, и Кришна тоже - об этом подробнее в другой раз, сейчас не к месту). И в этой повести «Всё» я писал, естественно, про ВСЁ в общих чертах, а значит, и про крезуху, т.е. бывшую б-цу им. Кащенко П.П., бывшую Алексеевскую (и ныне тоже Алексеевскую), бывшую дачу купца Канатчикова, медведя и самодура, который тоже был, мне кажется, манец ку-ку, но это мое личное мнение, я ни на кого не давлю, вы можете оставаться при своей точке зрения, кто ж против?
Я там бывал. В Алесеевской больнице им. Кащенко на Канатчиковой даче. Сейчас можно уже рассказывать, п.ч. понятно из повести «Всё», что я там (в б-це им. Кащенко) просто восстанавливался после встречи с упырём, вернее, маньяком, но, возможно, и упырём тоже (я был без сознания, а потом без соображения). Может, он и кровь с меня пил, сейчас уже побарабанно. Теперь я уже давно вылечился.
Но я повторяю, что я ничем и не болел. Вы просто представьте, что вас в 17 лет пытается на тот свет отправить маньяк или даже много маньяков (кто ж помнит??), и вы сразу запроситесь на Канатчикову дачу, куда я, кстати, в отличие от вас, не просился.
Из фактов, имеющих отношение к ХВ-ВВ, актуален следующий. Мы всей фамилией плюс крестная (в значении т. Эмма) минус Бабушка (научный атеист, друг ислама) разорвали отношения с РПЦ, во всяком случае, в ее отдельных представителях. Вы не подумайте только, что мы опять пням молимся, как в язычестве, нет, просто у нас теперь новый поп, не РПЦшный, хотя и русский, но из Иерусалима. Казалось бы, ничто не предвещало, но на широкой неделе (т.е. перед постом) крёстной (т. Эмме) стукнул в голову пепел Джордано Бруно на тему третьей или даже четвертой мобилы о. Игоря.
Дело в том, что у т. Эммы что-то вроде послушания - покупать о.Игорю мобильный телефон (всегда Noki'ю), который звонит у него под рясой (в) церкви/то время как должен вступать хор/ джинсах . О. Игорь носит 501 Levi's и опрыскивается H.Boss’ом, как, впрочем, все люди с разбалансированием бабок и воображения в сторону преобладания бабок. У о. Игоря воображение величиной с паучье яичко, но не об этом речь. Тем более, что теперь он нам никто, мы все дружно забываем его имя.
Короче, как-то т. Эмма испытала наитие (как ей поперву показалось, божественное) подарить о. Игорю и о. Серафиму по мобиле на какой-то, типа, праздник. О. Серафим, св. человек, свою сразу раздал бедным (цыганам, кажется), но какой с него спрос, со старенького. Ему, кстати, т. Эмма дальновидно приобрела дешевый вариант, т.к. у нее сверхчеловеческое чутье в экономической сфере. Да и всем видно, что о. Серафим - не абонент. Так что цыгане просто восстановили гармонию, и о. Серфаим был рад-радехонек, что т. Эмма не будет его дрючить на предмет знания телефонной грамоте. От повторных поползновений телефонизировать себя о.Серафим отказался с благодарностью, что его и спасло, в отличие от о.Игоря, который совершенно не ценил, безумец, тётиэмминого подвига, то и дело небрежно портя и ломая её дары. Последний телефон стал для него во всех смыслах последним, после того как о. Игорь выронил его из 501-го Levi’s’a в очко сортира сельского типа. Т. Эмма над этим посмеялась, беззлобно пошутила и далее была приветлива и беззаботна, что для всякого, кто знаком с т. Эммой, есть знак близкой бури. Нас с Мамой в храме в тот день не было, таким о. я не вполне осведомлен, по какой номинации о. Игорь получил пистон в патрон. Я воображаю меж ним и т.Эммой диспут на тему «Владел ли Христос собственностью, и если да, то как Он с ней обращался, а если нет, то как Он обращался с собственностью Ему не принадлежащей, но переданной Ему в пользование благочестивыми христианами».
К нам т. Эмма пришла пьяная от пролитой крови, и вообще, чувствовала себя на подъеме. Мама на всякий случай перепугалась, что нас всех предадут анафеме, но умолчала о своих страхах из куда более обоснованной угрозы разъярить т. Эмму.
Кстати, Мама сама была не прочь поменять духовника. Дело в том, что о. Серафим, в неложной своей святости, уверен, что Маме необходим деятельный отдых (типа трудотерапии), и Маме нет большей отрады, чем ездить к нему по субботам в Загорск и там с поддатыми поселянками (сестрами Мамиными во Христе) - гораздо более моей мамы (музыканта)приспособленными к физическому труду - высаживать, окучивать, пропалывать и оплакивать всякую флору. А Маме, конечно, духу недоставало сказать, что муз. инструмент, смычок и ноты - вот ее трудотерапия, и случайно порезанный палец - это не только особые мучения, бабам во Христе неизвестные, но, вполне возможно, сорвавшиеся халтуры. Также о. Серафим, случись он подле домашнего т-фона, не прочь бывает позвякивать Маме в самое неподходящее время и висеть у нее на ушах, как хоругвь. Мама корчится, терпит, но нет-нет да и мухленёт: «Алё! Алё! Пф!.. Пф… (дует в трубку) Перезвоните!» - а сама дёрг за шнурик - т-фон в отрубе. Или просит Бабушку поговорить, которая очень строга с клиром. Бабушку все боятся - и о. Игорь, и о. Серафим, и регентша, которая меня, в духовном смысле, имела насчет хора.
Т.е. у меня тоже были кое-какие претензии к РПЦ, а именно, что меня достало петь в хоре, что я, впрочем, давно не делаю, но всякий раз, как только регентша меня видит, у меня всегда портится настроение от ее взгляда, п.ч. она смотрит на меня, как око Саурона на Фродо Бэггинса.
А Бабушке вообще никакие церкви не нравятся, только в архитектурном отношении нравятся, но и в архитектурном смысле ее призвание не церкви, а мечети. Так что никто не огорчился, когда т. Эмма сообщила, что мы переходим под крыло Иерусалимской патриархии, и она нашла нам пальчики оближешь какого батюшку в смысле благодатной скорости проведения служб: «Сорок минут, и отмучились!»
Мы побывали на нескольких таких блиц-службах, меня познакомили с иерусалимским батюшкой, который, как мне показалось, не вошел в шорт-лист соискателей «Оскара» за адекватность. В миру он окончил педун (пед. ун-т). Наверное, тогда это был институт. А его брат (точно такой же, как он, близнец, только физик) - тот же самый педун, только по физическому фак-у. И оба стали попами. И один теперь на Афоне, а другой из Иерусалима приехал сюда и привез с собой коробочку с щепочкой Господнего Гроба.
Вообще, хороший батюшка, добрый. Он только поначалу меня не очень полюбил и всё спрашивал, не вожжаюсь ли я с сатанистами. Это, наверное, п.ч. я такой красивый, бледный, прозрачный после б-цы и поста. Я же в б-це полежал (глазной). Но это я при случае расскажу.
Но потом я пришел раз с немытой головой и мешками под глазами, и сразу стало понятно, что я обычный русич мирского сословия, и какой, в жопу, сатана.
Но на всякий случай батюшка всё равно отвел меня в крещальню и сказал, что лукавый не дремлет насчет меня, и показал мне на пол под комодом (как по-церковному эта шняга называется, не знаю. Может, никак не называется, а так и называется - комод). «Вот, сказал он, - вон он где, рогатенький!» Я сколько ни таращился, никак не разглядел никого, хотя ко мне зрение вернулось и вообще, теперь глаз-ватерпас. Я попучил глаза всяко-разно, а потом говорю, что не вижу никакого рогатенького. Тут поп посмотрел на меня, как на местного постояльца, и строго сказал, что он (разумеется!) имеет в виду не самогó нечистого духа, а его мерзостное изображение под комодом. Мы покинули крещальню - я пристыженный, он обиженный.
Но никакого изображения черта под комодом не было.
Вот я думаю: может, он у себя, в Иерусалиме, поп как поп - во всём здравомыслящий. Но стоило ему бросить якоря в пределах Алексеевской (бывш. Кащенко) психиатрической больницы, как он манёхо покосился под углом своего прихода.
Маме этот поп очень пришелся по сердцу. Она русская женщина, ей нравятся блаженные. Она даже пообещала, что поможет ему навести порядок в цветнике, хотя как это ей удастся при ее неприязни к возделыванию почв, не смею предположить. Т. Эмма тоже русская женщина, и ей тоже нравятся блаженные. Она пообещала иерусалимскому батюшке телефон, хотя всякому ясно, что телефон в руках у этого батюшки - явление эфемерное. Батюшке они обе тоже нравятся, только он их путает по именам и не всегда узнает. А если одну узнает, то у другой непременно спросит: «А вы у нас… отдыхаете?» А ведь и правда, стоит Маме и т. Эмме сделать шаг из трезвомысленного мира, как они чуднеют - прямо на глазах. И вообще, стоило хериться с о. Игорем, чтобы такое шило на такое мыло обменять. Мама будет ковыряться в земле, т. Эмма - жертвовать мобилки (или, точнее сказать, приносить их в жертву). Я же говорю: постраннели. Только я сохранил остатки здравомыслия и не завербовался в певчие.
На пасхальной службе обратил внимание, что т. Эмма что-то Маме показывает в молитвослове, и обе начинают неприлично угорать (в церкви, вообще-то, не принято уссываться над молитвословом, даже если праздник веселый, вроде Пасхи). Короче, выглядели обе в пространстве психиатрической лечебницы привычно и адекватно.
Я точно знаю, над чем они смеялись. Это давняя хохма.
Я еще учился в лицее, а т. Эмма и Мама только-только стали воцерковляться во все тяжкие. Как-то вечером они пришли ко мне за консультацией: что такое «стая бце». Какая, собственно, стая и каких, собственно, бце?
Я тогда еще старослав не изучал и затупил, пытаясь представить этих самых бце. И растерялся не меньше Мамы с т. Эммой, но, в отличие от них, продолжил читать дальше. Буквы были не русские, неизвестные, поэтому толком ничего не было понятно, и я посмотрел совсем в конец книги, как делал с художественной литературой, чтобы узнать, хорошо ли книжка заканчивается (если в конце умирали герои или, того хуже, животные, особенно отряда собачьих, я книгу не читал).
Там было две страницы исковерканных слов, в том числе
Я тогда ничего не знал о звательном падеже - "о, Богородице!"
Через полчаса непростительной для потомственного лингвиста тупости я начал готовиться ко сну - разделся, пошел в ванную чистить зубы и в общих чертах умываться. А потом прибежал к Маме и т. Эмме (голый, как Архимед) призывая царицу небесную.
Мама дала благой совет не умничать, т. Эмма кротко прибавила: «Без тебя уж сто раз догадались!» Но я все равно волновался ужасно, спал неглубоко и часто вскрикивал во сне.