ИСТОРИЧЕСКАЯ СТОИМОСТЬ
Скалистая местность в долине Евфрата. В косых лучах закатного солнца переливается мягкими, теплыми красками крошечный садик за рассевшейся каменной стеной регулярной кладки. Пяток старых плодовых деревьев в цветах и плодах опирается изящными старческими ветками в квадры стены. В ветках прыгают и щебечут птицы -ищут ягоды дикого винограда, обнявшего яблони и гранаты. Пахнет хвоей, лавром, миррой, тяжелыми ароматами Востока. Звенят на разные голоса цикады, возвещая закат.
Двустворчатые воротца в сад плотно прикрыты, хотя и не заперты. Подле них живописно (хотя и без предварительно плана) разбросаны желтоватые, блестящие кости - нетрудно установить, что человеческие - кое-где из песка выглядывают глазницы разбитого черепа или длиннозубая нижняя челюсть. На отесанном блоке песчаника, отошедшем от стены, сидит, широко расставив колени, загорелый Ангел с строгим, хотя и не злым семитским лицом. На коленях у него меч, сверкающий в солнечных лучах ярче, чем солнце. Хотя, задумавшись, Ангел не менял положения несколько столетий, в его позе не чувствуется усталости. Он бездейственен, но не празден, и как честный солдат не пытается представлять себе службу лучшую, чем стоять на часах до Судного Дня, охраняя от посягательств потерянный Рай.
Ангелы бессмертны, вот отчего они не ведают скуки, нетерпения, не мучаются ожиданием, не радуются и не огорчаются прежде, чем дождутся повода. Другое существо - даже взять хотя бы человека - уже нервно ходил бы по периметру охраняемых земель. Человек ежеминутно поверял бы - не затупилось ли лезвие огненного меча. Человек отбегал бы к закату и, напрягая мускулы и щурясь, по-звериному выглядывал бы - далеко ли?
Ангелы попусту не суетятся. Они знают наперед, чтó произойдет и довольно хорошо угадывают будущее. Вот отчего жилистый, потемневший на бессменном солнце Ангел был так спокоен. Он знал, что непрошеные обойдут последнюю преграду на пути к Раю через сорок шагов (если считать шагами) или через двенадцать оборотов колеса (если считать колесами).
Все больше цикад включалось в сумерки, и не только что человеку, иному ангелу трудно было бы различить вплетающийся в вечернюю симфонию звук - чужой для этих мест. Это был скрип колес - но редко такое колесо звучит в горах Междуречья.
На нерукотворной дороге, которую едва различает людской взгляд, но которая никогда не пряталась от людей, между закатным солнцем и райскими вратами показались путники. Не сразу было понятно, сколько их, точно, что не один. Они отбрасывали лишенную форм и линий длинную тень, вышед на пригорок. Между тем Ангел все медлил, поколе тень не заколебалась у его ног, совсем близко от стены Сада. Тогда охранник внятно и строго сказал:
- Стой, кто идет!
Ангел встал с камня и поднял меч, в лучах которого солнце, уже потускневшее, вновь засияло, как в зените.
Тень остановилась.
Нил вытер мокрые ладони с налипшим песком о мокрую от пота майку. По лицу его - от носа к скулам - растеклась пунцовая «бабочка» солнечного ожога. Руки, ничем не защищенные ниже короткого рукава тишотки, имели сходство с крабовыми палочками, настолько белые они были с внешной стороны и химически алыми с тыльной. Он был весь пропитан собственным потом, подмышками солели несколько раз просохшие и взмокшие вновь круги перегорелого пота - такие объяснимые в весенней Месопотамии, особенно на майке рикши, толкавшего каталку с пассажиром через всю пустыню не один день. В кресле с колесами сидел, объятый красным шелком, его высокопреосвященство кардинал Бибиенна. «Мы пришли, - сказал Нил Кардиналу, - вот это - Рай». Потом ответил, стараясь не смотреть на слепящее пламя меча:
- Свои.
- Все свои давно в Раю, - сказал Ангел сухо.
- И мы туда же, - отозвался Нил на народный манер, вторя Ангелу.
Хранитель разглядывал тени, перепутавшиеся на песке.
- Сад закрыт, - сказал он наконец, - сюда нельзя.
- Я и не тороплюсь! - глуповато ответил Нил и обозначил на изможденном, желтом лице с алой «бабочкой» улыбку - яркую, белую, - то немногое, что удалось защитить от песка. Он говорил чепуху и плоско шутил, словно вывалился из поэмы «Василий Теркин», но нисколько не переживал об этом. Он знал, что Ангелы не вслушиваются в слова, и что бы ты ни плёл, они все равно поймут главное.
- Ты напрасно пришел сюда, - сказал Ангел, - ни ты, ни то, что тебе принадлежит, никогда не окажется за пределами этой черты. Уходи.
Ангел опустил меч, отчего солнце у границы неба помрачилось.
- Не слушай его, - зашептал Нил в белое, большое ухо Кардинала, - это он не про тебя.
Вслух он сказал:
- Я своего не ищу. Я только доставил его, вот этого, - он указал на безжизненную фигуру, сидевшую кулём в инвалидном кресле, - потому что без меня он не может двигаться.
- Он тоже ничего не ищет. Это ты пришел с ним. Почему ты не остался, где был, и он вместе с тобой?
- Он мучается вместе со мной. Я не хочу, чтобы он мучился. Мне пора освободить его.
Нилу хотелось, чтобы часовой обнял его крепко-крепко и пожалел. Это были пустые мысли, детские. Нил знал, что Ангел тревожится о нем и старается помочь, направляя вопросами его мысль, то есть любит его. Ну, а если точно знаешь, что тот, кого ты любишь, любит тебя, то ведь обниматься уже необязательно? И Нил стоял один, и никто не обнял его в этот миг.
- Почему ты не отправил его на небеса, к бесплотным душам и теням? Зачем ты здесь, у этого Сада?
Птичьи разговоры не замолкали, хотя всюду за пределами Сада начало смеркаться. На стену вспорхнула трясогузка - это была настоящая трясогузка - не символ, не плод фантазии, - это была живая трясогузка, важной раскорячкой прошедшая по стене для своего удовольствия, и хвост ее качался туда-сюда, словно стрелка на весах.
- Я не могу пристроить его в рай, - сказал Нил, глядя на птиц, - он не из племени Авраамова.
Нил надолго замолчал, пытаясь проглотить шарик. Он начал чувствовать шарик в горле, который никак не удается проглотить. Этот симптом называется глобула - обычное дело для истериков. Ангел, привычный к ожиданию второго пришествия, ждал. Нил думал, чтó сказать Ангелу, хотя что бы он ни сказал, Ангел понял бы правильно.
- Дело в том, что он… не существует. Я его выдумал. Это персонаж.
Нил почувствовал себя слишком глупым, а шарик в горле слишком большим для того чтобы говорить дальше.
Ангел сел на камень и положил меч на колени. Он впервые посмотрел на Кардинала - бело-красного, печального, склонившего на плечо голову. Ни пыль дороги, ни палящее солнце не тронули его красоты.
- Так ведь сразу и не скажешь, - сказал Ангел.
Нил кивнул.
- Зачем же ты пришел? Разве ты не мог придумать для него какого-нибудь места, где он был бы счастлив? Ведь ты шел… - Ангел остановился в речи, чтобы представить себя человеком и определить физическое расстояние и время, - …очень долго, издалека. Ты мог освободиться от него легко.
Нил хотел кивнуть, но так порывисто мотнул головой, что не устоял, упал на колени в песок, схватил белую, сухую руку Кардинала, потом приподнялся, чтобы быть ближе к уху и заговорил быстро, жарко, ртом, уголки которого пыль пустыни и слюна превратили в грязные ямки. «Понимаешь, - говорил он, - я тебе все отдал. Ты лучше меня, ты умнее, мудрее, ты талантливей, ты всё знаешь - вообще всё! Ты чистый, ты образованный, ты сильный, ты добрый, ты меня понимаешь, всех понимаешь, никого не судишь… У тебя недостатков нет… В смысле, один только недостаток - ты не существуешь… Да! Ведь ты не существуешь и притом ты мучаешься… В этом моя вина… Я думал, что со временем приведу тебя к счастью, что ты будешь еще и счастливым, что ты утешишься. Я думал, что у меня получится. Мне казалось, что я смогу…»
Нил с тоской посмотрел на сияющий Сад. Самые прекрасные на земле груши, винные ягоды, сливы сияли драгоценным отсветом в лучах солнца, хотя солнце давно уже село. «Я не смогу дать тебе радости жизни». Он еще немного посидел, целуя руку старика. Не как руку Кардинала, а как просто любимую руку.
Потом он встал с колен и, для уверенности положив руку на оплечье Кардинала, ответил Ангелу:
- Я хочу, чтобы он пожил по-человечески.
Часовой сдвинул брови. Прежде они были раскрыты широко, и в голосе Ангела звучала Благодать. Теперь они сдвинулись, как врата Закона.
- Ты не можешь оставить его здесь. Этот Сад был создан для Адама.
- Я его прямой наследник, - напомнил Нил.
- Твой праотец обменял этот Сад на прóклятую землю, родящую терние и волчцы, на полевую траву, на пот, хлеб и смерть. (Быт. 3:17-19).
Нил без страха посмотрел в ветхозаветные глаза Ангела.
- На мне нет его греха. И я могу вернуть залог, - ответил Нил.
- Ни Адам, ни семя его в этот Сад не внидут. Сделай шаг, и меч истребит тебя с земли, в которую ты идешь, чтобы владеть ею. И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом.
- Да будет так, - сказал Нил, - ни я, ни рука, ни нога моя, ни тень моя, ничто из того, чем владею что дал мне Господь, да не внидет в пределы сии.
В глазах Движка промелькнула искорка не то чтобы хитрости, но, скорее, практичности, знакомой Ангелу по ветхой части священной истории.
- А что, ведь сей осязаемый символ вертограда Господня, должно быть, можно и выкупить? Ну, раз праотец его однажды продал...
- Одному лишь Богу святому принадлежит эта юдоль.
Нил дважды пожал плечами.
- Я тоже принадлежу одному лишь Богу. Господь отдал мир человечеству. Каждый из нас имеет право на часть целого.
Ангел задумался, несколько сбитый с толку. Он думал с минуту, но для Ангела что вечность, что минута - одно и то же, ибо Ангелы предвечны и не знают начала и конца.
«Он думает, чéм я буду расплачиваться, - зашептал Нил в ухо, - он думает, что у меня ничего нет! Что меня сделал Бог из своей глины и что всё тварное на мне и у меня дано мне взаймы Богом».
- Ты не можешь вернуть залог, - сказал наконец Ангел, - ты нищ. Даже одежды из кожи ты получил от Бога…
«Он думает, что я не знаю, сколько стоит Рай. Он думает, что я фантазирую. Он в замешательстве, потому что не может угадать, до чего я додумаюсь, но я-то знаю... Ты, главное, ничего не бойся, у меня все получится, я чувствую». Нил сделал еще один тяжелый сухой глоток. Ангел молвил вновь:
- Как тебе, персть земная, знать цену этого Сада? Ты не можешь в мыслях своих представить его ценности…
- Всякая вещь, которую продали, имеет цену.
- Ты искушаешь Бога. Если ты оценишь блаженство меньше, чем оно стоит, ты будешь проклят во веки веков и в путях твоих будешь ходить ощупью в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах. Если же ты назовешь цену превосходящую, то за гордыню свою будешь ты проклят, и будут теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя…
Вдруг Нил ощутил свободу дыхания. Комок в горле больше не мешал ему говорить. Ему больше не хотелось выплакать слова, ему хотелось смеяться, и он поднял над головой руку, сжав небольшой предмет размером с гигантский алмаз.
- Я плачу его подлинную цену!
Ангельский глас взгрохотал над долиной и ответом ему раздался грохот камнепада в горах. Меч в Ангельской длани вознесся горé, и небесные молнии засверкали в водобеге Евфрата.
- Глупец! Вот цена твоей хитрости! Как смел ты ничтожество свое назвать ценой Рая? Да придут на тебя все проклятия и постигнут тебя! Протяни лишь руку, и сойдешь с ума от того, что будут видеть глаза твои от трепета сердца твоего, которым ты будешь объят, и от того, что ты будешь видеть глазами твоими! Ибо увидишь руку свою на песке, и в пальцах ее будет гниль и тлен!
Ни единый лист не содрогнулся на ветвях райских дерев. На цветущую персею взлетел павлин и обратил к Нилу хвост, полный удивленных глаз. Снизу нежным голосом заржало неведомое животное, и ему издалека приветно вострубили элефанты, словно небесные хоры.
Нил опустился на колени перед Кардиналом и опустил лицо на его колена. «Прощай, - сказал он, - я больше не увижу тебя. Я не знаю, как я буду жить без тебя, но ты будешь жить без меня. Не бойся, не бойся ничего, ведь я же не боюсь? Посмотри на меня…»
Нил поднял некрасивое, грязное лицо с красной кляксой вздувшейся кожи и последний раз посмотрел в глаза Кардинала. Как он знал их, эти глаза!.. Нил знал, что он еще встретится с этими глазами, но в них уже не будет его Кардинала.
«Только ты ничего не бойся. Посмотри, я же не боюсь… А то, что ты видишь во мне страх, то ведь это не из-за него, - он мотнул через плечо головой на Ангела гнева. - Я боюсь оставаться без тебя. Но это же нормально? Пока ты еще мой, сейчас, последнюю минуту, но я помню, я не забываю ничуть (ты не думай!) что тебя - нет… Сейчас ты пойдешь вон туда, - Нил опять мотнул головой в сторону Рая, - и останешься там. Ты больше не будешь моим, но ты будешь. А я буду точно знать, что на земле, где-то в Передней Азии, в Междуречье - не по слухам, а точно - есть именно тот человек, с которым я хочу не расставаться никогда, никогда… Мне будет легче жить, оттого что я точно знаю, что ты существуешь. Пусть даже я никогда, никогда не увижу тебя».
Нил заплакал и начал бессвязно целовать прохладное, морщинистое лицо старика - неуклюже, как придется, на что упадут губы. Ангел как прежде недвижно стоял с мечом наизготовку. На стену выбежала изумрудная ящерка и любознательно склонив голову некоторое время созерцала его фигуру, потом скрылась, сбежав вниз головой по внутренней стене Сада.
«Теперь смотри, - сказал Нил, понимая, что надо завершить это дело скорее, пока силы еще не покинули его, - вот это… - он вложил в ладонь Кардинала плату за Рай и для верности загнул все безвольные пальцы руки старика, - это ты отдашь ему. Это очень высокая плата. Но сам я не могу ему отдать - в моих руках она не имеет цены. Это в твоих руках большáя ценность… Прости, я мог тебе дать это раньше, но ты бы сам отказался… А теперь… прощай».
Нил встал позади инвалидной коляски. Он еще мог поцеловать старика на прощанье, но не стал. Он ведь уже совсем понял, что ему не придется больше встретиться с Кардиналом, и хотел почувствовать одну минуту - как это бывает. Жить минуту, зная, что никогда не поцелуешь самого дорогого тебе человека. Ему было важно убедиться, что это возможно.
«Ничего не бойся, - который раз сказал Нил, потому что все, что было важнее всего, он уже сказал и слова кончились, - не бойся. Он же сам тебя позвал. Помнишь, он сказал: стой, кто идет. Это он мне сказал. К тебе это не относится…»
- Ну же! - прикрикнул он в кардинальскую шапку.
Его преосвященство продолжал косовато, неподвижно сидеть в кресле в трех саженях от Рая. Он не мог передвигаться без Движка.
Нил оторопел. Он впервые посмотрел на меч в Ангельской руке.
Кардинал не мог уйти от Нила, потому что только в мыслях Нила, в его чувствах, в его душе он мог дышать, страдать, любить. А без Нила любви, страданий, дыхания у кардинала Бибиенна не было.
Нил смотрел на меч, в пламени которого уже не видать лица было Ангела и в душе Нила всё молчало, так что он не знал, как быть.
Вдруг вверх по стволу смоковницы вверх взлетела рыжая белка, вцепилась розовыми ручками в плод, со знанием дела покрутила его и, ленивая и легкая, отпустила ветку, упав вместе с ягодой в мягкие травы, где, судя по бурному стрекотанию и щелканью, ее ждало общество. Захлопали крылья крупной птицы и легкий хлопок возвестил о начале жизни нового цветка. Там была жизнь. Даже если бы Кардинал сам не захотел покидать Нила, если бы он вцепился в него, стал плакать, умолять не бросать его одного, то ради этой жизни все равно, все равно нужно было оторвать его от себя.
- А ну, пошел вон! Убирайся! - вдруг заорал Нил. Он уперся правой ногой в спинку кресла и яростно толкнул его под откос.
Грохоча всеми железками, каталка полетела с пригорка к незапертым, хотя всё еще закрытым воротам земного Рая. Казалось, кресло вот-вот перевернется на неровном пути из камней, костей и песка. Седая голова болталась на тонкой шее, все ходило ходуном. Кресло врезалось в полоску мелкого песка, наметенную ветром у ворот. Фигуру Кардинала встряхнуло последний раз, пальцы руки его разжались, и яблоко, будто сверкающий диамант, упало на песок, вколыхнув его, как бархат.
Ангел взял меч на караул, ворота Сада посветлели, становясь прозрачными, удивленный единорог развернул навстречу кроткую мордочку, изящно изогнув шею, отвлеклась от зеленой кроны жирафа. Небо исключительной лазури, бескрайние просторы буйноцветных земель раскрыли объятия. Колеса вздрогнули и, преодолев сопротивление песка, торжественно и прекрасно, словно арабский иноходец, покинули территорию князя мира сего и вступили в царство вечно.
Движку очень хотелось увидеть, как Кардинал встанет с кресла, повернет голову и сам первый посмотрит Нилу в глаза. Но Нил знал, что видеть это он уже не вправе. К тому же Нил знал, что теперь у Кардинала новое лицо - правый и левый профиль поменяли положение, ведь Кардинал Бибиенна перестал быть отражением творца. А каким он стал, знал теперь только Творец всего сущего.
Нил зажмурился, на полувоенный манер развернулся кругом и просто раскрыл глаза. Он знал, что солнца уже нет на небосклоне, что земной рай позади, что перед ним темная и холодная пустыня. Он сделал первый шаг.