Гендерная страница
Новая статья проекта "Гендерная страница" посвящена материнству. 
Автор Ольга Бредникова рассказывает о своем опыте в статье "Мерцающий возраст. Как становятся старородящей молодой матерью"
С рождением ребёнка в моём доме появилось множество затейливых предметов и приспособлений, с инструкциями к которым я провела не один вечер. Такое чтение, помимо «чисто человеческого» удовольствия, оказывается, может быть полезно и для социологических наблюдений.
Так, инструкция к стерилизатору бутылочек начиналась словами: «Tefal разработал несколько приспособлений для молодых матерей». В инструкциях же на английском, немецком и французском языках авторы текста или его переводчики обращались к родителям.
Ориентация исключительно на матерей для нашего социального контекста вполне привычна и даже не удивляет. Большее внимание привлекла упомянутая характеристика матери. Отчего-то эта чудо-машинка предназначалась исключительно молодым матерям. Я, как пользователь стерилизатора, была номинирована. И как-то вдруг я осознала, что за период беременности и ещё недолгого материнства мой возраст постоянно проблематизировался, с ним происходили какие-то метаморфозы - то я становилась старой, то вновь молодела. Хотя все события, естественно, разворачивались в рамках одного года.
Здесь я хотела бы поразмышлять о механизмах производства и смыслах, приписываемых молодости и старости, понять причины манипуляций категориями возраста и рассмотреть отношения власти, которые реализуются при их использовании. Этот текст вырос из одного-единственного исследовательского случая и выполнен методом самоэтнографии. Подобный исследовательский жанр, безусловно, имеет ряд преимуществ: постановка исследовательских вопросов вырастает из «живого» полевого материала; наблюдения постоянны и достаточно точны, ибо происходит полное погружение в тему; снимается дихотомия исследователь/объект исследования, что отчасти решает проблему властных отношений и навязывания собственных интерпретаций исследуемому. Впрочем, при данном подходе есть свои подводные камни: существует опасность слишком большой вовлечённости и потери исследовательской рефлективности.
Итак, в фокусе данного исследования - собственная жизнь автора. Во время беременности и первых дней жизни ребёнка я вела дневник, где старалась тщательно фиксировать все ситуации столкновений с институтом репродуктивной медицины. В дневнике я описывала свои действия, вовлечённых агентов и мои взаимодействия с ними. Кроме того, я пыталась передать атмосферу места, где разворачивались события: организацию пространства, вещное и символическое его наполнение, собственные эмоции, страхи, переживания и пр. Текст выстроен следующим образом: сначала приводится эмпирический материал, но не в сыром дневниковом виде, а уже структурированный и отчасти прокомментированный. И лишь затем, в последней части эссе, представлены некоторые социологические размышления, выросшие из полевых наблюдений.
Возрастные метаморфозы
Наступившая старость
За время моего тесного общения с институтом репродуктивной медицины у меня сложилось впечатление, что гинекология - одна из наиболее социально ориентированных медицинских отраслей. Отчего-то здесь постановка диагноза и проведение соответствующего лечения требует не только знания о теле человека, но и о его социальном положении. Приведу отрывок из дневника, речь идёт об оформлении карточки при первом посещении коммерческого центра одной из репродуктивных клиник Петербурга:
Мою карточку заполняли минут десять. При этом мне задавали не только медицинские вопросы, касающиеся тела - о начале половой жизни, первой менструации, венерических инфекциях, беременностях, абортах, рождении детей и пр. Перед этими основными, на мой взгляд, вопросами меня довольно подробно расспросили о возрасте, месте жительства, образовании, месте работы и должности, брачном статусе и брачном стаже, даже об образовании и месте работы супруга. Кстати, их интересовал именно супруг, а не, скажем, партнёр, бойфренд и пр.
В такой достаточно полной социальной картинке сведения о возрасте оказались чрезвычайно важными. Вся остальная информация, как мне кажется, была несколько избыточна. Возможно, она каким-то образом и принимается во внимание - где-то кочует в медицинской статистике или изначально важна для врача при определении стратегии лечения или даже выборе стиля общения с пациенткой. Однако эффекты от знания подобной информации не столь очевидны, как от знания возраста. Возраст же стал наиболее востребованной информацией. Из дневниковых записей:
Врач в приёмном отделении больницы спросила меня: «Желанная беременность? Вы хотите ребёнка сохранить?» Я ответила, что очень. Тогда она произнесла вслух «Ага, 36 лет, детей нет, беременность сохранная», написала эту фразу на первой странице моей истории болезни и подчеркнула её два раза. Потом эту формулу («беременность 9 недель, 36 лет, первородящая…») воспроизводили и мой лечащий врач, и заведующий на обходе, и врач, который делал УЗИ - то есть все те, кто брал мою медицинскую карту в руки и обсуждал со мной моё состояние или стратегии лечения.
Другое свидетельство особого внимания к моему возрасту - бумажный красный треугольничек, который в женской консультации приклеила участковый врач-гинеколог к моей «карте беременной». «Это чтобы более внимательно к вам относиться, так как вы у нас будущая мамочка в возрасте!» - объяснила она мне.
Итак, институт репродуктивной медицины во время беременности проблематизировал мой возраст и определил меня как старую для рождения первого ребёнка. Впрочем, необходимо заметить, что само словокатегория «старая» практически не звучало. Лишь однажды я слышала, как в больнице между собой обо мне говорили медсёстры: «Сегодня одни старородящие». Чаще и активнее использовался политкорректный эвфемизм «возрастная пациентка», что, в принципе, сути не меняло. Использование подобных номинаций имеет совершенно реальные следствия: мне чаще приходилось наносить визиты в женскую консультацию; я была вынуждена чаще сдавать анализы, в частности, сложный и дорогостоящий анализ на возможные генетические отклонения у плода, который настоятельно рекомендован всем беременным старше 35 лет; мне назначали больше поддерживающей терапии, зачастую просто так, на всякий случай. Таким образом, процесс медицинского наблюдения беременности значительно усложнялся, он потребовал от меня больших временных и материальных затрат.
В качестве аргументов о необходимости подобного повышенного внимания к возрасту беременной женщины врачами неизменно приводились данные статистики о вероятности осложнений, оговаривались потенциальные риски. Трудно отрицать очевидные возрастные изменения тела, и в этом смысле возраст из социального факта вполне может превратиться в медицинский. Однако в данном случае возрастные пределы не определялись, исходя из индивидуальных особенностей организма. Они чётко фиксированы и распространяются на всех пациенток, и тем самым превращены в институциональную норму. Как оказалось, согласно нашей репродуктивной медицине, рождение первого ребёнка до 35 лет ещё «нормально», но уже после тело беременной женщины определяется как «проблемное», несущее в себе потенциальные опасности, и оттого требующее большего надзора и медицинских манипуляций. Я опоздала всего лишь на год, но всё равно стала объектом повышенного внимания.
Интересно, что сами медицинские работники, вопреки жёстко заданной институтом возрастной границе, зачастую пытались как-то нормализовать мой возраст. Например, в роддоме акушерка, отчего-то решив, что я волнуюсь по этой причине, пыталась поддержать и успокоить меня, рассказывая байки про недавнюю пациентку, которой «хорошо под пятьдесят», или про свою сестру, которая «родила первого лишь в 43 года, отличный мальчишка получился! А теперь и ещё второго хочет в свои 45!». Однако сами по себе такие разговоры уже настораживали и поневоле заставляли задуматься - наверное, что-то не так! В данном случае для нормализации моего возраста приводились наиболее экстремальные примеры: «ничего, бывает и хуже…». Мой возраст как бы пытались приблизить к норме, раздвигая границы девиации. Однако тем самым лишь подтверждалась и утверждалась моя «ненормальность».
Отнесение меня к проблемной категории пациенток вызывало, как я писала выше, большее внимание и, соответственно, больший контроль. Нарушение установленной возрастной нормы спровоцировало появление и другой реакции, которая, честно говоря, меня несколько удивила. Одновременно с контролем происходило перераспределение или даже снятие профессиональной ответственности:
Во время утреннего врачебного обхода в больнице врач подошла ко мне и сразу сказала, что раз я перевожусь в другую палату, то там со мной и поговорят. Но я всё равно решила спросить её про своё состояние, про результаты вчерашних анализов. Она вдруг довольно раздражённо стала говорить: «Ну вам столько лет, можно только надеяться на бога, всё в его власти! Что вы хотите?! В вашем возрасте уже происходит естественный отбор».
Ответственность перекладывалась и на сверхъестественное (бога), и на природу (естественный отбор), и на меня саму как на нарушительницу норм (что вы хотите?!).
Возвращённая молодость
Родив ребёнка, я вдруг неожиданно «помолодела». Ещё в дородовом отделении роддома почти весь медицинский персонал обращался ко мне на «вы» и по имени-отчеству. Однако в послеродовой палате, после «чистилища» родильного зала, с возрастом произошла метаморфоза. С этого момента я была практически «обезличена» - обращение «вы», которое в нашем социальном контексте является маркером статуса и/или возраста, стало местоимением во множественном числе: «Как вы себя чувствуете, как грудь берёте, какой у вас сейчас вес?» - спрашивала медсестра, полностью отождествляя меня с новорождённым. А меня саму, в основном, называли уже молодой мамочкой. Точно так же молодыми мамами или даже девчонками именовали и других пациенток послеродового отделения, вне зависимости от их возраста и предыдущего опыта материнства.
Фраза «молодая мать» стала устойчивым выражением, где слово «молодая» означает не столько возраст, сколько стаж. В данном случае «молодая» равнозначна «свежеиспечённой». Однако социологам хорошо известна сила номинаций, когда называние отражает/формирует соответствующее отношение. Будучи молодыми по определению, мы были как бы неопытными и незнающими, и оттого оказались в роли учеников - нас постоянно обучали-наставляли-инструктировали:
В палату вошла детский врач и сказала: «Быстренько в соседнюю палату на лекцию!» Мы с моей соседкой отправились туда. Соседняя палата не «коммерческая», там лежат шесть женщин с детьми. Туда же пришли ещё пара человек из соседней палаты. В общем, было довольно многолюдно и тесно. В палате был всего один стул. Потому мы стояли, а «местные» сидели на своих кроватях. Вскоре подошли два врача, которых я уже видела на осмотре. Одна из них утром меня отчитывала, что ребёнок очень скинул вес. Началась лекция. Нам рассказывали о кормлении и гигиене новорождённых, о том, как их надо одевать, сколько гулять и прочее. Даже как лучше оборудовать детскую комнату. Наши лекторы говорили очень быстро, как будто заученно. Похоже, рассказ был уже хорошо отточен, проговорён неоднократно. Кстати, это было совсем не похоже на лекцию об анестезии в дородовом отделении. Там нас как бы информировали. Здесь же нам говорили как надо и как не надо делать, что правильно и что неправильно, часто звучало весьма категоричное «вы должны». Кстати, в отличие от той же лекции по анестезии, куда я одна-единственная припёрлась с блокнотиком, здесь многие записывали, задавали вопросы.
Предметом обучения были не только практики ухода за новорождённым. Через рассказы о правилах обращения с младенцами нам предлагали некую готовую модель поведения и даже транслировали определённые моральные императивы, которые, по мнению обучающих, должны сопровождать, обеспечивать «правильное» материнство. «Хорошая мать будет всегда опрятной, вам всем надо почаще мыться! Девчонки, вы должны теперь больше уделять внимание малышам, а не трепаться по мобильным», - говорила медсестра, заметив «непорядок» или же просто так, для профилактики. В качестве экспертов-наставников могли выступать все сотрудники роддома, вне зависимости от должности. Буфетчица реагировала на мой отказ позавтракать: «Молодая мамочка, ты не понимаешь. Ты теперь должна иначе питаться. Геркулес - это основа вашего (очевидно, моего и ребёнка) здоровья!»
Таким образом, с переходом из дородового отделения в послеродовое мой статус кардинально изменился, и я, согласно вызовам нового контекста, исполняла уже совсем другую роль. Если до родов я была пациенткой, хотя и проблемной, возрастной, то затем я стала не просто мамой, но именно молодой мамой, с акцентом на оба эти слова.
Более подробно понаблюдать, как работает номинация и как институт медицины производит молодость, мне не удалось. Роддом - это потоковое, проточное пространство, где, как правило, более трёх-пяти дней не задерживаются. И по сравнению с девятью месяцами старости пять дней молодости не дали столь обширного материала. Однако и вне роддома номинация «молодая мать» оказалась вполне работающей. Практически любая образовательная (околомедицинская) литература, посвящённая уходу за детьми или их воспитанию, оперирует именно этими категориями. Так, из пяти книг по теме материнства, за последнее время разным образом оказавшихся в моей домашней библиотеке, четыре в своём названии имеют слово «молодой»: и сборник «Молодым родителям на заметку» 1968 года издания, и «Современная энциклопедия для молодой мамы» 2006 года выпуска.
И немного детства…
И ещё об одной метаморфозе возраста стоит упомянуть. Помимо того, что меня определяли то как старую, то как молодую, зачастую возникало ощущение, что ещё и возвращают в детство. И хотя никто не называл меня ребёнком непосредственно, однако периодически употреблялись обращения, которые вне медицинских стен, как правило, используются либо в общении с очень близкими людьми, либо в отношении детей. Заподозрить врачей в выстраивании интимных отношений в рамках современного института медицины сложно, поэтому я интерпретировала подобные обращения именно как возвращение в детство. Приведу пару примеров.
Больница, гинекологическое отделение. В момент осмотра на гинекологическом кресле отчего-то меняется отношение к пациентке. И если буквально до того, как я взгромоздилась туда, врач обращалась исключительно по имени-отчеству и на «вы», что мне слышать непривычно, и я чувствую себя не очень комфортно, то на гинекологическом кресле я стала «зайчиком» и «солнышком». Врач говорила ласковым голосом, обращалась как с ребёнком, успокаивая, поглаживала и похлопывала меня по руке...
Роддом, дородовое отделение. Здесь та же практика называть пациентку во время любой медицинской процедуры, то есть когда причиняется какая-то боль или неудобство, «зайчик», «моя хорошая» и прочее. Так, совсем молоденькая медсестра, возможно, студентка, очень забавно всё время обращалась ко мне на «вы» и как-то очень уважительно-дистанцированно. Но в сам момент укола сказала мне: «Потерпи, зайчик». И тут же, как поставила капельницу, опять перешла на официальное «вы».
Очевидно, такие переключения происходят в момент медицинской манипуляции с телом, в ситуации некоторого физического насилия и причинения боли. Их можно интерпретировать как элементарную врачебную технику психологической поддержки, снятия напряжения. Однако использование таких детских обращений имеет свои социальные следствия. По сути, происходит превращение пациента в ребёнка. А понятие детства связано во многом с идеей зависимости, и оттого подобные номинации лишают человека «взрослых» ресурсов к сопротивлению, делают его более беспомощным, податливым и зависимым. Впрочем, они дают и определённые привилегии детского поведения, когда допустимы сиюминутные, непосредственные реакции вне рамок «взрослых» приличий.
Властные манипуляции с категориями возраста
Переключение возрастных номинаций может происходить быстро и довольно легко, с разницей в пять минут я была то старой, то молодой:
В., почитав медицинскую карту, стал со мной разговаривать. Он спросил, сколько мне лет, рассказал о статистике по хромосомным болезням в связи с возрастом родителей. Потом В. стал воодушевлённо говорить, что он думает, что у меня на 99% всё нормально, хотя я и немолодая, уже в возрасте риска. Только всё равно очень советует сделать процедуру пренатальной диагностики.
После приёма В. вышел со мной к регистратуре, чтобы записать меня на приём к другому врачу-генетику, который даст направление на процедуру. Он подошёл к стойке регистратуры, обратился к сотрудницам: «Мне надо девочку записать на понедельник. Обязательно надо найти ей место!» Женщина, работающая в регистратуре, заулыбалась, стала звонить куда-то, чтобы записать на приём. И хотя не было мест, талончик мне всё-таки каким-то чудесным образом нашли.
В этом отрывке переключения довольно наглядны: один и тот же человек в разных ситуациях переопределяет мой возраст. И если в первом случае апелляция к зрелому возрасту/старости (немолодая) вызвана принуждением к процедуре, то во втором обращение к молодости или детству (девочка) - покровительством и патронажем.
Представленные наблюдения, на мой взгляд, хорошо иллюстрируют эффекты использования категорий возраста. В них откровенно прочитываются властные манипуляции, которые производит институт репродуктивной медицины по отношению к пациенткам для эффективного управления ими. Называя меня то старой, то молодой, мне приписывали, навязывали идентичности, вынуждая действовать исходя из них. Так, будучи старой, осознавая степень риска и сознательно - в соответствии с возрастом - к ним относясь, я оказалась более привязанной к женской консультации, подчиняясь требованиям строгого контроля (в виде регулярных посещений и многочисленных анализов) и воздействиям (в виде профилактических процедур и медикаментозных вливаний). Оказавшись молодой, я превратилась в ученика, и должна была обучаться у медицинских работников «быть мамой».
Несмотря на тот факт, что категории «старая» и «молодая» относятся к одному смысловому набору, как оказалось, цели их использования и производимые эффекты были разными. Очевидно, можно говорить о разных типах власти, которые включались при использовании той или иной категории.
Итак, категория «старость» востребовалась для определения медицинской, а по сути - социальной нормы возраста женщины для рождения первого ребёнка. Нарушение нормы обычно вызывает нормализаторские санкции, и оттого институт репродуктивной медицины устанавливает больший контроль за возрастной пациенткой. Предпринимаются попытки дисциплинировать её, принуждая «добровольно» посещать женскую консультацию, чаще подвергаться регулярным обследованиям и медикаментозной коррекции. Объектом контроля и коррекции, конечно, является тело. Почти каждый приём в женской консультации для меня начинался одной и той же фразой врача: «Вставай на весы!» Меня взвешивали, измеряли, проверяли результаты анализов, и лишь затем могли спросить (а чаще не спрашивали вовсе) о самочувствии. В качестве рычагов давления были рассказы врачей о возможных патологиях развития плода, в моём случае вызванные нарушением возрастной нормы.
Мишель Фуко писал, что власть возможно и необходимо исследовать через исследование форм сопротивления ей. Возможно, у меня были ресурсы для сопротивления, и в моих силах и в моём праве был отказ от подобного тщательного ведения беременности. Однако эмоциональное давление, среди прочего и со стороны медицины, было достаточно сильным, и опасения за ребёнка приводили к самодисциплине. Медицинский мониторинг за протеканием беременности - это своего рода страховка от возможных проблем. Если же говорить о категории «старость» как о критерии нормы возраста в рамках института, то, вероятно, сопротивлением в данном случае будет переопределение нормы, определение новой и легитимизация её, что сейчас постепенно и происходит - вспомним, как медицинские работники сами пытались переопределить границы нормы, успокаивая и «нормализуя» меня.
Категория «молодость», используемая институтом, связана с иным типом власти - когнитивной. Её принудительная сила направлена на производство и распределение знания и информации. Медицина и её представители выступают в роли экспертов, которые создают и транслируют знание о том, как «быть матерью» и что это значит, обучают «молодых», что в исследуемой ситуации равносильно неопытности и некомпетентности.
Сопротивление подобному типу власти вполне возможно, что сейчас, собственно, и происходит. Ранее вместе с медициной в этой сфере сотрудничал/соперничал институт семьи, и они совместно вырабатывали и транслировали «истинное знание» о том, какой должна быть мать и что следует для этого предпринимать. Ныне же появляются альтернативные каналы циркуляции информации и способы производства знаний. Так, в виртуальном пространстве, в чатах и форумах активно идёт процесс обмена сведениями. В процессе дискуссии вырабатываются новые схемы ухода за ребёнком или ориентиры «что значит быть хорошей матерью». А в качестве экспертов, в противовес врачам, чья компетентность, зачастую, подвергается сомнению и оспаривается, могут выступать уже другие институты или индивиды.
Итак, используя номинации «молодость» и «старость», институт репродуктивной медицины конституирует разные феномены, которые слабо связаны между собой. Старость проблематизируется через тело, а молодость через опыт и компетентность, точнее их отсутствие. Пожалуй, в определённом смысле старость более уязвима, ибо опыт ещё достижим, в отличие от трансформации или, скажем, восстановления тела.
Статья размещена на портале chaskor.ru по этому адресу
Автор Ольга Бредникова рассказывает о своем опыте в статье "Мерцающий возраст. Как становятся старородящей молодой матерью"
С рождением ребёнка в моём доме появилось множество затейливых предметов и приспособлений, с инструкциями к которым я провела не один вечер. Такое чтение, помимо «чисто человеческого» удовольствия, оказывается, может быть полезно и для социологических наблюдений.
Так, инструкция к стерилизатору бутылочек начиналась словами: «Tefal разработал несколько приспособлений для молодых матерей». В инструкциях же на английском, немецком и французском языках авторы текста или его переводчики обращались к родителям.
Ориентация исключительно на матерей для нашего социального контекста вполне привычна и даже не удивляет. Большее внимание привлекла упомянутая характеристика матери. Отчего-то эта чудо-машинка предназначалась исключительно молодым матерям. Я, как пользователь стерилизатора, была номинирована. И как-то вдруг я осознала, что за период беременности и ещё недолгого материнства мой возраст постоянно проблематизировался, с ним происходили какие-то метаморфозы - то я становилась старой, то вновь молодела. Хотя все события, естественно, разворачивались в рамках одного года.
Здесь я хотела бы поразмышлять о механизмах производства и смыслах, приписываемых молодости и старости, понять причины манипуляций категориями возраста и рассмотреть отношения власти, которые реализуются при их использовании. Этот текст вырос из одного-единственного исследовательского случая и выполнен методом самоэтнографии. Подобный исследовательский жанр, безусловно, имеет ряд преимуществ: постановка исследовательских вопросов вырастает из «живого» полевого материала; наблюдения постоянны и достаточно точны, ибо происходит полное погружение в тему; снимается дихотомия исследователь/объект исследования, что отчасти решает проблему властных отношений и навязывания собственных интерпретаций исследуемому. Впрочем, при данном подходе есть свои подводные камни: существует опасность слишком большой вовлечённости и потери исследовательской рефлективности.
Итак, в фокусе данного исследования - собственная жизнь автора. Во время беременности и первых дней жизни ребёнка я вела дневник, где старалась тщательно фиксировать все ситуации столкновений с институтом репродуктивной медицины. В дневнике я описывала свои действия, вовлечённых агентов и мои взаимодействия с ними. Кроме того, я пыталась передать атмосферу места, где разворачивались события: организацию пространства, вещное и символическое его наполнение, собственные эмоции, страхи, переживания и пр. Текст выстроен следующим образом: сначала приводится эмпирический материал, но не в сыром дневниковом виде, а уже структурированный и отчасти прокомментированный. И лишь затем, в последней части эссе, представлены некоторые социологические размышления, выросшие из полевых наблюдений.
Возрастные метаморфозы
Наступившая старость
За время моего тесного общения с институтом репродуктивной медицины у меня сложилось впечатление, что гинекология - одна из наиболее социально ориентированных медицинских отраслей. Отчего-то здесь постановка диагноза и проведение соответствующего лечения требует не только знания о теле человека, но и о его социальном положении. Приведу отрывок из дневника, речь идёт об оформлении карточки при первом посещении коммерческого центра одной из репродуктивных клиник Петербурга:
Мою карточку заполняли минут десять. При этом мне задавали не только медицинские вопросы, касающиеся тела - о начале половой жизни, первой менструации, венерических инфекциях, беременностях, абортах, рождении детей и пр. Перед этими основными, на мой взгляд, вопросами меня довольно подробно расспросили о возрасте, месте жительства, образовании, месте работы и должности, брачном статусе и брачном стаже, даже об образовании и месте работы супруга. Кстати, их интересовал именно супруг, а не, скажем, партнёр, бойфренд и пр.
В такой достаточно полной социальной картинке сведения о возрасте оказались чрезвычайно важными. Вся остальная информация, как мне кажется, была несколько избыточна. Возможно, она каким-то образом и принимается во внимание - где-то кочует в медицинской статистике или изначально важна для врача при определении стратегии лечения или даже выборе стиля общения с пациенткой. Однако эффекты от знания подобной информации не столь очевидны, как от знания возраста. Возраст же стал наиболее востребованной информацией. Из дневниковых записей:
Врач в приёмном отделении больницы спросила меня: «Желанная беременность? Вы хотите ребёнка сохранить?» Я ответила, что очень. Тогда она произнесла вслух «Ага, 36 лет, детей нет, беременность сохранная», написала эту фразу на первой странице моей истории болезни и подчеркнула её два раза. Потом эту формулу («беременность 9 недель, 36 лет, первородящая…») воспроизводили и мой лечащий врач, и заведующий на обходе, и врач, который делал УЗИ - то есть все те, кто брал мою медицинскую карту в руки и обсуждал со мной моё состояние или стратегии лечения.
Другое свидетельство особого внимания к моему возрасту - бумажный красный треугольничек, который в женской консультации приклеила участковый врач-гинеколог к моей «карте беременной». «Это чтобы более внимательно к вам относиться, так как вы у нас будущая мамочка в возрасте!» - объяснила она мне.
Итак, институт репродуктивной медицины во время беременности проблематизировал мой возраст и определил меня как старую для рождения первого ребёнка. Впрочем, необходимо заметить, что само словокатегория «старая» практически не звучало. Лишь однажды я слышала, как в больнице между собой обо мне говорили медсёстры: «Сегодня одни старородящие». Чаще и активнее использовался политкорректный эвфемизм «возрастная пациентка», что, в принципе, сути не меняло. Использование подобных номинаций имеет совершенно реальные следствия: мне чаще приходилось наносить визиты в женскую консультацию; я была вынуждена чаще сдавать анализы, в частности, сложный и дорогостоящий анализ на возможные генетические отклонения у плода, который настоятельно рекомендован всем беременным старше 35 лет; мне назначали больше поддерживающей терапии, зачастую просто так, на всякий случай. Таким образом, процесс медицинского наблюдения беременности значительно усложнялся, он потребовал от меня больших временных и материальных затрат.
В качестве аргументов о необходимости подобного повышенного внимания к возрасту беременной женщины врачами неизменно приводились данные статистики о вероятности осложнений, оговаривались потенциальные риски. Трудно отрицать очевидные возрастные изменения тела, и в этом смысле возраст из социального факта вполне может превратиться в медицинский. Однако в данном случае возрастные пределы не определялись, исходя из индивидуальных особенностей организма. Они чётко фиксированы и распространяются на всех пациенток, и тем самым превращены в институциональную норму. Как оказалось, согласно нашей репродуктивной медицине, рождение первого ребёнка до 35 лет ещё «нормально», но уже после тело беременной женщины определяется как «проблемное», несущее в себе потенциальные опасности, и оттого требующее большего надзора и медицинских манипуляций. Я опоздала всего лишь на год, но всё равно стала объектом повышенного внимания.
Интересно, что сами медицинские работники, вопреки жёстко заданной институтом возрастной границе, зачастую пытались как-то нормализовать мой возраст. Например, в роддоме акушерка, отчего-то решив, что я волнуюсь по этой причине, пыталась поддержать и успокоить меня, рассказывая байки про недавнюю пациентку, которой «хорошо под пятьдесят», или про свою сестру, которая «родила первого лишь в 43 года, отличный мальчишка получился! А теперь и ещё второго хочет в свои 45!». Однако сами по себе такие разговоры уже настораживали и поневоле заставляли задуматься - наверное, что-то не так! В данном случае для нормализации моего возраста приводились наиболее экстремальные примеры: «ничего, бывает и хуже…». Мой возраст как бы пытались приблизить к норме, раздвигая границы девиации. Однако тем самым лишь подтверждалась и утверждалась моя «ненормальность».
Отнесение меня к проблемной категории пациенток вызывало, как я писала выше, большее внимание и, соответственно, больший контроль. Нарушение установленной возрастной нормы спровоцировало появление и другой реакции, которая, честно говоря, меня несколько удивила. Одновременно с контролем происходило перераспределение или даже снятие профессиональной ответственности:
Во время утреннего врачебного обхода в больнице врач подошла ко мне и сразу сказала, что раз я перевожусь в другую палату, то там со мной и поговорят. Но я всё равно решила спросить её про своё состояние, про результаты вчерашних анализов. Она вдруг довольно раздражённо стала говорить: «Ну вам столько лет, можно только надеяться на бога, всё в его власти! Что вы хотите?! В вашем возрасте уже происходит естественный отбор».
Ответственность перекладывалась и на сверхъестественное (бога), и на природу (естественный отбор), и на меня саму как на нарушительницу норм (что вы хотите?!).
Возвращённая молодость
Родив ребёнка, я вдруг неожиданно «помолодела». Ещё в дородовом отделении роддома почти весь медицинский персонал обращался ко мне на «вы» и по имени-отчеству. Однако в послеродовой палате, после «чистилища» родильного зала, с возрастом произошла метаморфоза. С этого момента я была практически «обезличена» - обращение «вы», которое в нашем социальном контексте является маркером статуса и/или возраста, стало местоимением во множественном числе: «Как вы себя чувствуете, как грудь берёте, какой у вас сейчас вес?» - спрашивала медсестра, полностью отождествляя меня с новорождённым. А меня саму, в основном, называли уже молодой мамочкой. Точно так же молодыми мамами или даже девчонками именовали и других пациенток послеродового отделения, вне зависимости от их возраста и предыдущего опыта материнства.
Фраза «молодая мать» стала устойчивым выражением, где слово «молодая» означает не столько возраст, сколько стаж. В данном случае «молодая» равнозначна «свежеиспечённой». Однако социологам хорошо известна сила номинаций, когда называние отражает/формирует соответствующее отношение. Будучи молодыми по определению, мы были как бы неопытными и незнающими, и оттого оказались в роли учеников - нас постоянно обучали-наставляли-инструктировали:
В палату вошла детский врач и сказала: «Быстренько в соседнюю палату на лекцию!» Мы с моей соседкой отправились туда. Соседняя палата не «коммерческая», там лежат шесть женщин с детьми. Туда же пришли ещё пара человек из соседней палаты. В общем, было довольно многолюдно и тесно. В палате был всего один стул. Потому мы стояли, а «местные» сидели на своих кроватях. Вскоре подошли два врача, которых я уже видела на осмотре. Одна из них утром меня отчитывала, что ребёнок очень скинул вес. Началась лекция. Нам рассказывали о кормлении и гигиене новорождённых, о том, как их надо одевать, сколько гулять и прочее. Даже как лучше оборудовать детскую комнату. Наши лекторы говорили очень быстро, как будто заученно. Похоже, рассказ был уже хорошо отточен, проговорён неоднократно. Кстати, это было совсем не похоже на лекцию об анестезии в дородовом отделении. Там нас как бы информировали. Здесь же нам говорили как надо и как не надо делать, что правильно и что неправильно, часто звучало весьма категоричное «вы должны». Кстати, в отличие от той же лекции по анестезии, куда я одна-единственная припёрлась с блокнотиком, здесь многие записывали, задавали вопросы.
Предметом обучения были не только практики ухода за новорождённым. Через рассказы о правилах обращения с младенцами нам предлагали некую готовую модель поведения и даже транслировали определённые моральные императивы, которые, по мнению обучающих, должны сопровождать, обеспечивать «правильное» материнство. «Хорошая мать будет всегда опрятной, вам всем надо почаще мыться! Девчонки, вы должны теперь больше уделять внимание малышам, а не трепаться по мобильным», - говорила медсестра, заметив «непорядок» или же просто так, для профилактики. В качестве экспертов-наставников могли выступать все сотрудники роддома, вне зависимости от должности. Буфетчица реагировала на мой отказ позавтракать: «Молодая мамочка, ты не понимаешь. Ты теперь должна иначе питаться. Геркулес - это основа вашего (очевидно, моего и ребёнка) здоровья!»
Таким образом, с переходом из дородового отделения в послеродовое мой статус кардинально изменился, и я, согласно вызовам нового контекста, исполняла уже совсем другую роль. Если до родов я была пациенткой, хотя и проблемной, возрастной, то затем я стала не просто мамой, но именно молодой мамой, с акцентом на оба эти слова.
Более подробно понаблюдать, как работает номинация и как институт медицины производит молодость, мне не удалось. Роддом - это потоковое, проточное пространство, где, как правило, более трёх-пяти дней не задерживаются. И по сравнению с девятью месяцами старости пять дней молодости не дали столь обширного материала. Однако и вне роддома номинация «молодая мать» оказалась вполне работающей. Практически любая образовательная (околомедицинская) литература, посвящённая уходу за детьми или их воспитанию, оперирует именно этими категориями. Так, из пяти книг по теме материнства, за последнее время разным образом оказавшихся в моей домашней библиотеке, четыре в своём названии имеют слово «молодой»: и сборник «Молодым родителям на заметку» 1968 года издания, и «Современная энциклопедия для молодой мамы» 2006 года выпуска.
И немного детства…
И ещё об одной метаморфозе возраста стоит упомянуть. Помимо того, что меня определяли то как старую, то как молодую, зачастую возникало ощущение, что ещё и возвращают в детство. И хотя никто не называл меня ребёнком непосредственно, однако периодически употреблялись обращения, которые вне медицинских стен, как правило, используются либо в общении с очень близкими людьми, либо в отношении детей. Заподозрить врачей в выстраивании интимных отношений в рамках современного института медицины сложно, поэтому я интерпретировала подобные обращения именно как возвращение в детство. Приведу пару примеров.
Больница, гинекологическое отделение. В момент осмотра на гинекологическом кресле отчего-то меняется отношение к пациентке. И если буквально до того, как я взгромоздилась туда, врач обращалась исключительно по имени-отчеству и на «вы», что мне слышать непривычно, и я чувствую себя не очень комфортно, то на гинекологическом кресле я стала «зайчиком» и «солнышком». Врач говорила ласковым голосом, обращалась как с ребёнком, успокаивая, поглаживала и похлопывала меня по руке...
Роддом, дородовое отделение. Здесь та же практика называть пациентку во время любой медицинской процедуры, то есть когда причиняется какая-то боль или неудобство, «зайчик», «моя хорошая» и прочее. Так, совсем молоденькая медсестра, возможно, студентка, очень забавно всё время обращалась ко мне на «вы» и как-то очень уважительно-дистанцированно. Но в сам момент укола сказала мне: «Потерпи, зайчик». И тут же, как поставила капельницу, опять перешла на официальное «вы».
Очевидно, такие переключения происходят в момент медицинской манипуляции с телом, в ситуации некоторого физического насилия и причинения боли. Их можно интерпретировать как элементарную врачебную технику психологической поддержки, снятия напряжения. Однако использование таких детских обращений имеет свои социальные следствия. По сути, происходит превращение пациента в ребёнка. А понятие детства связано во многом с идеей зависимости, и оттого подобные номинации лишают человека «взрослых» ресурсов к сопротивлению, делают его более беспомощным, податливым и зависимым. Впрочем, они дают и определённые привилегии детского поведения, когда допустимы сиюминутные, непосредственные реакции вне рамок «взрослых» приличий.
Властные манипуляции с категориями возраста
Переключение возрастных номинаций может происходить быстро и довольно легко, с разницей в пять минут я была то старой, то молодой:
В., почитав медицинскую карту, стал со мной разговаривать. Он спросил, сколько мне лет, рассказал о статистике по хромосомным болезням в связи с возрастом родителей. Потом В. стал воодушевлённо говорить, что он думает, что у меня на 99% всё нормально, хотя я и немолодая, уже в возрасте риска. Только всё равно очень советует сделать процедуру пренатальной диагностики.
После приёма В. вышел со мной к регистратуре, чтобы записать меня на приём к другому врачу-генетику, который даст направление на процедуру. Он подошёл к стойке регистратуры, обратился к сотрудницам: «Мне надо девочку записать на понедельник. Обязательно надо найти ей место!» Женщина, работающая в регистратуре, заулыбалась, стала звонить куда-то, чтобы записать на приём. И хотя не было мест, талончик мне всё-таки каким-то чудесным образом нашли.
В этом отрывке переключения довольно наглядны: один и тот же человек в разных ситуациях переопределяет мой возраст. И если в первом случае апелляция к зрелому возрасту/старости (немолодая) вызвана принуждением к процедуре, то во втором обращение к молодости или детству (девочка) - покровительством и патронажем.
Представленные наблюдения, на мой взгляд, хорошо иллюстрируют эффекты использования категорий возраста. В них откровенно прочитываются властные манипуляции, которые производит институт репродуктивной медицины по отношению к пациенткам для эффективного управления ими. Называя меня то старой, то молодой, мне приписывали, навязывали идентичности, вынуждая действовать исходя из них. Так, будучи старой, осознавая степень риска и сознательно - в соответствии с возрастом - к ним относясь, я оказалась более привязанной к женской консультации, подчиняясь требованиям строгого контроля (в виде регулярных посещений и многочисленных анализов) и воздействиям (в виде профилактических процедур и медикаментозных вливаний). Оказавшись молодой, я превратилась в ученика, и должна была обучаться у медицинских работников «быть мамой».
Несмотря на тот факт, что категории «старая» и «молодая» относятся к одному смысловому набору, как оказалось, цели их использования и производимые эффекты были разными. Очевидно, можно говорить о разных типах власти, которые включались при использовании той или иной категории.
Итак, категория «старость» востребовалась для определения медицинской, а по сути - социальной нормы возраста женщины для рождения первого ребёнка. Нарушение нормы обычно вызывает нормализаторские санкции, и оттого институт репродуктивной медицины устанавливает больший контроль за возрастной пациенткой. Предпринимаются попытки дисциплинировать её, принуждая «добровольно» посещать женскую консультацию, чаще подвергаться регулярным обследованиям и медикаментозной коррекции. Объектом контроля и коррекции, конечно, является тело. Почти каждый приём в женской консультации для меня начинался одной и той же фразой врача: «Вставай на весы!» Меня взвешивали, измеряли, проверяли результаты анализов, и лишь затем могли спросить (а чаще не спрашивали вовсе) о самочувствии. В качестве рычагов давления были рассказы врачей о возможных патологиях развития плода, в моём случае вызванные нарушением возрастной нормы.
Мишель Фуко писал, что власть возможно и необходимо исследовать через исследование форм сопротивления ей. Возможно, у меня были ресурсы для сопротивления, и в моих силах и в моём праве был отказ от подобного тщательного ведения беременности. Однако эмоциональное давление, среди прочего и со стороны медицины, было достаточно сильным, и опасения за ребёнка приводили к самодисциплине. Медицинский мониторинг за протеканием беременности - это своего рода страховка от возможных проблем. Если же говорить о категории «старость» как о критерии нормы возраста в рамках института, то, вероятно, сопротивлением в данном случае будет переопределение нормы, определение новой и легитимизация её, что сейчас постепенно и происходит - вспомним, как медицинские работники сами пытались переопределить границы нормы, успокаивая и «нормализуя» меня.
Категория «молодость», используемая институтом, связана с иным типом власти - когнитивной. Её принудительная сила направлена на производство и распределение знания и информации. Медицина и её представители выступают в роли экспертов, которые создают и транслируют знание о том, как «быть матерью» и что это значит, обучают «молодых», что в исследуемой ситуации равносильно неопытности и некомпетентности.
Сопротивление подобному типу власти вполне возможно, что сейчас, собственно, и происходит. Ранее вместе с медициной в этой сфере сотрудничал/соперничал институт семьи, и они совместно вырабатывали и транслировали «истинное знание» о том, какой должна быть мать и что следует для этого предпринимать. Ныне же появляются альтернативные каналы циркуляции информации и способы производства знаний. Так, в виртуальном пространстве, в чатах и форумах активно идёт процесс обмена сведениями. В процессе дискуссии вырабатываются новые схемы ухода за ребёнком или ориентиры «что значит быть хорошей матерью». А в качестве экспертов, в противовес врачам, чья компетентность, зачастую, подвергается сомнению и оспаривается, могут выступать уже другие институты или индивиды.
Итак, используя номинации «молодость» и «старость», институт репродуктивной медицины конституирует разные феномены, которые слабо связаны между собой. Старость проблематизируется через тело, а молодость через опыт и компетентность, точнее их отсутствие. Пожалуй, в определённом смысле старость более уязвима, ибо опыт ещё достижим, в отличие от трансформации или, скажем, восстановления тела.
Статья размещена на портале chaskor.ru по этому адресу