Detstvo
И конечно благодатным простором для наших фантазий был Двор. Я не случайно написал слово «Двор» с большой буквы. Он нам казался целым огромным миром со своими ущельями, долинами, крепостными стенами и прочими заманчивыми местами. В принципе Двор действительно был очень большим. С одной его стороны располагались три пятиэтажных дома, а вдоль другой тянулась старая стена, выложенная булыжниками неправильной формы, что создавало множество уступов, площадок и ниш и давало возможность вести там в течении дня разнообразные боевые действия, а с наступлением темноты, укрывшись на ней от родителей, рассказывать всяческие страшные истории. Ещё посреди двора стояла старинная немецкая церковь- кирха, в которой конечно же никто в то время не молился, так как коммунизм и бог были несовместимы. Располагалось в этом здании, как тогда было принято, какое-то спортивное общество, то-ли «Динамо», то-ли «Спартак», сейчас даже не припомню точно, устраивались различные соревнования. И мы воспринимали это, как совершенно естественное явление, с удовольствием созерцая спортивные баталии. Однажды в кирху прошествовала одна удивительная особа. Помимо того,что она обладала ослепительной киношной внешностью, на ней были надеты узенькие, яркой расцветки брючки. В то пуритантское время, в небольшом провинциальном городе, это было совершенно невиданное, возмутительное явление, и собравшиеся жители окрестных домов ещё долго провожали её негодующими взглядами, а нашему восторгу не было границ.
Затем пришла моя первая детская любовь и первое осознание своего еврейства. До этого я искренне считал себя украинцем, так как жил на Украине и в другом качестве себя просто не представлял. В первом классе, когда учитель, зачитывая перед всеми список учеников, задал самый главный свой вопрос-твоя национальность, я не задумываясь ни на мгновение спокойно ответил-украинец. Кстати, когда маме в шестнадцать лет оформляли паспорт, один пожилой и, наверное, очень порядочный, мудрый чиновник ей совершенно бескорыстно сказал: « Деточка, давай запишем тебя украинкой, легче жить будет». Но мама гордо отвергла его предложение. И вот я, шестилетний мальчуган, сижу на площадке нашей легендарной стены рядом с девочкой, которая мне безумно нравится. Эта девчушка, по имени Лялька, жила этажом ниже в добропорядочной и вроде бы интеллигентной семье. Она была худенькой, светленькой, с чисто славянской симпатичной мордашкой и, как наверное сейчас бы сказали, ну очень сексапильной. Каждый раз при встрече с Лялькой моё сердце сладко замирало и какие-то неведомые ранее токи пробегали по всем клеткам моего тщедушного организма. Так вот сидим мы рядом, беззаботно болтая ножками и языками и вдруг моя обожаемая подружка, видимо чем-то недовольная, выкрикивает со злостью мне в лицо: «Ах ты жид порхатый». Я, не понимая, что означают эти слова, но воспринимая их как страшное ругательство, кричу в ответ: «Сама ты». Уже дома, плача от обидного, непонятного оскорбления, рассказываю обо всем родителям. И вот тогда они объяснили мне «who is who» в нашей солнечной, интернациональной стране. Самое интересное, что мои родители были в весьма дружеских соседских отношениях с родителями Ляльки, не раз помогали им в сложных медицинских ситуациях, но после этого случая практически прекратили с ними всякие контакты, так как совершенно очевидно было откуда их маленькое чадо почерпнуло столь ценную информацию о моей семье. Любовное разочарование и открытие нашего этнического происхождения оказались столь сильными, что я ещё долго не мог успокоиться, но зато через десяток лет получил полное удовлетворение своих чувственных амбиций, когда, находясь в Харькове проездом, Лялька отыскала меня, мы провели какое-то время вместе, и я убедился в полной несостоятельности прежних детских восторгов. Она оказалась обыкновенной, хотя по-прежнему смазливой, но более ничем не привлекательной провинциальной девушкой. На том и расстались, теперь уже навсегда.
Затем пришла моя первая детская любовь и первое осознание своего еврейства. До этого я искренне считал себя украинцем, так как жил на Украине и в другом качестве себя просто не представлял. В первом классе, когда учитель, зачитывая перед всеми список учеников, задал самый главный свой вопрос-твоя национальность, я не задумываясь ни на мгновение спокойно ответил-украинец. Кстати, когда маме в шестнадцать лет оформляли паспорт, один пожилой и, наверное, очень порядочный, мудрый чиновник ей совершенно бескорыстно сказал: « Деточка, давай запишем тебя украинкой, легче жить будет». Но мама гордо отвергла его предложение. И вот я, шестилетний мальчуган, сижу на площадке нашей легендарной стены рядом с девочкой, которая мне безумно нравится. Эта девчушка, по имени Лялька, жила этажом ниже в добропорядочной и вроде бы интеллигентной семье. Она была худенькой, светленькой, с чисто славянской симпатичной мордашкой и, как наверное сейчас бы сказали, ну очень сексапильной. Каждый раз при встрече с Лялькой моё сердце сладко замирало и какие-то неведомые ранее токи пробегали по всем клеткам моего тщедушного организма. Так вот сидим мы рядом, беззаботно болтая ножками и языками и вдруг моя обожаемая подружка, видимо чем-то недовольная, выкрикивает со злостью мне в лицо: «Ах ты жид порхатый». Я, не понимая, что означают эти слова, но воспринимая их как страшное ругательство, кричу в ответ: «Сама ты». Уже дома, плача от обидного, непонятного оскорбления, рассказываю обо всем родителям. И вот тогда они объяснили мне «who is who» в нашей солнечной, интернациональной стране. Самое интересное, что мои родители были в весьма дружеских соседских отношениях с родителями Ляльки, не раз помогали им в сложных медицинских ситуациях, но после этого случая практически прекратили с ними всякие контакты, так как совершенно очевидно было откуда их маленькое чадо почерпнуло столь ценную информацию о моей семье. Любовное разочарование и открытие нашего этнического происхождения оказались столь сильными, что я ещё долго не мог успокоиться, но зато через десяток лет получил полное удовлетворение своих чувственных амбиций, когда, находясь в Харькове проездом, Лялька отыскала меня, мы провели какое-то время вместе, и я убедился в полной несостоятельности прежних детских восторгов. Она оказалась обыкновенной, хотя по-прежнему смазливой, но более ничем не привлекательной провинциальной девушкой. На том и расстались, теперь уже навсегда.