Герой любой пьесы находится в суперпозиции до тех пор, пока мы не закончим прочтение этой пьесы. Есть вероятность, что герой мёртвый, просто мы пока об этом не знаем.
В хорошей пьесе герой может сохранить суперпозицию и после занавеса, вспомните, например, Рому из «ваминеснилось», или Цой в конце иглы настолько неоднозначен и крут, что он и сейчас для меня практически живой.
В идеальной пьесе, вроде чеховской, автор переносит суперпозицию за рамки книги, в финале мы имеем читателя Шрёдингера. Он вроде и живой, но совершенно не понимает, зачем жить? Сейчас наверняка в окошко сиганёт.
Я думаю, это хорошо, когда мир сложный. И непредсказуемый. Ну представьте себе, понравилось бы вам Преступление и наказание, если бы старуху-процентщицу играл бы Шон Бин? Хотя, признаться, мне и без Шона Бина это произведение не очень. Не люблю, когда Петербург в Кафку превращают. Но я не про то, я про загадки.
Сорок два - моё любимое число. В сорок два мне чертовски нравилось жить.
Надо бы чего-нибудь пожелать себе, но боюсь - дело в том, что все мои желания сбываются. Казалось бы, круто, но есть нюанс. Желания сбываются через жопу, сбываются так, чтоб в следующий раз подумал, перед тем, как желать.
Вот я и думаю.
Click to view