Эпизоды новейшей истории. (эпизод - 9)
Федоров Алексей Федорович
Подпольный обком действует
-------------------------------------------
... Впервые я получил в подполье письмо. Парнишка говорит:
- Просили передать лично вам, в собственные руки.
Аккуратно сложенный треугольник. Я его распечатал, взглянул на подпись - Яков Зуссерман.
- Где же он сам?
- Ушел к Попудренко. У нас уже человек пять ушло.
Вот что писал мне Яков:
«Алексей Федорович! Вы, может быть, подумаете, что я обидчивый и чересчур капризный и нервный. Я действительно стал безобразно нервный. Я был в Нежине, но, как Вы сказали, напрасно туда пошел. Там евреев согнали в гетто, за колючую проволоку. Насчет своей жены и сыночка я через людей выяснил, что они, может быть, уже убиты. Я ходил около проволоки два раза по ночам, меня чуть было не поймали, в меня стреляли. Что делать дальше? Я пять дней прятался у знакомых и не мог больше выдержать. Я видел через окно немцев, как они ведут себя нахально, как они хозяйничают. Били на улице старика прикладами и грабили магазин. Тогда я вспомнил, что Вы меня звали в партизаны, но еще надеялся узнать о семье.
Я встретил своего знакомого слепого Яшу Батюка. Он узнал мой голос и повел к себе. Это, Алексей Федорович, произвело на меня такое впечатление, что я был пристыжен и очень потрясен. У меня есть много физических сил, я здоровый, а Яша Батюк с детства слепой. И он и его сестра Женя и их папа сочиняют прокламации, разносят по городу. К Яше по ночам собираются комсомольцы. Вы, наверное, знаете: он остался работать подпольщиком. Он такой энергичный; не боится смерти, все считаются с его авторитетом. Я очень хотел остаться в Нежине помогать, но Яша приказал уйти из-за моей национальности. Яша объяснил мне, что я больше годен в партизаны. В городе меня узнают и скоро арестуют. Когда он выяснил, что я шел вместе с Вами и знаю, где Вы будете, Яша обрадовался, что есть возможность связаться с секретарем обкома партии. Он даже размечтался, что сам пойдет вместе со мной до Вас, но его папаша и товарищи отговорили. Тогда Яша составил письмо, и мне было приказано отправляться. Мне дали оружие, и со мной пошел еще один мальчик, которому я оставляю для Вас это письмо.
То, что писал до Вас Батюк, я здесь, в отряде, не показывал, но, может быть, Вы сюда тоже попадете. Так имейте в виду, я пошел дальше, как Вы мне советовали, в областной отряд. Здесь, по-моему, люди руководят неправильно, очень слабохарактерно. Я уже видел такие ужасы от немцев, что я не могу смотреть, как целый отряд только прячется в лесу или делает один-два маленьких наскока в неделю. Слепой Яша Батюк со своими комсомольцами больше работает и смелее, чем здешнее руководство.
Это, может быть, не мое дело, я пошел себе дальше, как связной. Я бы написал Вам подробнее, но оставляю это письмо только на всякий случай - если не увижусь с Вами у Попудренко. Тогда я Вам еще подробнее все расскажу.
До свиданья, товарищ Федоров, если меня не убьют в дороге».
Я спросил парнишку, передавшего письмо Зуссермана:
- Давно ушел Яков? Что у него здесь произошло с командованием, поругались?
Нет, оказывается, Зуссерман вел себя сдержанно, ни с кем не ругался, объяснил, что у него есть поручение в областной отряд. Ушел примерно неделю назад ...
... Мне доложили, что один ярый сторонник вольницы проповедует такие идеи:
- Я, - говорит, - может быть, нарочно при отходе Червоной Армии остался здесь, в лисе. Я, - говорит, - обожаю партизанщину, чтобы, значит, свобода - и никаких гвоздей! Что значит ты командир? Командир тот, за кем поднимется в бой народ! Партизана нельзя притеснять. Партизан, як зверь лесной, як волк. В стаю собирается, когда врагов надо бить, а после драки опять соби хозяин!
Вызвали этого «волка» в штаб.
- Так это ты серьезно говоришь, что остался в лесу по собственной, так сказать, инициативе?
- Я, - отвечает, - черниговец. Я дальше Черниговшины уходить не захотел. Решил мстить и биться только на своей родной земле.
- То есть как это не захотел? Выходит, что ты из армии дезертировал, так, что ли?
- Я по своему характеру в партизанах больше пользы принесу. Армейская дисциплина подавляет меня, як личность.
- Нет, ты отвечай на вопрос. Из Красной Армии дезертировал?
Защитник «свободы личности» слегка приуныл. Подумал немного, огляделся по сторонам, видит, - поддержки в штабе ни у кого не получит.
- Я, - отвечает, - не дезертировал, а только переменил род войск.
- Приказ об этом получил?
- Мне совесть приказала.
- А в каком звании эта самая твоя совесть, если она даже приказы Главного Командования отменяет? Сдать оружие и на гауптвахту!
К счастью этого любителя «волчьей свободы», надо сказать, что со временем он совершенно изменился и хорошо воевал ...
... В то время, о котором я сейчас рассказываю, самолеты еще не прилетали. Мы жили полностью за счет немцев. Захватив продовольственный обоз, мы считали, что выиграли бой. И это верно - противнику нанесен урон, а мы получили оружие, одежду, муку и другие необходимые нам предметы. Значит, мы стали сильней.
Основная масса бойцов понимала, что это не грабеж, а война. Но попадались и такие, которых больше, чем бой, увлекал процесс изъятия ценностей. А такое увлечение особенно опасно, когда операция проводится в населенном пункте. Отобрать продовольствие, одежду в доме полицая или старосты - значит, взять трофеи. Отнять хотя бы кринку молока у честного крестьянина - это гнусный разбой. Он должен караться беспощадно и публично. И для того, чтобы другим неповадно было, и для того, чтобы население видело, что партизаны - люди честные.
Неприятно об этом вспоминать, но были случаи, когда кое-кто из наших бойцов уводил с крестьянского двора кабанчика или телка. Впервые мы встретились с таким явлением в феврале 1942 года. Но совсем плохо, когда у этих воришек нашлись адвокаты. «Что, мол, особенного, - говорили такие защитники, - ребята голодают. Если не они, так все равно немцы отберут».
В этом «все равно» главная опасность и состояла. Проповедывал такую беспринципную линию один из друзей Бессараба - Ян Полянский. Он командовал взводом. И как-то раз боец его взвода стащил у старухи поросенка. Он не сам его съел, поделился с товарищами. Я потребовал назвать виновного. Товарищи из ложной солидарности решили покрыть преступление. Вызвал я самого командира.
- Снимайте меня с должности, наказывайте, как хотите, - не скажу!
Сняли его с должности, сделали рядовым бойцом. Но в глазах взвода он «пострадал за правду».
И только недели через две, когда самого Полянского поймали на мародерстве, тогда и бойцы поняли, что вел он их по страшному пути.
Надо было его, конечно, расстрелять. И я уже подготовил приказ - судить перед строем.
Но Полянский застрелился сам.
Пришлось нам все-таки через некоторое время двух человек из его бывшего взвода расстрелять перед строем.
Попустительство к преступлениям и беспринципность всегда ведут к перерождению ...
... Однажды мне доложили, что на заставу пришли четыре мальчика. Мальчики эти были в белых маскировочных халатах, за голенищами у них ножи и ложки, как у заправских бойцов. Я попросил привести их в штаб. Действительно, поверх курточек они накрутили на себя простыни и пеленки. Старший - лет четырнадцати - приложил руку к шапке и отрапортовал:
- Явились на ваше усмотрение, как полностью осиротевшие...
Самый маленький, худенький хотя и стоял, подражая старшим, навытяжку, трясся не то от холода, не то от жгучего желания расплакаться. Длинная зеленая капля висела у него под носом. Заметив мой взгляд, «командир» группы подскочил к малышу, деловито вытер ему нос углом пеленки и опять, вытянувшись, продолжал рапорт:
- Как полностью осиротевшие дети из села Ивановка, Корюковского района: Хлопянюк Григорий Герасимович 1926 року нарождения, мий брат Хлопянюк Николай Герасимович 1930 року, а це буде его друг Мятенко Олександр, того же року, и Мятенко Михаил, дошкольник шести рокив...
Я остановил «командира», затащил всех четырех в землянку, усадил, велел принести горячего чая.
В землянку набился народ. Все наперебой задавали мальчикам вопросы. Они торопливо ели, вертели головами, а на вопросы не отвечали, поглядывая на старшего. Он растерялся. Рапортовать было уже невозможно, а к рассказу не подготовился. Расплакался «командир» раньше своих «солдат». Правда, выбежал в лес и только там, прижавшись к сосне, дал волю слезам.
История ребят была ужасна. Жену коммуниста - сержанта Красной Армии - Прасковью Ефимовну Хлопянюк убили в ее же хате начальник корюковской полиции Мороз и полицай Зубов. Они забрали в доме все ценное. Ребят не тронули, может быть, только потому, что лень было за ними гнаться. Мальчики вернулись домой только к утру.
Они сами выкопали в своем огороде неглубокую могилу, сами без помощи взрослых, не приглашая никого на похороны, засыпали тело матери мерзлой землей и снегом. Родственников у них поблизости не было. Братья стали жить вдвоем. Небольшой запас картошки и муки уже приходил к концу. Как жить дальше? Куда идти?
Как-то ночью в село ворвалась группа наших партизан. Мальчики наблюдали бой. Они увидели смерть одного из убийц своей матери - полицая Зубова. Они увидели, как партизаны подожгли хату старосты. А потом они вместе со взрослыми колхозниками побежали к складу зерна, который вскрыли партизаны. Мальчики бегали раз десять домой, таская ведрами пшеницу; так и уснули на пшенице, рассыпанной по полу хаты.
Утром же они узнали, что партизаны из села ушли. И в тот же день их соседку Наталью Ивановну Мятенко увели в полицию. Она оттуда не вернулась. Осталось еще двое сирот: Шура и Миша. А тут еще пришли вести из соседнего села - Софиевки. Там полиция убивала не только взрослых, но и детей.
Тогда Гриша собрал младших своих товарищей по беде, произнес перед ними короткую речь:
- Давайте идти в партизаны. Иначе нас перестреляют.
Весьма хозяйственно подготовили ребята свой выход. Положили в торбочку по две пары белья, соли, насыпали пшеницы, взяли сковородку, ножи, иголки, нитки, коробку спичек. Два средних мальчика разведали, где нет постов полиции. Ночью все четверо, накинув на себя простыни, поползли огородами в поле, а потом пошли в лес.
Бродили они по лесу трое суток. Разжигали костры, спали возле них. И, если им верить, до того часа, пока не попали ко мне в землянку, ни разу не плакали.
Но и у меня плакали они недолго. Очень были довольны, когда специально для них завели патефон... Первым уснул малыш. А Шура Мятенко перед сном очень серьезно заявил:
- Ничего, ребята, тут если и погибнем, то за свое Отечество!
Двое из ребят - Гриша и Коля Хлопянюк - остались у нас в разведке. А братьев Мятенко мы вынуждены были в тяжелые дни оставить в одном из сел на воспитание у добрых людей ...
... Недели через три после боя в Погорельцах к нам приползла обмороженная женщина. Это была колхозница лет сорока, хозяйка подпольной явочной квартиры в Погорельцах, Дарья Панченко. Кто-то из жителей ее предал. И она бежала в лес. Бежала поспешно, ночью. Оделась кое-как, даже теплым платком не успела повязаться. Не удалось ей взять с собой ни куска хлеба. Шла она по глубокому снегу. Коробка спичек, которую она положила в валенок, размокла. Дарья не могла разжечь костер.
Раньше она была связана с Перелюбским отрядом Балабая. Не знала, где располагался областной. Но ей было известно, что в роднике, у корней вывернутого бурей дерева, в воде, под камешком, должен лежать пузырек с запиской - на случай, если отряд перейдет в другое место.
И отряд, действительно, перешел: объединился с нами, и теперь до него было больше пятидесяти километров. Ударил мороз - градусов в двадцать пять. Родник замерз. Дарья видела под прозрачным льдом раздавленный пузырек и краешек записки. Как-то случилось, что пузырек из-под камня вынесло и разбило. В партизанских землянках было пусто и холодно. Есть нечего. Куда идти - неизвестно. Дарья хотела уже двинуться в Орликовку, где были у нее знакомые, прошла километров пять, но вернулась: нельзя было оставить под прозрачным покровом льда записку с указанием направления в областной отряд.
Дарья решила достать ее во что бы то ни стало. Сперва она била по льду ногой. Мягкий валенок даже не оставлял царапин на гладкой поверхности. Дарья попыталась найти под снегом камень. Руки у нее замерзли, голова кружилась от голода. Вечером она увидела, что над Орликовкой занялось зарево. Значит, и там немцы.
Еще одну ночь она, голодная, провела в землянке. На утро, выйдя из землянки, она заметила волчьи следы. Все они вели к одной точке и расходились от нее в стороны. Дарья задумалась: что бы это могло быть?
Подняв голову, она увидела на высоком суку ободранную тушу барана. Это партизаны забыли, а может, и сознательно оставили для таких, как она.
Волки не могли достать. Но и Дарья, подобно волкам, долго прыгала вокруг дерева, не зная, как добраться до мяса. Голод был так силен, что она решилась снять валенки и полезть на дерево. Тушу она достала. Она грызла твердое сырое мясо без соли. Немного насытившись, но совершенно окоченев, Дарья начала поиски. Углублялась в лес на несколько километров, а ночью возвращалась по своему следу к заброшенным землянкам. Баранью тушу - единственное, что могло спасти ее от голодной смерти, - Дарья каждый раз с мучительными усилиями поднимала на развилку сосны.
Неоднократно она пыталась разбить лед родничка сучьями деревьев. Он не поддавался. Тогда она засыпала его снегом.
Удлиняя с каждым днем свою тропу, Дарья все дальше проникала в лес. И, наконец, уже не стала возвращаться - ползла и ползла вперед. Волки преследовали ее, ждали, пока умрет. На заставу Дарья набрела только на тринадцатый день после выхода из Погорельцев.
Наш фельдшер Анатолий Емельянов, во избежание гангрены, вынужден был ампутировать у нее пальцы ног и семь пальцев на руках.
Дарья выжила. Прошла с нами весь партизанский путь. Была прекрасной разведчицей. Сейчас она председатель сельпо в Погорельцах...
Подпольный обком действует
-------------------------------------------
... Впервые я получил в подполье письмо. Парнишка говорит:
- Просили передать лично вам, в собственные руки.
Аккуратно сложенный треугольник. Я его распечатал, взглянул на подпись - Яков Зуссерман.
- Где же он сам?
- Ушел к Попудренко. У нас уже человек пять ушло.
Вот что писал мне Яков:
«Алексей Федорович! Вы, может быть, подумаете, что я обидчивый и чересчур капризный и нервный. Я действительно стал безобразно нервный. Я был в Нежине, но, как Вы сказали, напрасно туда пошел. Там евреев согнали в гетто, за колючую проволоку. Насчет своей жены и сыночка я через людей выяснил, что они, может быть, уже убиты. Я ходил около проволоки два раза по ночам, меня чуть было не поймали, в меня стреляли. Что делать дальше? Я пять дней прятался у знакомых и не мог больше выдержать. Я видел через окно немцев, как они ведут себя нахально, как они хозяйничают. Били на улице старика прикладами и грабили магазин. Тогда я вспомнил, что Вы меня звали в партизаны, но еще надеялся узнать о семье.
Я встретил своего знакомого слепого Яшу Батюка. Он узнал мой голос и повел к себе. Это, Алексей Федорович, произвело на меня такое впечатление, что я был пристыжен и очень потрясен. У меня есть много физических сил, я здоровый, а Яша Батюк с детства слепой. И он и его сестра Женя и их папа сочиняют прокламации, разносят по городу. К Яше по ночам собираются комсомольцы. Вы, наверное, знаете: он остался работать подпольщиком. Он такой энергичный; не боится смерти, все считаются с его авторитетом. Я очень хотел остаться в Нежине помогать, но Яша приказал уйти из-за моей национальности. Яша объяснил мне, что я больше годен в партизаны. В городе меня узнают и скоро арестуют. Когда он выяснил, что я шел вместе с Вами и знаю, где Вы будете, Яша обрадовался, что есть возможность связаться с секретарем обкома партии. Он даже размечтался, что сам пойдет вместе со мной до Вас, но его папаша и товарищи отговорили. Тогда Яша составил письмо, и мне было приказано отправляться. Мне дали оружие, и со мной пошел еще один мальчик, которому я оставляю для Вас это письмо.
То, что писал до Вас Батюк, я здесь, в отряде, не показывал, но, может быть, Вы сюда тоже попадете. Так имейте в виду, я пошел дальше, как Вы мне советовали, в областной отряд. Здесь, по-моему, люди руководят неправильно, очень слабохарактерно. Я уже видел такие ужасы от немцев, что я не могу смотреть, как целый отряд только прячется в лесу или делает один-два маленьких наскока в неделю. Слепой Яша Батюк со своими комсомольцами больше работает и смелее, чем здешнее руководство.
Это, может быть, не мое дело, я пошел себе дальше, как связной. Я бы написал Вам подробнее, но оставляю это письмо только на всякий случай - если не увижусь с Вами у Попудренко. Тогда я Вам еще подробнее все расскажу.
До свиданья, товарищ Федоров, если меня не убьют в дороге».
Я спросил парнишку, передавшего письмо Зуссермана:
- Давно ушел Яков? Что у него здесь произошло с командованием, поругались?
Нет, оказывается, Зуссерман вел себя сдержанно, ни с кем не ругался, объяснил, что у него есть поручение в областной отряд. Ушел примерно неделю назад ...
... Мне доложили, что один ярый сторонник вольницы проповедует такие идеи:
- Я, - говорит, - может быть, нарочно при отходе Червоной Армии остался здесь, в лисе. Я, - говорит, - обожаю партизанщину, чтобы, значит, свобода - и никаких гвоздей! Что значит ты командир? Командир тот, за кем поднимется в бой народ! Партизана нельзя притеснять. Партизан, як зверь лесной, як волк. В стаю собирается, когда врагов надо бить, а после драки опять соби хозяин!
Вызвали этого «волка» в штаб.
- Так это ты серьезно говоришь, что остался в лесу по собственной, так сказать, инициативе?
- Я, - отвечает, - черниговец. Я дальше Черниговшины уходить не захотел. Решил мстить и биться только на своей родной земле.
- То есть как это не захотел? Выходит, что ты из армии дезертировал, так, что ли?
- Я по своему характеру в партизанах больше пользы принесу. Армейская дисциплина подавляет меня, як личность.
- Нет, ты отвечай на вопрос. Из Красной Армии дезертировал?
Защитник «свободы личности» слегка приуныл. Подумал немного, огляделся по сторонам, видит, - поддержки в штабе ни у кого не получит.
- Я, - отвечает, - не дезертировал, а только переменил род войск.
- Приказ об этом получил?
- Мне совесть приказала.
- А в каком звании эта самая твоя совесть, если она даже приказы Главного Командования отменяет? Сдать оружие и на гауптвахту!
К счастью этого любителя «волчьей свободы», надо сказать, что со временем он совершенно изменился и хорошо воевал ...
... В то время, о котором я сейчас рассказываю, самолеты еще не прилетали. Мы жили полностью за счет немцев. Захватив продовольственный обоз, мы считали, что выиграли бой. И это верно - противнику нанесен урон, а мы получили оружие, одежду, муку и другие необходимые нам предметы. Значит, мы стали сильней.
Основная масса бойцов понимала, что это не грабеж, а война. Но попадались и такие, которых больше, чем бой, увлекал процесс изъятия ценностей. А такое увлечение особенно опасно, когда операция проводится в населенном пункте. Отобрать продовольствие, одежду в доме полицая или старосты - значит, взять трофеи. Отнять хотя бы кринку молока у честного крестьянина - это гнусный разбой. Он должен караться беспощадно и публично. И для того, чтобы другим неповадно было, и для того, чтобы население видело, что партизаны - люди честные.
Неприятно об этом вспоминать, но были случаи, когда кое-кто из наших бойцов уводил с крестьянского двора кабанчика или телка. Впервые мы встретились с таким явлением в феврале 1942 года. Но совсем плохо, когда у этих воришек нашлись адвокаты. «Что, мол, особенного, - говорили такие защитники, - ребята голодают. Если не они, так все равно немцы отберут».
В этом «все равно» главная опасность и состояла. Проповедывал такую беспринципную линию один из друзей Бессараба - Ян Полянский. Он командовал взводом. И как-то раз боец его взвода стащил у старухи поросенка. Он не сам его съел, поделился с товарищами. Я потребовал назвать виновного. Товарищи из ложной солидарности решили покрыть преступление. Вызвал я самого командира.
- Снимайте меня с должности, наказывайте, как хотите, - не скажу!
Сняли его с должности, сделали рядовым бойцом. Но в глазах взвода он «пострадал за правду».
И только недели через две, когда самого Полянского поймали на мародерстве, тогда и бойцы поняли, что вел он их по страшному пути.
Надо было его, конечно, расстрелять. И я уже подготовил приказ - судить перед строем.
Но Полянский застрелился сам.
Пришлось нам все-таки через некоторое время двух человек из его бывшего взвода расстрелять перед строем.
Попустительство к преступлениям и беспринципность всегда ведут к перерождению ...
... Однажды мне доложили, что на заставу пришли четыре мальчика. Мальчики эти были в белых маскировочных халатах, за голенищами у них ножи и ложки, как у заправских бойцов. Я попросил привести их в штаб. Действительно, поверх курточек они накрутили на себя простыни и пеленки. Старший - лет четырнадцати - приложил руку к шапке и отрапортовал:
- Явились на ваше усмотрение, как полностью осиротевшие...
Самый маленький, худенький хотя и стоял, подражая старшим, навытяжку, трясся не то от холода, не то от жгучего желания расплакаться. Длинная зеленая капля висела у него под носом. Заметив мой взгляд, «командир» группы подскочил к малышу, деловито вытер ему нос углом пеленки и опять, вытянувшись, продолжал рапорт:
- Как полностью осиротевшие дети из села Ивановка, Корюковского района: Хлопянюк Григорий Герасимович 1926 року нарождения, мий брат Хлопянюк Николай Герасимович 1930 року, а це буде его друг Мятенко Олександр, того же року, и Мятенко Михаил, дошкольник шести рокив...
Я остановил «командира», затащил всех четырех в землянку, усадил, велел принести горячего чая.
В землянку набился народ. Все наперебой задавали мальчикам вопросы. Они торопливо ели, вертели головами, а на вопросы не отвечали, поглядывая на старшего. Он растерялся. Рапортовать было уже невозможно, а к рассказу не подготовился. Расплакался «командир» раньше своих «солдат». Правда, выбежал в лес и только там, прижавшись к сосне, дал волю слезам.
История ребят была ужасна. Жену коммуниста - сержанта Красной Армии - Прасковью Ефимовну Хлопянюк убили в ее же хате начальник корюковской полиции Мороз и полицай Зубов. Они забрали в доме все ценное. Ребят не тронули, может быть, только потому, что лень было за ними гнаться. Мальчики вернулись домой только к утру.
Они сами выкопали в своем огороде неглубокую могилу, сами без помощи взрослых, не приглашая никого на похороны, засыпали тело матери мерзлой землей и снегом. Родственников у них поблизости не было. Братья стали жить вдвоем. Небольшой запас картошки и муки уже приходил к концу. Как жить дальше? Куда идти?
Как-то ночью в село ворвалась группа наших партизан. Мальчики наблюдали бой. Они увидели смерть одного из убийц своей матери - полицая Зубова. Они увидели, как партизаны подожгли хату старосты. А потом они вместе со взрослыми колхозниками побежали к складу зерна, который вскрыли партизаны. Мальчики бегали раз десять домой, таская ведрами пшеницу; так и уснули на пшенице, рассыпанной по полу хаты.
Утром же они узнали, что партизаны из села ушли. И в тот же день их соседку Наталью Ивановну Мятенко увели в полицию. Она оттуда не вернулась. Осталось еще двое сирот: Шура и Миша. А тут еще пришли вести из соседнего села - Софиевки. Там полиция убивала не только взрослых, но и детей.
Тогда Гриша собрал младших своих товарищей по беде, произнес перед ними короткую речь:
- Давайте идти в партизаны. Иначе нас перестреляют.
Весьма хозяйственно подготовили ребята свой выход. Положили в торбочку по две пары белья, соли, насыпали пшеницы, взяли сковородку, ножи, иголки, нитки, коробку спичек. Два средних мальчика разведали, где нет постов полиции. Ночью все четверо, накинув на себя простыни, поползли огородами в поле, а потом пошли в лес.
Бродили они по лесу трое суток. Разжигали костры, спали возле них. И, если им верить, до того часа, пока не попали ко мне в землянку, ни разу не плакали.
Но и у меня плакали они недолго. Очень были довольны, когда специально для них завели патефон... Первым уснул малыш. А Шура Мятенко перед сном очень серьезно заявил:
- Ничего, ребята, тут если и погибнем, то за свое Отечество!
Двое из ребят - Гриша и Коля Хлопянюк - остались у нас в разведке. А братьев Мятенко мы вынуждены были в тяжелые дни оставить в одном из сел на воспитание у добрых людей ...
... Недели через три после боя в Погорельцах к нам приползла обмороженная женщина. Это была колхозница лет сорока, хозяйка подпольной явочной квартиры в Погорельцах, Дарья Панченко. Кто-то из жителей ее предал. И она бежала в лес. Бежала поспешно, ночью. Оделась кое-как, даже теплым платком не успела повязаться. Не удалось ей взять с собой ни куска хлеба. Шла она по глубокому снегу. Коробка спичек, которую она положила в валенок, размокла. Дарья не могла разжечь костер.
Раньше она была связана с Перелюбским отрядом Балабая. Не знала, где располагался областной. Но ей было известно, что в роднике, у корней вывернутого бурей дерева, в воде, под камешком, должен лежать пузырек с запиской - на случай, если отряд перейдет в другое место.
И отряд, действительно, перешел: объединился с нами, и теперь до него было больше пятидесяти километров. Ударил мороз - градусов в двадцать пять. Родник замерз. Дарья видела под прозрачным льдом раздавленный пузырек и краешек записки. Как-то случилось, что пузырек из-под камня вынесло и разбило. В партизанских землянках было пусто и холодно. Есть нечего. Куда идти - неизвестно. Дарья хотела уже двинуться в Орликовку, где были у нее знакомые, прошла километров пять, но вернулась: нельзя было оставить под прозрачным покровом льда записку с указанием направления в областной отряд.
Дарья решила достать ее во что бы то ни стало. Сперва она била по льду ногой. Мягкий валенок даже не оставлял царапин на гладкой поверхности. Дарья попыталась найти под снегом камень. Руки у нее замерзли, голова кружилась от голода. Вечером она увидела, что над Орликовкой занялось зарево. Значит, и там немцы.
Еще одну ночь она, голодная, провела в землянке. На утро, выйдя из землянки, она заметила волчьи следы. Все они вели к одной точке и расходились от нее в стороны. Дарья задумалась: что бы это могло быть?
Подняв голову, она увидела на высоком суку ободранную тушу барана. Это партизаны забыли, а может, и сознательно оставили для таких, как она.
Волки не могли достать. Но и Дарья, подобно волкам, долго прыгала вокруг дерева, не зная, как добраться до мяса. Голод был так силен, что она решилась снять валенки и полезть на дерево. Тушу она достала. Она грызла твердое сырое мясо без соли. Немного насытившись, но совершенно окоченев, Дарья начала поиски. Углублялась в лес на несколько километров, а ночью возвращалась по своему следу к заброшенным землянкам. Баранью тушу - единственное, что могло спасти ее от голодной смерти, - Дарья каждый раз с мучительными усилиями поднимала на развилку сосны.
Неоднократно она пыталась разбить лед родничка сучьями деревьев. Он не поддавался. Тогда она засыпала его снегом.
Удлиняя с каждым днем свою тропу, Дарья все дальше проникала в лес. И, наконец, уже не стала возвращаться - ползла и ползла вперед. Волки преследовали ее, ждали, пока умрет. На заставу Дарья набрела только на тринадцатый день после выхода из Погорельцев.
Наш фельдшер Анатолий Емельянов, во избежание гангрены, вынужден был ампутировать у нее пальцы ног и семь пальцев на руках.
Дарья выжила. Прошла с нами весь партизанский путь. Была прекрасной разведчицей. Сейчас она председатель сельпо в Погорельцах...