О фильме "Подстрочник" с Лилианной Лунгиной
=
Ирина Петровская и Леонид Парфенов (Эхо Москвы) о фильме "Подстрочник"
Олег Дорман рассказывает о фильме "Подстрочник"
Долгая жизнь Лилианны Лунгиной прошла через разные страны и удивительно глубоко и ясно выразила двадцатый век. Век, который подтвердил, что нет жизни всех, - есть жизнь одного человека. Что только один в поле и воин; что он сам и поле. Что порядочность существеннее свободы, равенства, братства. Что человек - не игрушка обстоятельств, не жертва жизни, а неиссякаемый и потому неуязвимый источник добра. Коротко говоря, именно об этом ее рассказ и наш фильм.
Лилианна Зиновьевна Лунгина - прославленная литературная переводчица, в ее переводах русские читатели узнали «Малыша и Карлсона», «Пеппи», романы Гамсуна, Стриндберга, Фриша, Сименона, Бёлля и Виана.
Несколько лет назад во Франции вышла книга воспоминаний Лилианны Лунгиной «Les saisons de Moscou», «Московские сезоны»: она стала бестселлером и была названа французами лучшей документальной книгой года. Однако выпускать свою книгу в России Лунгина решительно не захотела.
Она считала что для соотечественников следует написать ее иначе: заново с первой до последней строки. Со своими, объясняла она, можно и нужно говорить о том, чего не поймут посторонние. И однажды согласилась предпринять этот труд перед нашей телекамерой. Думаем, книга стала просто черновиком её многодневного рассказа.
В нашем распоряжении оказался материал, который даже без монтажа производит глубочайшее впечатление на всех, кто его видел. Захватывающий и кинематографичный сам по себе, он представляется как бы устным сценарием почти уже готового фильма. Фильма, который станет, возможно, первой попыткой не просто описать, но осмыслить двадцатый век. Мы сумеем создать документальными средствами художественный роман и, с помощью архивной хроники и небольших досъемок, рассказать о грозном столетии с удивительной для исторических полотен точки зрения: точки зрения одного человека. Правда - удивительного.
В своей долгой жизни Лунгина оказалась причастна ко многим главным событиям и темам века. Детство нашей героини, родившейся в России, прошло во Франции, Палестине и Германии, в начале тридцатых годов она вернулась на родину (снова она увидит Европу только через пятьдесят лет). Пройдя через множество испытаний, тринадцатилетняя девочка возвратилась домой вполне зрелым человеком, привыкшим к свободе и приверженным гуманным ценностям. И, конечно, здесь ее нравственные правила, понятия о добре, зле, достоинстве человека столкнулись с прежде нигде и никогда не бывалой действительностью. Началось противостояние длиною в жизнь.
Пересказать повествование Лунгиной коротко, единым сюжетом, просто биографией совершенно невозможно: ну, как коротко изложить «Детство…» Льва Толстого? Это совсем не случайный пример: Лунгина, с беспощадной зоркостью рассматривая собственное развитие с малых лет до последних дней, вовлекает зрителей в приключения души и делает внутренние события не менее увлекательными, чем внешние. История о ссоре девочки с мамой выходит не менее важной и мощной, чем история о том, как девушка попала в НКВД. Но притом рассказ Лунгиной уникален сочетанием исповедальности и масштабности, крупного и общего плана: это и портрет и фреска, потому что героиня ни на минуту не упускает из виду жизнь общую, общественную, пытаясь представить зрителям судьбу России и отчасти Европы в закончившемся веке. Именно такое переплетение создает напряженную драматургию повествованья и позволяет обогатить его исторической хроникой.
Семейная драма - и судьбы русских эмигрантов «первой волны», первая любовь - и столкновение с зарождающимся немецким фашизмом, смерть отца - и трагедии тридцать седьмого года. Быт и нравы предвоенной Москвы, аресты и казни, студенчество и профессура после «венгерских событий», движение сопротивления, распад советской империи: вот некоторые исторические темы устного романа Лунгиной (прежде бывшие драматическими сюжетами ее собственной судьбы).
Любовь, верность, самоотверженность, предательство, трусость, смерть - вот темы, которые составляют главный сюжет ее рассказа.
Марина Цветаева, Виктор Некрасов, Давид Самойлов, Твардовский, Солженицын, Евтушенко, Хрущев, Синявский, Бродский, Астрид Линдгрен - и люди не знаменитые, но представляющие судьбы столь разных слоев общества, что всех вместе их можно назвать «русский народ», - вот герои ее повествования, участники и друзья ее жизни.
Лунгина обладает редким даром рассказчицы, она говорит легко, просто, весело, а выходит глубоко и трогательно. Говорит не для избранных, не для всех - для каждого. Это не записные байки, как бывает; мысль и чувство рождаются на наших глазах, и следить за их рождением не менее увлекательно, чем за погоней с выстрелами.
На основе снятого материала сформированы одиннадцать насыщенных драматических серий. Рассказ Лунгиной, повторим, дает прекрасный повод именно для зрелища, и нам нужна выразительная хроника по каждому десятилетию минувшего века - помимо богатого фотоархива, который находится в нашем распоряжении. Какая именно понадобится хроника и где она находится - уже известно. Кроме того, следуя за рассказом, нужно провести довольно простые съемки в местах, где происходили описываемые события - Полтаве, Феодосии, Иерусалиме, Берлине, Париже, Сен-Жан де Люце, Набережных Челнах. И, наконец, несколько съемочных смен в квартире Лунгиных и на улицах Москвы.
Здесь заканчивается описание проекта, но нам кажется важным добавить еще несколько слов. - Главное содержание будущего фильма невозможно передать на письме, потому что, как будто помимо сюжета, оно определяется личностью героини. Лунгина и ее муж, известный сценарист, соавтор фильмов «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Жил певчий дрозд», «Агония» и др., принадлежали к тому высшему роду людей, чьё превосходство очевидно, необидно и признаваемо всяким, кто только оказывается рядом с ними.
Мало кому на свете достается счастье встретить таких людей. А ведь другие люди, вероятно, - самое важное в нашей жизни. По другим людям мы судим о жизни, о том, чем способен быть человек, какой может быть любовь, верность, храбрость, и правда ли то, что пишут в книжках, - мы приобретаем надежду или безверие, вдохновение или тоску.
Нам кажется несомненно важным, чтобы рассказ Лунгиной услышали как можно больше людей. Именно сейчас, когда уже не общество определяет, как жить человеку, но наоборот - общая жизнь зависит от того, найдет ли себя каждый отдельный человек. Именно теперь, в пору всеобщего одиночества и нравственной растерянности, человеку особенно важен пример подлинно свободной личности. И хотя нелегко представить такой глубокий, художественный, неторопливый рассказ в сегодняшнем русском эфире, мы знаем, что никуда не исчезли сотни тысяч людей, для которых он будет жизненно-важен.
ПОДСТРОЧНИК
Предложение о работе над телефильмом
Нет страха сильней, чем страх расставания.
Лиля сказала после поминок: «В нашей с Симой жизни было много сказочного, и я всегда думала - хорошо, чтоб она и кончилась, как в сказке: жили долго и счастливо и умерли в один день».
Деловитая, румяная мысль о том, что нужно бы поторопиться со съемками, не раз заставляла меня откладывать их. И потому, что противен ее цинизм. И потому, что не надо снимать кино ради памяти, памяти ему не заменить; может быть, вы тоже с удивлением замечали, как фотокарточки обедняют воспоминания. Но главное, - чем сильнее страх расставания, тем оно сомнительней. Такая спешка - пускай не журналистски хищная, а любовная, - была бы предательством по отношению к чувству волшебной тайны жизни, которое я так хорошо знал в доме Лунгиных. Это чувство непостоянно, точней - редко, но узнав раз, понимаешь, что должен быть верен ему всегда.
- Ты веришь, что там что-то есть?
- Наверное, это мне легче по молодости.
- Сима тоже верил. Он не сомневался. А я... хотела бы верить.
Я предполагаю, что есть «там», потому что видел жизнь в этом доме.
Не знал бы их - не знал бы много лучшего и главного на свете.
Приз за лучшую книгу документальной прозы, который ежегодно присуждают читатели знаменитого французского журнала «Elle», - это сама книга, в тяжелой зеркальной обложке. Читая выгравированное на зеркале название, смущенный автор видит себя. Lilianne Loungine, которую внимательные русские читатели знают как Лилианну Лунгину, не собиралась писать воспоминаний; вообще не собиралась писать. Французская журналистка, ее подруга, разговаривала с Лилей под магнитофон, стенографировала запись и выпустила бестселлер «Московские сезоны». Я спросил Лилю, почему бы не перевести книгу на русский, она ответила: по-русски нужно написать ее иначе.
Как иначе?
...Дедушка с бабушкой держали аптеку в Полтаве; кроме лекарств там продавались игрушки и сласти. Во время погромов дедушка командовал еврейской дружиной самообороны, но это занятие ему быстро надоело, и в 1907 году с женой и семнадцатилетней дочерью он переехал в Берлин, а оттуда в Палестину. Здесь дочери стало скучно, и она вернулась в Россию, в Петербург. То был год депрессии, по стране катилась волна самоубийств: молодые люди как будто предчувствовали наступление страшного века. Девушка дала в газету объявление: организуется «Кружок одиноких», и у нее стали встречаться растерянные и отчаявшиеся; вместе было легче. Несколько лет назад знакомые показали Лиле в дневнике Александра Блока: «героическая Мария Либерсон создала кружок одиноких».
...Огромные ящики комода переполнены фотографиями, письмами, записными книжками: всё перепутано, как во сне. В тетради Марии Либерсон есть запись от пятого июля 1903 года. Вернувшись с выпускного вечера, на террасе полтавского дома три влюбленных гимназиста и три гимназистки фантазировали о том, что случится с ними в будущем. Один из мальчиков в четырнадцатом году пошел добровольцем на войну, воевал, попал в плен и три года провел у немцев, где, кстати, превосходно обучился языку. В семнадцатом он приехал в Петроград, нашел Марию, организовавшую тогда детский сад для детей, чьи отцы ушли на фронт, - и они поженились. Через три года в келье Смоленского монастыря, превращенного в общежитие для командированных инженеров и их семей, родилась дочь.
Если снимать долго, можно дождаться мгновенья, когда рассказчик почти забывает о камере и увлекается собственным рассказом, когда он - иногда первый раз в жизни - чувствует необходимость глубоко, честно и точно высказать себя. Журналисты ошибаются, думая, что он рассказывает им. Потом так же ошибаются на свой счет зрители.
Такой рассказ может быть сильнее книги.
Отца послали торгпредом в Берлин, покупать машины у Круппа, жена и малышка поехали с ним. Зиновий Маркович был человеком чистым и искренним, романтическим коммунистом, за что его время от времени исключали из партии. Однажды он собирался в отпуск в Россию, когда позвонил телефон. «Я хочу с вами встретиться, - сказал отцу незнакомый мужчина. - Это имеет отношение к вашей судьбе». - «Кто вы?» - «Считайте, что хиромант». Они встретились в кафе. - «Не уезжайте. Вы не вернетесь». Отец решил, что это провокация. Мать умоляла не искушать судьбу. Он поехал.
Что подтвердил двадцатый век? Что нет жизни всех, - есть жизнь одного человека. Что только один в поле и воин. Что он сам и поле. Что порядочность существеннее свободы, равенства и братства. Мы, наверное, будем правы, заметив, что лилина жизнь глубоко и ясно выразила век, но не думайте, что от этого наш замысел значительней. Частное больше общего, оно включает общее в себя, - не наоборот.
Через месяц Лиля и мама встречали отца на вокзале, но он не приехал. Пришла телеграмма: «Задерживаюсь, подробности письмом». Письмо передали знакомые: перед отправлением поезда Москва-Берлин в купе зашли два чекиста и велели отцу выходить. Он был уверен, что это арест, но в НКВД только отобрали иностранный паспорт и сказали: «Вы нужнее здесь».
Мать была расстроена - и обижена: тем, что отец не послушался ее и уехал, этой его невыносимой преданностью большевикам... Она решила, что сумеет и одна. Взяла девятилетнюю Лилю и поплыли к бабушке в Палестину.
Трапов не спускали. Могучие арабы хватали пассажиров и бросали с палубы в лодки, где их ловили другие арабы.
Дед уже умер. Бабушка оказалась симпатичной гранд-дамой с прической и украшениями. Она жила на небольшой вилле с садом из пяти апельсиновых деревьев - приехав в Палестину, дед нашел способ опреснять колодцы и разбогател. Вилла называлась «Лили».
Сюжет этого фильма - не судьба, а воспоминание. Знаю, что многие предпочитают смотреть на извержение вулкана, а не на лицо, и тоскуют, если кадры меняются не достаточно часто. Это проблемы зрения.
Только посмотрев рассказ на экране, мы поймем, в какой художественной поддержке он нуждается. Думаю, что предстоят съемки в квартире Лунгиных (выражаясь производственно, - интерьеры, фотографии, деликатно снятые сцены семейного быта), на московских улицах, в Берлине, Париже, Ницце или Биаррице. Возможно, мы повторим некоторые главы лилиного рассказа, придя с ней на Гогенцоллернпляц, где начиналось детство (теперь на месте домика и сквера стоят небоскребы); посетив лицей недалеко от Монпарнаса - здесь и теперь лицей; встретившись со знаменитым историком Жан-Пьером Вернаном, который прожил полную любви жизнь с самой близкой подругой лилиного детства, дочерью русского эсера...
Не зная в точности, что мы будем снимать, я чувствую интонацию этих кадров: с такой ясностью и таинственностью предстают во сне знакомые места и предметы, превращаются друг в друга, не удивляя, и кажется - сейчас откроется самая главная, давно предполагаемая и радостная тайна; разрозненное, случайное, далекое и мелкое предстает совершенной картиной какого-то знакомого автора... очень знакомого... ну, конечно... как же его?..
Я думаю, фильм получится длиной в одиннадцать серий по сорок минут.
Пароход уходил в святую субботу. Поколебавшись, бабушка надела густую вуаль и поехала провожать.
Из Берлина перебрались в Париж. Мама сделала несколько кукол (не щадя меха единственной шубы) устроила кукольный театр. Играли втроем: она, Лиля, их подруга. На французском, русский репертуар. «Репку». Летом выезжали к океану, выступали перед курортниками в Ницце и Биаррице.
Отец писал из Москвы. Уходя на работу, отправлял дочери открытку: у Лили их столько, сколько дней они не виделись. Жил он у брата - своей квартиры не было. Некуда было поставить раскладушку, и отец спал на письменном столе, - потому что обеденный был круглым.
На столе, заваленном журналами и книгами, как всё в этом доме, стоит полинявшая, но энергичная обезьяна в жилетке и полысевшем каракулевом паричке. Высокие часы в коридоре отмечают четверть глубоким бронзовым ударом без начала и конца, как будто долетевшим издалека, и, чуть погодя, как заведено уже много десятилетий, настенные часы в гостиной подтверждают время в легком высоком мажоре. В кабинете смеется девочка и говорит по-французски, у Лили урок. Этот дом построил перед второй мировой войной архитектор Лев Лунгин, и получил в нем квартиру. Здесь в новогоднюю ночь сорок шестого года его сын Сима познакомился со студенткой ИФЛИ («Ты видел ту фотографию? Сними ее. Чудо, правда? Разве в нее можно было не влюбиться? Лиля! Разве можно было в тебя не влюбиться?.. Что я и сделал. - А кто тебя привел тогда, Лиль?..»), и они не расставались никогда. За широкими окнами эркера в метели расплываются огни Нового Арбата, перед тоннелем трубит автомобильная пробка. В девяносто первом году там задавило юношу танком, и теперь над тоннелем памятник. В девяносто третьем здесь стреляли, и в центральном стекле пластырем крест-накрест заклеена дырочка от пули. Пулю искали по всей квартире, отодвигали старинный буфет, ломящийся от рукописей, смотрели за картинами, которые дарили хозяевами неизвестные и опальные, а ныне знаменитые авторы, снимали узкий прямоугольный зеленый абажур пятисвечного торшера, двигали могучие кресла, в которых сиживали прекрасные люди века, и, конечно, заглядывали под уставленный фотографиями секретер, - но так и не нашли.
Однажды мама сказала: от судьбы не уйдешь, мы должны вернуться в Москву. Весной 1933 года через Германию ехать было уже нельзя, но нашелся поезд через Швейцарию. В переполненных вагонах веселились лыжники. Они вышли в Альпах и стало тихо. Дальше состав шел почти пустым.
Пустяки, дело житейское; я красивый, умный, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. - Лилианна Лунгина знает удачу, о какой литературный переводчик наверняка не смеет мечтать: выражения, переведенные ею, стали русскими народными поговорками. На Карлсоне воспитаны лучшие дети среди нескольких поколений советских детей. Иногда Астрид Линдгрен звонит Лиле: «Я прочитала в газете, как у вас трудно, и - только, пожалуйста, не обижайся, ладно? - я послала тебе в конверте сто долларов. Что ты плачешь, ты бы тоже мне послала. Кстати, уже прошло два месяца. У вас что, так плохо работает почта?»
Она перевела «Пеппи», Гофмана, Стриндберга, Ибсена, Бёлля, Фриша, Мориака, Колетт, Ибсена и Виана. Ее муж был известным драматургом, сочинившим, скажем, «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен», «Внимание-черепаху», «Розыгрыш», «Певчего дрозда» и «Агонию». Два их сына стали кинорежиссерами, и один уже всемирно знаменит.
Но значение этого дома еще больше того, что сами Лунгины сделали в литературе, театре и кино. Здесь всегда верили в добро и жили по этой вере. Приходя в этот дом, многие расправляли плечи.
На пограничном пункте Негорелое мама решила дать отцу телеграмму, и они вышли из вагона. На перроне, у самых колес и дальше, сколько видел глаз, лежали измученные голодом люди. Добраться до вокзала было невозможно. Девочка в синем пальто с золотыми пуговицами чувствовала на себе тяжелые взгляды, каких не видала прежде. Она расплакалась. Мама увела ее в вагон и никак не могла успокоить. «Я не хочу туда, - повторяла девочка, - я не хочу туда ехать».
Огромная траурная фотография Симы так и стоит на буфете - напечатали много маленьких, но все разобрали друзья. Когда никто не видит, я заглядываю в полутьму гостиной, смотрю на фото и думаю: как ему тут одиноко среди этих цветов... И мне становится стыдно и смешно: разве он - тут, на листе бумаги? И разве мы расстаемся, когда я ухожу из его дома? Разве на самом деле что-то исчезает? - нет, - это наше зрение пока несовершенно.
Кинорежиссер Павел Лунгин о фильме "Подстрочник"
Мне кажется, что фильм объективно интересен, потому что это необыкновенный человеческий документ. Мой дед работал в "Экспорт-импорте", поэтому детство мамы прошло в Берлине и Париже. Затем возвращение в Россию, 1930-е годы. Поразительная школа, где с ней в одном классе учились Самойлов, Нусинов, Черняев. Потом - легендарный ИФЛИ. Война, эвакуация, 1960-е, первое диссидентство, первая "оттепель", Некрасов, Галич, Твардовский. И про все это рассказано живым голосом, с юмором.
Фильм снимался так: это были три дня разговоров, по несколько часов. Мама дружила с Олегом Дорманом - он учился у моего отца. Я сам не смог бы это снять. Близкий человек не может видеть все так, как увидел Олег, - изнутри, но при этом немного со стороны. Это ведь как исповедь - не в смысле покаяния, а в смысле подробного длинного рассказа о жизни.
Многие истории, например, из эвакуации меня удивили - я не слышал их никогда. 1960-е были уже при мне, я был сначала мальчиком, потом подростком и все происходило у меня на глазах. Дружба с Виктором Некрасовым, например. Мы с ним были очень близки.
"Подстрочник" - революционный проект. Он абсолютно антигламурен, антискандален. Он про сущностное, про человеческое. Мама была необычайно открыта: к нам постоянно приходили мои школьные друзья, оставались ночевать. Она могла привести домой каких-то людей, с которыми, например, познакомилась в поезде. У нее была ориентация на человеческое, на духовное. И полная невключенность в материальный мир - это все в фильме есть.
“Я считала себя такой французской штучкой, умной девочкой. Мне все говорили: умная, умная - я столько раз это слышала, что подумала: может, вправду умная? А вот Сима как-то дал мне пример, урок: “Нельзя об этом думать, это вообще тебя не касается. Это других касается - умная ты или глупая. А каждый человек, любой, стоит внимательного отношения”. Сима склонялся к людям, как к цветам склоняются те, кто любит цветы, зная, что самый жалкий полевой цветок имеет свою прелесть…” Лилианна Лунгина
Ирина Петровская и Леонид Парфенов (Эхо Москвы) о фильме "Подстрочник"
Олег Дорман рассказывает о фильме "Подстрочник"
Долгая жизнь Лилианны Лунгиной прошла через разные страны и удивительно глубоко и ясно выразила двадцатый век. Век, который подтвердил, что нет жизни всех, - есть жизнь одного человека. Что только один в поле и воин; что он сам и поле. Что порядочность существеннее свободы, равенства, братства. Что человек - не игрушка обстоятельств, не жертва жизни, а неиссякаемый и потому неуязвимый источник добра. Коротко говоря, именно об этом ее рассказ и наш фильм.
Лилианна Зиновьевна Лунгина - прославленная литературная переводчица, в ее переводах русские читатели узнали «Малыша и Карлсона», «Пеппи», романы Гамсуна, Стриндберга, Фриша, Сименона, Бёлля и Виана.
Несколько лет назад во Франции вышла книга воспоминаний Лилианны Лунгиной «Les saisons de Moscou», «Московские сезоны»: она стала бестселлером и была названа французами лучшей документальной книгой года. Однако выпускать свою книгу в России Лунгина решительно не захотела.
Она считала что для соотечественников следует написать ее иначе: заново с первой до последней строки. Со своими, объясняла она, можно и нужно говорить о том, чего не поймут посторонние. И однажды согласилась предпринять этот труд перед нашей телекамерой. Думаем, книга стала просто черновиком её многодневного рассказа.
В нашем распоряжении оказался материал, который даже без монтажа производит глубочайшее впечатление на всех, кто его видел. Захватывающий и кинематографичный сам по себе, он представляется как бы устным сценарием почти уже готового фильма. Фильма, который станет, возможно, первой попыткой не просто описать, но осмыслить двадцатый век. Мы сумеем создать документальными средствами художественный роман и, с помощью архивной хроники и небольших досъемок, рассказать о грозном столетии с удивительной для исторических полотен точки зрения: точки зрения одного человека. Правда - удивительного.
В своей долгой жизни Лунгина оказалась причастна ко многим главным событиям и темам века. Детство нашей героини, родившейся в России, прошло во Франции, Палестине и Германии, в начале тридцатых годов она вернулась на родину (снова она увидит Европу только через пятьдесят лет). Пройдя через множество испытаний, тринадцатилетняя девочка возвратилась домой вполне зрелым человеком, привыкшим к свободе и приверженным гуманным ценностям. И, конечно, здесь ее нравственные правила, понятия о добре, зле, достоинстве человека столкнулись с прежде нигде и никогда не бывалой действительностью. Началось противостояние длиною в жизнь.
Пересказать повествование Лунгиной коротко, единым сюжетом, просто биографией совершенно невозможно: ну, как коротко изложить «Детство…» Льва Толстого? Это совсем не случайный пример: Лунгина, с беспощадной зоркостью рассматривая собственное развитие с малых лет до последних дней, вовлекает зрителей в приключения души и делает внутренние события не менее увлекательными, чем внешние. История о ссоре девочки с мамой выходит не менее важной и мощной, чем история о том, как девушка попала в НКВД. Но притом рассказ Лунгиной уникален сочетанием исповедальности и масштабности, крупного и общего плана: это и портрет и фреска, потому что героиня ни на минуту не упускает из виду жизнь общую, общественную, пытаясь представить зрителям судьбу России и отчасти Европы в закончившемся веке. Именно такое переплетение создает напряженную драматургию повествованья и позволяет обогатить его исторической хроникой.
Семейная драма - и судьбы русских эмигрантов «первой волны», первая любовь - и столкновение с зарождающимся немецким фашизмом, смерть отца - и трагедии тридцать седьмого года. Быт и нравы предвоенной Москвы, аресты и казни, студенчество и профессура после «венгерских событий», движение сопротивления, распад советской империи: вот некоторые исторические темы устного романа Лунгиной (прежде бывшие драматическими сюжетами ее собственной судьбы).
Любовь, верность, самоотверженность, предательство, трусость, смерть - вот темы, которые составляют главный сюжет ее рассказа.
Марина Цветаева, Виктор Некрасов, Давид Самойлов, Твардовский, Солженицын, Евтушенко, Хрущев, Синявский, Бродский, Астрид Линдгрен - и люди не знаменитые, но представляющие судьбы столь разных слоев общества, что всех вместе их можно назвать «русский народ», - вот герои ее повествования, участники и друзья ее жизни.
Лунгина обладает редким даром рассказчицы, она говорит легко, просто, весело, а выходит глубоко и трогательно. Говорит не для избранных, не для всех - для каждого. Это не записные байки, как бывает; мысль и чувство рождаются на наших глазах, и следить за их рождением не менее увлекательно, чем за погоней с выстрелами.
На основе снятого материала сформированы одиннадцать насыщенных драматических серий. Рассказ Лунгиной, повторим, дает прекрасный повод именно для зрелища, и нам нужна выразительная хроника по каждому десятилетию минувшего века - помимо богатого фотоархива, который находится в нашем распоряжении. Какая именно понадобится хроника и где она находится - уже известно. Кроме того, следуя за рассказом, нужно провести довольно простые съемки в местах, где происходили описываемые события - Полтаве, Феодосии, Иерусалиме, Берлине, Париже, Сен-Жан де Люце, Набережных Челнах. И, наконец, несколько съемочных смен в квартире Лунгиных и на улицах Москвы.
Здесь заканчивается описание проекта, но нам кажется важным добавить еще несколько слов. - Главное содержание будущего фильма невозможно передать на письме, потому что, как будто помимо сюжета, оно определяется личностью героини. Лунгина и ее муж, известный сценарист, соавтор фильмов «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Жил певчий дрозд», «Агония» и др., принадлежали к тому высшему роду людей, чьё превосходство очевидно, необидно и признаваемо всяким, кто только оказывается рядом с ними.
Мало кому на свете достается счастье встретить таких людей. А ведь другие люди, вероятно, - самое важное в нашей жизни. По другим людям мы судим о жизни, о том, чем способен быть человек, какой может быть любовь, верность, храбрость, и правда ли то, что пишут в книжках, - мы приобретаем надежду или безверие, вдохновение или тоску.
Нам кажется несомненно важным, чтобы рассказ Лунгиной услышали как можно больше людей. Именно сейчас, когда уже не общество определяет, как жить человеку, но наоборот - общая жизнь зависит от того, найдет ли себя каждый отдельный человек. Именно теперь, в пору всеобщего одиночества и нравственной растерянности, человеку особенно важен пример подлинно свободной личности. И хотя нелегко представить такой глубокий, художественный, неторопливый рассказ в сегодняшнем русском эфире, мы знаем, что никуда не исчезли сотни тысяч людей, для которых он будет жизненно-важен.
ПОДСТРОЧНИК
Предложение о работе над телефильмом
Нет страха сильней, чем страх расставания.
Лиля сказала после поминок: «В нашей с Симой жизни было много сказочного, и я всегда думала - хорошо, чтоб она и кончилась, как в сказке: жили долго и счастливо и умерли в один день».
Деловитая, румяная мысль о том, что нужно бы поторопиться со съемками, не раз заставляла меня откладывать их. И потому, что противен ее цинизм. И потому, что не надо снимать кино ради памяти, памяти ему не заменить; может быть, вы тоже с удивлением замечали, как фотокарточки обедняют воспоминания. Но главное, - чем сильнее страх расставания, тем оно сомнительней. Такая спешка - пускай не журналистски хищная, а любовная, - была бы предательством по отношению к чувству волшебной тайны жизни, которое я так хорошо знал в доме Лунгиных. Это чувство непостоянно, точней - редко, но узнав раз, понимаешь, что должен быть верен ему всегда.
- Ты веришь, что там что-то есть?
- Наверное, это мне легче по молодости.
- Сима тоже верил. Он не сомневался. А я... хотела бы верить.
Я предполагаю, что есть «там», потому что видел жизнь в этом доме.
Не знал бы их - не знал бы много лучшего и главного на свете.
Приз за лучшую книгу документальной прозы, который ежегодно присуждают читатели знаменитого французского журнала «Elle», - это сама книга, в тяжелой зеркальной обложке. Читая выгравированное на зеркале название, смущенный автор видит себя. Lilianne Loungine, которую внимательные русские читатели знают как Лилианну Лунгину, не собиралась писать воспоминаний; вообще не собиралась писать. Французская журналистка, ее подруга, разговаривала с Лилей под магнитофон, стенографировала запись и выпустила бестселлер «Московские сезоны». Я спросил Лилю, почему бы не перевести книгу на русский, она ответила: по-русски нужно написать ее иначе.
Как иначе?
...Дедушка с бабушкой держали аптеку в Полтаве; кроме лекарств там продавались игрушки и сласти. Во время погромов дедушка командовал еврейской дружиной самообороны, но это занятие ему быстро надоело, и в 1907 году с женой и семнадцатилетней дочерью он переехал в Берлин, а оттуда в Палестину. Здесь дочери стало скучно, и она вернулась в Россию, в Петербург. То был год депрессии, по стране катилась волна самоубийств: молодые люди как будто предчувствовали наступление страшного века. Девушка дала в газету объявление: организуется «Кружок одиноких», и у нее стали встречаться растерянные и отчаявшиеся; вместе было легче. Несколько лет назад знакомые показали Лиле в дневнике Александра Блока: «героическая Мария Либерсон создала кружок одиноких».
...Огромные ящики комода переполнены фотографиями, письмами, записными книжками: всё перепутано, как во сне. В тетради Марии Либерсон есть запись от пятого июля 1903 года. Вернувшись с выпускного вечера, на террасе полтавского дома три влюбленных гимназиста и три гимназистки фантазировали о том, что случится с ними в будущем. Один из мальчиков в четырнадцатом году пошел добровольцем на войну, воевал, попал в плен и три года провел у немцев, где, кстати, превосходно обучился языку. В семнадцатом он приехал в Петроград, нашел Марию, организовавшую тогда детский сад для детей, чьи отцы ушли на фронт, - и они поженились. Через три года в келье Смоленского монастыря, превращенного в общежитие для командированных инженеров и их семей, родилась дочь.
Если снимать долго, можно дождаться мгновенья, когда рассказчик почти забывает о камере и увлекается собственным рассказом, когда он - иногда первый раз в жизни - чувствует необходимость глубоко, честно и точно высказать себя. Журналисты ошибаются, думая, что он рассказывает им. Потом так же ошибаются на свой счет зрители.
Такой рассказ может быть сильнее книги.
Отца послали торгпредом в Берлин, покупать машины у Круппа, жена и малышка поехали с ним. Зиновий Маркович был человеком чистым и искренним, романтическим коммунистом, за что его время от времени исключали из партии. Однажды он собирался в отпуск в Россию, когда позвонил телефон. «Я хочу с вами встретиться, - сказал отцу незнакомый мужчина. - Это имеет отношение к вашей судьбе». - «Кто вы?» - «Считайте, что хиромант». Они встретились в кафе. - «Не уезжайте. Вы не вернетесь». Отец решил, что это провокация. Мать умоляла не искушать судьбу. Он поехал.
Что подтвердил двадцатый век? Что нет жизни всех, - есть жизнь одного человека. Что только один в поле и воин. Что он сам и поле. Что порядочность существеннее свободы, равенства и братства. Мы, наверное, будем правы, заметив, что лилина жизнь глубоко и ясно выразила век, но не думайте, что от этого наш замысел значительней. Частное больше общего, оно включает общее в себя, - не наоборот.
Через месяц Лиля и мама встречали отца на вокзале, но он не приехал. Пришла телеграмма: «Задерживаюсь, подробности письмом». Письмо передали знакомые: перед отправлением поезда Москва-Берлин в купе зашли два чекиста и велели отцу выходить. Он был уверен, что это арест, но в НКВД только отобрали иностранный паспорт и сказали: «Вы нужнее здесь».
Мать была расстроена - и обижена: тем, что отец не послушался ее и уехал, этой его невыносимой преданностью большевикам... Она решила, что сумеет и одна. Взяла девятилетнюю Лилю и поплыли к бабушке в Палестину.
Трапов не спускали. Могучие арабы хватали пассажиров и бросали с палубы в лодки, где их ловили другие арабы.
Дед уже умер. Бабушка оказалась симпатичной гранд-дамой с прической и украшениями. Она жила на небольшой вилле с садом из пяти апельсиновых деревьев - приехав в Палестину, дед нашел способ опреснять колодцы и разбогател. Вилла называлась «Лили».
Сюжет этого фильма - не судьба, а воспоминание. Знаю, что многие предпочитают смотреть на извержение вулкана, а не на лицо, и тоскуют, если кадры меняются не достаточно часто. Это проблемы зрения.
Только посмотрев рассказ на экране, мы поймем, в какой художественной поддержке он нуждается. Думаю, что предстоят съемки в квартире Лунгиных (выражаясь производственно, - интерьеры, фотографии, деликатно снятые сцены семейного быта), на московских улицах, в Берлине, Париже, Ницце или Биаррице. Возможно, мы повторим некоторые главы лилиного рассказа, придя с ней на Гогенцоллернпляц, где начиналось детство (теперь на месте домика и сквера стоят небоскребы); посетив лицей недалеко от Монпарнаса - здесь и теперь лицей; встретившись со знаменитым историком Жан-Пьером Вернаном, который прожил полную любви жизнь с самой близкой подругой лилиного детства, дочерью русского эсера...
Не зная в точности, что мы будем снимать, я чувствую интонацию этих кадров: с такой ясностью и таинственностью предстают во сне знакомые места и предметы, превращаются друг в друга, не удивляя, и кажется - сейчас откроется самая главная, давно предполагаемая и радостная тайна; разрозненное, случайное, далекое и мелкое предстает совершенной картиной какого-то знакомого автора... очень знакомого... ну, конечно... как же его?..
Я думаю, фильм получится длиной в одиннадцать серий по сорок минут.
Пароход уходил в святую субботу. Поколебавшись, бабушка надела густую вуаль и поехала провожать.
Из Берлина перебрались в Париж. Мама сделала несколько кукол (не щадя меха единственной шубы) устроила кукольный театр. Играли втроем: она, Лиля, их подруга. На французском, русский репертуар. «Репку». Летом выезжали к океану, выступали перед курортниками в Ницце и Биаррице.
Отец писал из Москвы. Уходя на работу, отправлял дочери открытку: у Лили их столько, сколько дней они не виделись. Жил он у брата - своей квартиры не было. Некуда было поставить раскладушку, и отец спал на письменном столе, - потому что обеденный был круглым.
На столе, заваленном журналами и книгами, как всё в этом доме, стоит полинявшая, но энергичная обезьяна в жилетке и полысевшем каракулевом паричке. Высокие часы в коридоре отмечают четверть глубоким бронзовым ударом без начала и конца, как будто долетевшим издалека, и, чуть погодя, как заведено уже много десятилетий, настенные часы в гостиной подтверждают время в легком высоком мажоре. В кабинете смеется девочка и говорит по-французски, у Лили урок. Этот дом построил перед второй мировой войной архитектор Лев Лунгин, и получил в нем квартиру. Здесь в новогоднюю ночь сорок шестого года его сын Сима познакомился со студенткой ИФЛИ («Ты видел ту фотографию? Сними ее. Чудо, правда? Разве в нее можно было не влюбиться? Лиля! Разве можно было в тебя не влюбиться?.. Что я и сделал. - А кто тебя привел тогда, Лиль?..»), и они не расставались никогда. За широкими окнами эркера в метели расплываются огни Нового Арбата, перед тоннелем трубит автомобильная пробка. В девяносто первом году там задавило юношу танком, и теперь над тоннелем памятник. В девяносто третьем здесь стреляли, и в центральном стекле пластырем крест-накрест заклеена дырочка от пули. Пулю искали по всей квартире, отодвигали старинный буфет, ломящийся от рукописей, смотрели за картинами, которые дарили хозяевами неизвестные и опальные, а ныне знаменитые авторы, снимали узкий прямоугольный зеленый абажур пятисвечного торшера, двигали могучие кресла, в которых сиживали прекрасные люди века, и, конечно, заглядывали под уставленный фотографиями секретер, - но так и не нашли.
Однажды мама сказала: от судьбы не уйдешь, мы должны вернуться в Москву. Весной 1933 года через Германию ехать было уже нельзя, но нашелся поезд через Швейцарию. В переполненных вагонах веселились лыжники. Они вышли в Альпах и стало тихо. Дальше состав шел почти пустым.
Пустяки, дело житейское; я красивый, умный, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. - Лилианна Лунгина знает удачу, о какой литературный переводчик наверняка не смеет мечтать: выражения, переведенные ею, стали русскими народными поговорками. На Карлсоне воспитаны лучшие дети среди нескольких поколений советских детей. Иногда Астрид Линдгрен звонит Лиле: «Я прочитала в газете, как у вас трудно, и - только, пожалуйста, не обижайся, ладно? - я послала тебе в конверте сто долларов. Что ты плачешь, ты бы тоже мне послала. Кстати, уже прошло два месяца. У вас что, так плохо работает почта?»
Она перевела «Пеппи», Гофмана, Стриндберга, Ибсена, Бёлля, Фриша, Мориака, Колетт, Ибсена и Виана. Ее муж был известным драматургом, сочинившим, скажем, «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен», «Внимание-черепаху», «Розыгрыш», «Певчего дрозда» и «Агонию». Два их сына стали кинорежиссерами, и один уже всемирно знаменит.
Но значение этого дома еще больше того, что сами Лунгины сделали в литературе, театре и кино. Здесь всегда верили в добро и жили по этой вере. Приходя в этот дом, многие расправляли плечи.
На пограничном пункте Негорелое мама решила дать отцу телеграмму, и они вышли из вагона. На перроне, у самых колес и дальше, сколько видел глаз, лежали измученные голодом люди. Добраться до вокзала было невозможно. Девочка в синем пальто с золотыми пуговицами чувствовала на себе тяжелые взгляды, каких не видала прежде. Она расплакалась. Мама увела ее в вагон и никак не могла успокоить. «Я не хочу туда, - повторяла девочка, - я не хочу туда ехать».
Огромная траурная фотография Симы так и стоит на буфете - напечатали много маленьких, но все разобрали друзья. Когда никто не видит, я заглядываю в полутьму гостиной, смотрю на фото и думаю: как ему тут одиноко среди этих цветов... И мне становится стыдно и смешно: разве он - тут, на листе бумаги? И разве мы расстаемся, когда я ухожу из его дома? Разве на самом деле что-то исчезает? - нет, - это наше зрение пока несовершенно.
Кинорежиссер Павел Лунгин о фильме "Подстрочник"
Мне кажется, что фильм объективно интересен, потому что это необыкновенный человеческий документ. Мой дед работал в "Экспорт-импорте", поэтому детство мамы прошло в Берлине и Париже. Затем возвращение в Россию, 1930-е годы. Поразительная школа, где с ней в одном классе учились Самойлов, Нусинов, Черняев. Потом - легендарный ИФЛИ. Война, эвакуация, 1960-е, первое диссидентство, первая "оттепель", Некрасов, Галич, Твардовский. И про все это рассказано живым голосом, с юмором.
Фильм снимался так: это были три дня разговоров, по несколько часов. Мама дружила с Олегом Дорманом - он учился у моего отца. Я сам не смог бы это снять. Близкий человек не может видеть все так, как увидел Олег, - изнутри, но при этом немного со стороны. Это ведь как исповедь - не в смысле покаяния, а в смысле подробного длинного рассказа о жизни.
Многие истории, например, из эвакуации меня удивили - я не слышал их никогда. 1960-е были уже при мне, я был сначала мальчиком, потом подростком и все происходило у меня на глазах. Дружба с Виктором Некрасовым, например. Мы с ним были очень близки.
"Подстрочник" - революционный проект. Он абсолютно антигламурен, антискандален. Он про сущностное, про человеческое. Мама была необычайно открыта: к нам постоянно приходили мои школьные друзья, оставались ночевать. Она могла привести домой каких-то людей, с которыми, например, познакомилась в поезде. У нее была ориентация на человеческое, на духовное. И полная невключенность в материальный мир - это все в фильме есть.
“Я считала себя такой французской штучкой, умной девочкой. Мне все говорили: умная, умная - я столько раз это слышала, что подумала: может, вправду умная? А вот Сима как-то дал мне пример, урок: “Нельзя об этом думать, это вообще тебя не касается. Это других касается - умная ты или глупая. А каждый человек, любой, стоит внимательного отношения”. Сима склонялся к людям, как к цветам склоняются те, кто любит цветы, зная, что самый жалкий полевой цветок имеет свою прелесть…” Лилианна Лунгина