Существует ли истина?
Слово великому режиссёру Андрею Тарковскому:
"В этой связи всплывает в памяти разговор Ставрогина с Шатовым из "Бесов" Достоевского:
- Я хотел лишь узнать: веруете ли вы сами в Бога или нет, - сурово посмотрел на него Николай Всеволодович.
- Я верую в Россию, в её православие... Я верую в тело Христово... Я верю, что новое пришествие совершится в России... Я верую, - залепетал в исступлении Шатов.
- А в Бога? В Бога?
- Я... я буду веровать в Бога.
Что к этому добавить? Здесь гениально угадано то смятенное состояние души, её ущербность и неполноценность, которая становится всё более стойким признаком современного человека - его можно определить как духовного импотента.
Прекрасное скрыто от глаз тех, кто не взыскует истины, кому она противопоказана. Эта глубокая бездуховность не воспринимающего, но судящего искусство, его нежелание и неготовность задуматься о смысле и цели своего бытия в высоком смысле - очень часто подменяется до вульгарности примитивным восклицанием: "не нравится!" или "неинтересно!". С подобным критерием современный человек не способен задумываться об истине. Это сильный аргумент. Но он принадлежит слепорождённому, которому пытаются описать радугу. Он остаётся просто глух к тому страданию, через которое прошёл художник, дабы поделиться с другими обретённой им истиной.
Но что это такое, истина?
Кажется мне, что одна из самых грустных вещей, что происходят в наше время, - это окончательное разрушение в сознании человека того, что связано с осмыслением и пониманием прекрасного. Современная массовая культура, рассчитанная на "потребителя", калечит души, преграждая человеку путь к коренным вопросам его существования, к осознанию самого себя как существа духовного. И, тем не менее, художник не может быть глух к зову истины, которая единственно и определяет его творящую волю, организует её. Только в этом случае он способен передать свою веру другому. Художник, не имеющий веры, подобен слепорождённому живописцу.
Ошибочно говорить о том, что художник "ищет" свою тему. Тема вызревает в нём, как плод, начинает требовать своего выражения. Это подобно родам. Поэту нечем гордиться - он не хозяин положения, он - слуга. Творчество для него единственно возможная форма существования, и каждое его произведение адекватно поступку, который он не может своевольно отменить. Ощущение же правомерности череды последовательных поступков, их закономерности возникает только в том случае, если существует вера и идеал - лишь она скрепляет систему образов (читай: систему жизни). Что такое моменты озарения, если не мгновенно ощущаемая истина?
Смысл религиозной истины в надежде. Философия ищет истину, определяя смысл человеческой деятельности, рамки людского разума, смысл существования. Даже тогда, когда философ приходит к мысли о бессмысленности бытия и тщете человеческих усилий.
Функциональная же предназначенность искусства не в том, как это часто полагают, чтобы внушать мысли, заражать идеями, служить примером. Цель искусства заключается в том, чтобы подготовить человека к смерти, вспахать и взрыхлить его душу, сделать её способной обратиться к добру.
Соприкасаясь с шедевром, человек начинает слышать тот же призыв, который пробудил и художника к его созданию. Когда осуществляется связь произведения со зрителем, человек испытывает высокое и очищающее духовное потрясение. В сфере особого биополя, объединяющего шедевр с тем, кто его принимает, обнаруживаются лучшие стороны нашей души, и мы жаждем их высвобождения. Мы узнаём и открываем себя в эти минуты в бездонности наших возможностей, в глубине собственных чувств.
Как трудно, кроме самого общего ощущения гармонии, говорить о великом произведении! Точно есть особые бесспорные параметры для его определения и выделения из среды соответствующих явлений. К тому же ценность того или иного произведения искусства в значительной степени относительна по отношению к воспринимающему. Шедевр - это законченное, завершённое в своем абсолютном значении суждение о реальности, цена которого определяется выраженной в нём полнотой человеческой индивидуальности в её взаимодействии с духом.
Принято думать, что значимость произведения искусства способна проявляться в соотнесении его с людьми, в осуществлении контакта с обществом. В общей форме это верно, но парадокс состоит в том, что в этом контексте произведение искусства оказывается в полной зависимости от тех, кто его воспринимает: кто способен или не способен ощутить и потянуть нити, связывающие данное произведение как с миром в целом, так и с данной человеческой индивидуальностью, состоящей всякий раз в своих собственных взаимоотношениях с реальностью. Гёте тысячу раз прав, когда он говорит, что прочесть хорошую книгу так же трудно, как её написать. Невозможно претендовать на объективность своей точки зрения, своей оценки. Некая лишь относительно объективная возможность оценки проступает через разнообразие интерпретаций. И иерархическая ценность того или иного произведения искусства в глазах масс и глазах большинства зачастую определяется довольно случайными обстоятельствами - например, насколько повезло данному произведению с его толкователями. Или по-другому: круг эстетических пристрастий того или иного человека иногда может характеризовать для других не столько эти произведения сами по себе, сколько индивидуальность воспринимающего их субъекта.
Исследователь, как правило, обращается к тем или иным примерам из области искусства чаще всего для иллюстрации своей концепции, и, к сожалению, гораздо реже зависит от непосредственного и живого эмоционального контакта с самим произведением. Для чистого восприятия нужна собственная недюжинная способность оригинального, независимого и "невинного" суждения. Обычно же человек ищет опору своему мнению в контексте известных ему примеров и явлений. И произведение искусства расценивается в соответствии и по аналогии с субъективной задачей или частными возможностями. Правда, с другой стороны, произведение искусства обретает свою особую изменчивую и разнообразную жизнь в множественности приложимых к нему суждений, часто обогащающих его и дающих некоторую дополнительную объёмность существованию.
"...Творения великих поэтов ещё не прочитаны человечеством - ибо читать их умеют лишь великие поэты. А массы читают их так же, как они читают по звёздам - в лучшем случае, как астрологи, но не астрономы. Большинство людей научаются читать лишь для удобства, как учатся считать ради записи расходов и чтобы их не обсчитали. Но о чтении как о благородном духовном упражнении они почти не имеют понятия, а между тем только это и есть чтение в высшем смысле слова, - не то, что сладко баюкает нас, усыпляя высокие чувства, а то, к чему приходится тянуться на цыпочках, чему мы посвящаем лучшие часы бодрствования".
Так сказал Торо на одной из страниц своего замечательного "Уолдена".
Несомненно, что создание шедевра невозможно без максимально искреннего отношения художника к материалу. В чернозёме алмазов не найдёшь - их ищут подле вулканов. Художник не может быть отчасти искренним, как не может искусство быть лишь приближением к прекрасному. Искусство - это сама форма существования абсолютно прекрасного и завершённого.
А прекрасное и завершённое в искусстве - шедевральное - видится мне там, где не удаётся вычленить или предпочесть ни одну тенденцию - ни в идейном, ни в эстетическом смысле - без ущерба целостности произведения. В шедевре невозможно один из компонентов предпочесть другому, а его создателя как бы "поймать за руку", сформулировав его окончательные цели и задачи. "Искусство заключается в том, чтобы его не было заметно", - писал Овидий. Энгельс настаивал на том, что "чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства".
Произведение искусства живёт и развивается, подобно любому естественному организму, через борьбу противоположных начал. Противоположности в нём переливаются друг в друга, как бы выводя его смысл в бесконечность. Идея, его определяющая тенденция скрывается за равновесием составляющих её противоречивых начал - тогда конечная "победа" над произведением искусства (то есть одно-значное прояснение его мысли и задачи) оказывается невозможной. Вот поэтому Гёте заметил, что "чем недоступнее рассудку произведение, тем оно выше".
Шедевр - это некое замкнутое в себе пространство, не переохлаждаемое и не перегреваемое внутри себя. Прекрасное заключено в равновесии частей. И парадокс заключается в том, что чем совершеннее творение, тем, на самом деле, определённее осознается отсутствие рождаемых этим творением ассоциаций. Совершенное - уникально. Или способно породить бесконечное количество ассоциаций, что в конечном счёте то же самое.
Чрезвычайно точны и выразительны соображения по этому поводу, высказанные Вячеславом Ивановым. Он говорит о целокупности художественного образа (только называя его символом) следующее:
"Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своём значении, когда он изрекает на своём сокровенном (иератическом и магическом) языке намёка и внушения нечто неизлагаемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многомыслен и всегда тёмен в последней глубине... Он органическое образование, как кристалл. .. Он даже некая монада, и тем отличается от сложного и разложимого состава аллегории, притчи или сравнения. …Символы несказанны и неизъяснимы, и мы беспомощны перед целостным смыслом""
(c) Андрей Тарковский. "Запечатлённое время"