ГОРАЗДО ДОРОЖЕ КУРИЦЫ
Влево, броском к вчерашней воронке. Не спрашивайте, откуда я знаю, что ко вчерашней. Пахнет она по другому, что ли? Оттуда, пользуясь крошечной впадинкой, правее. Хоть слабый, но шанс на уменьшение размера моей тушки в прицеле пулемета на крыше бронетранспортера.
Быстро, быстро, быстро!!! Я видел, как попали в Серого. Его просто остановило на бегу и отбросило назад в облаке алых брызг. Он умер молча, как и жил, а я почему-то только сейчас понял, что никогда не слышал его голоса. Непостижимо, но он как-то умудрялся отлично обходиться без этого. Хотя я и знал-то его всего-ничего...
Зигзагом, зигзагом! Шевели лапами, бегемот беременный! Поднажми, уже немного осталось. Вокруг воздух воет от свинца как волки в степи, он входит в глотку неохотно, как будто толчками от близких разрывов. Дышать нечем, настолько много гари. Я почти задыхаюсь, тяжелый груз давит к земле, я почти оглох от непрерывной канонады и наверное поэтому не слышу и не вижу взрыва, который накрыл Гошку. В забитые грохотом уши бьет его жуткий крик, в котором страшная боль и неистовая ярость хищника на сантиметр не дотянувшегося до глотки врага. И вот тут огонь сконцентрировали уже на мне.
Больно. Гораздо больнее, чем когда тебя лупит палкой здоровенный дворник. Но тогда я еще сгорал от стыда и было за что. Он держал кур, а я не ел четыре дня... Сейчас же только злость. Боль и злость. Кто знает, может быть Гошке еще повезло -- его крик оборвался так же резко, как и возник. Почему у него не детонировали сумки? Это бы я точно услышал. Но Гошка уже минуту молчит, а я, полузасыпанный землей, с разорванным брюхом еще почему-то живу. И все еще знаю, зачем.
Я плохо помню мать, а отца никогда не видел. Смутно, как в растрепанных снах, я помню ее ласку и нежность. Уют и тепло, который всегда был рядом с ней, куда бы нас не забрасывала судьба: я помню, что мы часто перебирались с места на место. А потом я оказался один. Один на один с улицей, никому не нужный, грязный, ободранный, вечно голодный ребенок.
Вроде потише стало, нет? На нас больше внимания не обращают, а два максима и дегтярь нашей полуроты они задавили еще в самом начале. Сейчас подойдут и зачистят окопы пулеметами от ошметков батальона. Три дня назад вполне себе полнокровного батальона. Как будто целую вечность назад это было. Я слышу взрыкивание надвигающихся танков и еще какое-то рычание справа... Гошка! С трудом повернув голову, я вижу как он из последних сил с развороченным тазом с утробным рычанием, оставляя за собой красную полосу на грязном снегу, по сантиметру толкает себя вперед. Штырь вертикален, сумки целы. Но судя по звуку, танки еще далеко. Он не доползет... Если я не встану, все будет зря. Ох, как же больно...
Меня чуть не убили за ту курицу. Отбил меня какой-то военный, сначала давший дворнику в морду, а потом купивший у него мой несостоявшийся трофей. А заодно, он забрал и меня. Любопытно узнать, что твоя жизнь стоит ровно одну безмозглую птицу, здорово, да? Но я не в обиде. Стал, что называется, сыном полка. Представляете, я никогда в своей бестолковой жизни до этого не видел столько добрых людей. Но главным, конечно был Николаич. Столько же он со мной нянчился, лечил, учил, выбивал дурные уличные замашки. Мне всегда очень нравилось его слушать. Потом, когда у нас организовали специальную школу, там уже были другие учителя, но Николаич почти каждый день ко мне приходил, иногда даже с гостинцем. Там я и познакомился с Гошкой и Серым, даже успел слешка с ними задружиться. Но они почему-то Николаича не особо жаловали, хотя уважали, конечно.
Ну все, они уже близко. Гошка уже не шевелится, так что хватит скулить, надо откапываться. У меня только один шанс, и грош мне цена, если я им не воспользуюсь. Лежу на боку, так незаметнее. Я уверен, что смогу вскочить и пробежать три метра. Мне уже видна верхняя часть башни проклятого танка. Его звук не очень громкий, но непривычный, не наш. И пахнет от него оглушительно и совсем не так, как от наших. Но все это не важно, совершенно не важно.
Вы не думайте, я не дурак, все понимаю. С таких заданий не возвращаются. Танк совсем рядом. Я забываю про рвущие внутренности боль, перекатываюсь на грудь и рывком бросаю себя вперед. Кровавая мгла перед глазами от нестерпимой распрямляющейся внутри острой пружины, реагирующей на каждое мое движение. Но мне уже не нужно видеть танк, я ощущаю его всем своим израненным телом. Справа срабатывают Гошкины сумки, его цель сама нашла свою смерть. Вперед, еще вперед! По тому, как натянулись лямки, я чувствую, что штырь уперся в чужой металл. Я дошел!
И последнее, что останется со мной навсегда, это бессильнно привалившийся к стенке окопа Николаич с красными пузырями из рта, идущими при каждом выдохе, и светлыми полосками от слез на закопченых щеках. И его слабый, но отчетливый голос, сорвавший с места даже Серого с Гошкой. Голос, от которого мы рванули, как бешеные, потому, что никогда не видели, что бы этот человек плакал. Не от раны, нет, совсем не от раны. И это, ребятки, дорогого стоит. Гораздо дороже курицы.
-- Сожгите их, сынки. Сожрите их! ЖРААААААТЬ!!!
PS. Автору будет интересно узнать, в какой момент вы поняли кем является главный герой рассказа.
Быстро, быстро, быстро!!! Я видел, как попали в Серого. Его просто остановило на бегу и отбросило назад в облаке алых брызг. Он умер молча, как и жил, а я почему-то только сейчас понял, что никогда не слышал его голоса. Непостижимо, но он как-то умудрялся отлично обходиться без этого. Хотя я и знал-то его всего-ничего...
Зигзагом, зигзагом! Шевели лапами, бегемот беременный! Поднажми, уже немного осталось. Вокруг воздух воет от свинца как волки в степи, он входит в глотку неохотно, как будто толчками от близких разрывов. Дышать нечем, настолько много гари. Я почти задыхаюсь, тяжелый груз давит к земле, я почти оглох от непрерывной канонады и наверное поэтому не слышу и не вижу взрыва, который накрыл Гошку. В забитые грохотом уши бьет его жуткий крик, в котором страшная боль и неистовая ярость хищника на сантиметр не дотянувшегося до глотки врага. И вот тут огонь сконцентрировали уже на мне.
Больно. Гораздо больнее, чем когда тебя лупит палкой здоровенный дворник. Но тогда я еще сгорал от стыда и было за что. Он держал кур, а я не ел четыре дня... Сейчас же только злость. Боль и злость. Кто знает, может быть Гошке еще повезло -- его крик оборвался так же резко, как и возник. Почему у него не детонировали сумки? Это бы я точно услышал. Но Гошка уже минуту молчит, а я, полузасыпанный землей, с разорванным брюхом еще почему-то живу. И все еще знаю, зачем.
Я плохо помню мать, а отца никогда не видел. Смутно, как в растрепанных снах, я помню ее ласку и нежность. Уют и тепло, который всегда был рядом с ней, куда бы нас не забрасывала судьба: я помню, что мы часто перебирались с места на место. А потом я оказался один. Один на один с улицей, никому не нужный, грязный, ободранный, вечно голодный ребенок.
Вроде потише стало, нет? На нас больше внимания не обращают, а два максима и дегтярь нашей полуроты они задавили еще в самом начале. Сейчас подойдут и зачистят окопы пулеметами от ошметков батальона. Три дня назад вполне себе полнокровного батальона. Как будто целую вечность назад это было. Я слышу взрыкивание надвигающихся танков и еще какое-то рычание справа... Гошка! С трудом повернув голову, я вижу как он из последних сил с развороченным тазом с утробным рычанием, оставляя за собой красную полосу на грязном снегу, по сантиметру толкает себя вперед. Штырь вертикален, сумки целы. Но судя по звуку, танки еще далеко. Он не доползет... Если я не встану, все будет зря. Ох, как же больно...
Меня чуть не убили за ту курицу. Отбил меня какой-то военный, сначала давший дворнику в морду, а потом купивший у него мой несостоявшийся трофей. А заодно, он забрал и меня. Любопытно узнать, что твоя жизнь стоит ровно одну безмозглую птицу, здорово, да? Но я не в обиде. Стал, что называется, сыном полка. Представляете, я никогда в своей бестолковой жизни до этого не видел столько добрых людей. Но главным, конечно был Николаич. Столько же он со мной нянчился, лечил, учил, выбивал дурные уличные замашки. Мне всегда очень нравилось его слушать. Потом, когда у нас организовали специальную школу, там уже были другие учителя, но Николаич почти каждый день ко мне приходил, иногда даже с гостинцем. Там я и познакомился с Гошкой и Серым, даже успел слешка с ними задружиться. Но они почему-то Николаича не особо жаловали, хотя уважали, конечно.
Ну все, они уже близко. Гошка уже не шевелится, так что хватит скулить, надо откапываться. У меня только один шанс, и грош мне цена, если я им не воспользуюсь. Лежу на боку, так незаметнее. Я уверен, что смогу вскочить и пробежать три метра. Мне уже видна верхняя часть башни проклятого танка. Его звук не очень громкий, но непривычный, не наш. И пахнет от него оглушительно и совсем не так, как от наших. Но все это не важно, совершенно не важно.
Вы не думайте, я не дурак, все понимаю. С таких заданий не возвращаются. Танк совсем рядом. Я забываю про рвущие внутренности боль, перекатываюсь на грудь и рывком бросаю себя вперед. Кровавая мгла перед глазами от нестерпимой распрямляющейся внутри острой пружины, реагирующей на каждое мое движение. Но мне уже не нужно видеть танк, я ощущаю его всем своим израненным телом. Справа срабатывают Гошкины сумки, его цель сама нашла свою смерть. Вперед, еще вперед! По тому, как натянулись лямки, я чувствую, что штырь уперся в чужой металл. Я дошел!
И последнее, что останется со мной навсегда, это бессильнно привалившийся к стенке окопа Николаич с красными пузырями из рта, идущими при каждом выдохе, и светлыми полосками от слез на закопченых щеках. И его слабый, но отчетливый голос, сорвавший с места даже Серого с Гошкой. Голос, от которого мы рванули, как бешеные, потому, что никогда не видели, что бы этот человек плакал. Не от раны, нет, совсем не от раны. И это, ребятки, дорогого стоит. Гораздо дороже курицы.
-- Сожгите их, сынки. Сожрите их! ЖРААААААТЬ!!!
PS. Автору будет интересно узнать, в какой момент вы поняли кем является главный герой рассказа.