В Северной Осетии тридцать лет назад
Тридцать лет назад я был в Осетии.
Помню хрипящие реки со звучными названиями: Ардон, Садон, Фиахдон. Молочно-зеленое озеро в Унале. Лиловую землю Томиска. Домики в Мизуре. Одинокие огни под дождем, под зазубрием скал
в Буроне. Нам негде было ночевать, наверх до Цея никто не хотел подвезти. Светились только окна
школы и тюрьмы. Попроситься туда? Это тоже не радовало... Наконец каким-то чудом мчащиеся мимо
пожарники из военной части взяли нас втроем в Цей. Раскисшая песчаная дорога, рытвины и взлеты,
а под соскальзывающим колесом - пропасть, полная извилистых, тонких деревьев... и дальше не видать.
А наверху нас встретил тихий, густой снегопад, полупустой отель и терпкое вино. Сидели заполночь.
Номер, слава небу, был забронирован друзьями заранее. Они меня встречали в Алагире, я прилетел
последним.
По горам я лазить не умею. Забравшись туда, где удобней, смотрел целый день на горы. Слушал
реку. Она вытекает из Цейского ледника, из-под купола, в пять потоков; берег одного из них я и облюбовал для медитаций. Неподалеку росли буки и падубы, бегали белки, перепархивал удод.
Дальше начинались "сталкерические" места: заброшенные горнолыжные подъемники, абсолютно
пустая база в лесу... Друзья ходили по узкой тропке в святилище Реком. Оно было заперто. В окошко
в двери они увидели только кости. Шлем и меч богатыря Рекома исчезли. Давно? Никто не знает.
Путеводитель по Кавказу 1911 года, коий мы захватили с собой, гласил, что внутри должны быть
оружие и плеть...
Меня радовало, что за сутки сменяется четыре времени года, что можно целыми днями молчать,
читать Кантемира. Воздух там действительно пьётся. Вино оказалось ненужным. Пару раз, спускаясь
вниз на обед, мы слышали, как играют The Doors. Есть почти не хотелось. По вечерам мы беседовали
о Брейгеле и Босхе, о Дилане Томасе, о Нальчикских озерах (в них такая голубая и одновременно
прозрачная вода, что яйцо, опущенное туда, видно даже на большой глубине). Но не хотелось
много глаголить. Горы любят молчание. Любят молчаливых поэтов.
Кончилось тем, что мы на свой страх и риск пошли гулять в Цейский заповедник, по тропе Андрея
Белого и Арсения Тарковского. День тогда действительно был промыт, как стекло, и на горах царил
очистительный холод. Наконец в изнеможении я опустился под соснами. Друг начал бросать камни
в кипящую реку, взлетали водяные костры... Друг с женой взобрался на ледник. Хотел отломить для
меня синего камня, но понял, что это - вечный лёд. Кругом были нерукотворные каменные колодцы.
Бросили камушек - он минуту летел до дна, потом загрохотал еще дальше... Прилетел орёл, сел рядом
на валуне. Поглядел на людей, как на сумасшедших, и улетел. С горы пришлось бежать бегом и зигзагами, по-другому и не спустишься.
А я был внизу. Свет и шум омыли меня, и на обратном пути на одну секунду я умер. Друзья подхватили, не упал.
Свет-и-небо накрыли меня.
Помню хрипящие реки со звучными названиями: Ардон, Садон, Фиахдон. Молочно-зеленое озеро в Унале. Лиловую землю Томиска. Домики в Мизуре. Одинокие огни под дождем, под зазубрием скал
в Буроне. Нам негде было ночевать, наверх до Цея никто не хотел подвезти. Светились только окна
школы и тюрьмы. Попроситься туда? Это тоже не радовало... Наконец каким-то чудом мчащиеся мимо
пожарники из военной части взяли нас втроем в Цей. Раскисшая песчаная дорога, рытвины и взлеты,
а под соскальзывающим колесом - пропасть, полная извилистых, тонких деревьев... и дальше не видать.
А наверху нас встретил тихий, густой снегопад, полупустой отель и терпкое вино. Сидели заполночь.
Номер, слава небу, был забронирован друзьями заранее. Они меня встречали в Алагире, я прилетел
последним.
По горам я лазить не умею. Забравшись туда, где удобней, смотрел целый день на горы. Слушал
реку. Она вытекает из Цейского ледника, из-под купола, в пять потоков; берег одного из них я и облюбовал для медитаций. Неподалеку росли буки и падубы, бегали белки, перепархивал удод.
Дальше начинались "сталкерические" места: заброшенные горнолыжные подъемники, абсолютно
пустая база в лесу... Друзья ходили по узкой тропке в святилище Реком. Оно было заперто. В окошко
в двери они увидели только кости. Шлем и меч богатыря Рекома исчезли. Давно? Никто не знает.
Путеводитель по Кавказу 1911 года, коий мы захватили с собой, гласил, что внутри должны быть
оружие и плеть...
Меня радовало, что за сутки сменяется четыре времени года, что можно целыми днями молчать,
читать Кантемира. Воздух там действительно пьётся. Вино оказалось ненужным. Пару раз, спускаясь
вниз на обед, мы слышали, как играют The Doors. Есть почти не хотелось. По вечерам мы беседовали
о Брейгеле и Босхе, о Дилане Томасе, о Нальчикских озерах (в них такая голубая и одновременно
прозрачная вода, что яйцо, опущенное туда, видно даже на большой глубине). Но не хотелось
много глаголить. Горы любят молчание. Любят молчаливых поэтов.
Кончилось тем, что мы на свой страх и риск пошли гулять в Цейский заповедник, по тропе Андрея
Белого и Арсения Тарковского. День тогда действительно был промыт, как стекло, и на горах царил
очистительный холод. Наконец в изнеможении я опустился под соснами. Друг начал бросать камни
в кипящую реку, взлетали водяные костры... Друг с женой взобрался на ледник. Хотел отломить для
меня синего камня, но понял, что это - вечный лёд. Кругом были нерукотворные каменные колодцы.
Бросили камушек - он минуту летел до дна, потом загрохотал еще дальше... Прилетел орёл, сел рядом
на валуне. Поглядел на людей, как на сумасшедших, и улетел. С горы пришлось бежать бегом и зигзагами, по-другому и не спустишься.
А я был внизу. Свет и шум омыли меня, и на обратном пути на одну секунду я умер. Друзья подхватили, не упал.
Свет-и-небо накрыли меня.