* * *
Скитаясь вечером воскресным
вдоль моей Китайской стены,
вижу, что осенние дерева
приоткрывают двойную суть -
у рябины, поющей в огне,
из ствола выпирают
твердоглазые носороги;
одетая одним златовласьем,
береза предстает мне девой
только при свете дня -
а ночью она похожа на йога,
косматого, с нечесанной гривой,
с телом, покрытым белым пеплом звезд;
а вот ёлка древнее всех,
и нрав её мягче,
и с кончиков лап так и прыгают
пурпурные панголины -
полакомиться калиной,
горько и безмятежно
обнимающей воздух.
После таких озарений
ничто не ласкает взор,
разве что разноликие листья клена,
и последние, славные сливы,
захлебывающиеся в океане
упругой, зеленой травы -
да еще пара ржавых,
сдвоенных, древних санок,
взбирающихся отвесно
по моей Китайской стене,
да пропыленный игрушечный замок
в мутном окошке света.
19 сент. 2009
вдоль моей Китайской стены,
вижу, что осенние дерева
приоткрывают двойную суть -
у рябины, поющей в огне,
из ствола выпирают
твердоглазые носороги;
одетая одним златовласьем,
береза предстает мне девой
только при свете дня -
а ночью она похожа на йога,
косматого, с нечесанной гривой,
с телом, покрытым белым пеплом звезд;
а вот ёлка древнее всех,
и нрав её мягче,
и с кончиков лап так и прыгают
пурпурные панголины -
полакомиться калиной,
горько и безмятежно
обнимающей воздух.
После таких озарений
ничто не ласкает взор,
разве что разноликие листья клена,
и последние, славные сливы,
захлебывающиеся в океане
упругой, зеленой травы -
да еще пара ржавых,
сдвоенных, древних санок,
взбирающихся отвесно
по моей Китайской стене,
да пропыленный игрушечный замок
в мутном окошке света.
19 сент. 2009