Балкон
Этот балкон стал музеем спонтанно, он вовсе не собирался им быть. Глубокая незастеклённая лоджия, на которой по идее должны болтаться на веревке тяжелые, как море, синие простыни или одинокие жёсткие трусы. Он приютил у себя то, что не нужно памяти, но, может быть, пригодится для зрения и осязания. Обеденный стол небесно-голубого цвета, с ребристым ободом и закругленными краями - списанный из интернатской столовой; его края загибались еще в глубоком детстве, и борщ из тарелки угрожающе собирался вылиться на середину стола, где были салфетки и соль. Нет там теперь обедов, они давно улетели в окно, со всеми своими запахами - смесь жареной печёнки, рассольника и булок с изюмом, пекомых по четвергам. Теперь на столе живут камни, а не хлебы: пористый пуццолан, весь в зеленых и белых прожилках черный камень из Кашмира, крымское разноцветье и камушек из Средиземного моря, похожий на тертый орех с миндалём, вот только пахнет он не горечью, а сухой пылью. Из подзеркальника, на котором стояло трюмо - сделано сиденье, а напротив стоит бархатное кресло с немецкими шоколадно-кремовыми квадратиками, подлокотники его изъедены прикосновениями ладоней. Бутыли из-под вина, стоящие на убогом деревянном столике, вывезенном из тверской деревни, дополняют действо. Бакинская ваза начала прошлого века в стиле модерн похожа на надкушенный торт - а картина, изображающая пещеру и реку, бегущую внизу, совсем поблекла, потемнел и золотой рыцарь, сделанный из пивных пробок. Флаг из крышки от индийского кофе развевается на его нешуточном копье. Нет, застыл. Июньским вечером чувствуешь себя на этом балконе как внутри прожектора - зеркалят стены и торцы соседних домов, играет хрустальная ваза, где распускаются, выпив почти всю воду до дна, жгучие лилии и люпины, никнущие и вновь извивающиеся вверх, как пассажиры на «американских горках». И на архангельской резной доске - незаходимое солнце.