ВСЮ ЖИЗНЬ БАЛАБОЛИТЬ?
ВСЮ ЖИЗНЬ БАЛАБОЛИТЬ?
(Назад)
Ю. МУХИН - НЕТ
МОЛИЛАСЬ ЛИ ТЫ НА НОЧЬ, ДЕЗДЕМОНА?
Силикобарий
Чувство вины усилилось и уже не покидало меня - я лихорадочно искал решение, что бы такое предпринять, чтобы нейтрализовать эффект той кампании, которая начата против Донского и начата не без моего участия. И у меня созрел коварный план, блестящий по тому своему эффекту, который должен был получиться после его реализации. Однако надо объяснить ситуацию.
На печи экспериментального участка происходила только прикидка новых сплавов - возможно ли их получить в принципе, и какой состав и свойства они будут иметь. Но обеспечить промышленность с помощью этой печи невозможно. Поэтому, если на печи 1200кВА получался сплав, который был нужен на сталеплавильных и литейных заводах, то после опробования его и отработки технологии на экспериментальном участке ЦЗЛ завода, должна была следовать кампания опробования его на промышленной печи в плавильном цехе - промышленная его выплавка. И только если эта промышленная выплавка получалась, то можно было считать, что новый сплав уже есть. Но если не получалась, то все успехи по его получению в печи 1200 кВА становились никому не нужны: что толку получать на ней сплав, который впоследствии невозможно начать производить в таком объеме, в каком это нужно промышленности?
Пока наш завод до второй половины 70-х работал с перевыполнением плана, то так и было. Полученные на экспериментальном участке новые сплавы затем плавились на печах 21 МВА (в основном, в цехе № 2), и, между прочим, далеко не все сплавы там получались - то, что можно получить в лабораторных условиях, получить в промышленных удается далеко не всегда.
А выплавка силикобария в промышленной печи не проводилась, поскольку этот сплав начали разрабатывать, когда завод уже не выполнял план и, следовательно, не имел свободного печного времени для экспериментов. И науку эта ситуация устраивала на 200%. Во-первых, «промышленное внедрение» для диссертаций наука оформляла и по результатам выплавки сплава в опытно-промышленной печи, каковой считалась печь 1200 кВА. Во-вторых, если бы завод начал получать силикобарий в промышленных объемах, то мы тут же удовлетворили бы всех потребителей - все заводы СССР. И эти заводы внедрили бы у себя силикобарий безо всякой науки - силами собственных инженеров - у этих заводов пропала бы необходимость заключать с наукой хоздоговорные работы и платить ей деньги, по сути, только за то, что она имеет возможность завезти к ним на завод вагон силикобария с нашего завода. (Ведь мы до этого по прямым договорам силикобарий никому не поставляли.) В принципе дело выглядело так: наука у нас силикобарий как бы покупала, оплачивая нам работу печи 1200 кВА, а потребителям его перепродавала, беря с них деньги и за сам сплав, и за внедрение силикобария в их технологию производства стали или литья. На эту разницу неплохо жила, вот посему не в интересах науки было внедрять этот сплав в промышленное производство.
Как только я понял, в чем тут у науки интерес, у меня созрел и план. Понимаете, когда заводу до выполнения плана и получения 40% премии не хватает каких-то 500 тонн ферросплавов, то задействовать промышленную печь под эксперименты просто недопустимо. Но если план выполняется на 70%, если до плана не хватает 20 тысяч тонн, то тогда какая к черту разница, сколько ты недодашь потребителю - 20 или 20,5 тысяч тонн? Премии и так, и так не будет. Вот это и привело меня к мысли: а почему бы не дать науке сделать завершающий штрих своих работ по силикобарию - почему бы не дать ей промышленную печь, и пусть она попробует получить этот сплав в ней. Если получится, то промышленная печь за две недели даст столько силикобария, сколько печь 1200 кВА плавит за год, а если не получится, то какой смысл продолжать плавить этот сплав на экспериментальном участке ЦЗЛ, если внедрить его в промышленное производство невозможно?
План очень коварный, поскольку им мы хватали науку за… скажем так, уязвимое место, и не давали ей спекулировать на закрытии экспериментального участка. Считаете, что силикобарий очень нужен СССР - вот вам промышленная печь и получите на ней силикобария столько, сколько нужно. А не получите, тогда о каком обеспечении потребителей СССР силикобарием вы говорите?
Донской понял меня с полуслова и распорядился немедленно начать подготовку к промышленной выплавке силикобария на печи № 42 цеха № 4, сообщив об этом науке и министерству.
Я подобным делом занимался впервые, но подготовительная суть мне была ясна, а собственно выплавкой сплава в промышленной печи обязаны были руководить его разработчики - ученые, написавшие на тему выплавки этого сплава диссертации и кучу бодрых статей в научно-технических журналах. Поэтому, сообщив министерству и науке о дате начала выплавки, я запросил потребителей, сколько им в текущем году нужно силикобария, и получил сумму раз в пять превосходящую ту, что мог выплавить экспериментальный. Заказал барит - сырье для получения силикобария. Поднял архивы экспериментального, сделал необходимые расчеты и подготовил технологическую инструкцию по выплавке силикобария в промышленной печи. Ознакомил с нею цех № 4, обсудив, какие могут быть проблемы. Разработал методику контроля будущей выплавки, ознакомил с ней своих инженеров-исследователей, поскольку им предстояло круглосуточно контролировать печь в начальный период: мы обсудили, где и сколько проб металла и шлака будем отбирать, как будем контролировать шихту, какие показатели будем рассчитывать и как их использовать. Начальник химлаборатории П. Тишкин соответственно доработал методики текущих и экспресс-анализов силикобария и его шлака. Мы свое дело делали, но тут я заметил, что ни наука, ни министерство никак не отреагировали на мои письма - не дали ответа. Я письма повторил, фактически потребовав, чтобы ученые прибыли на завод как минимум за день до перевода печи № 42 на выплавку силикобария. Ответа не последовало. Я встревожился и доложил об этом Донскому, тот распорядился дать телеграммы и пообещал через министерство надавить на ученых. Но эффекта было ноль. Эти гады молчали, и стало ясно, что ученые на промышленную выплавку не приедут.
И тут я понял, в какое дерьмо я вскочил со своим гениальным планом. Я хотел «обуть» науку, а она «обула» меня. Элементарно. Я хотел (если выплавка сплава в промышленной печи не получится), чтобы завод имел возможность сказать, что какой толк плавить этот сплав на печи 1200кВА, если у него нет будущего? Наука же, не явившись на выплавку, получила в этом случае возможность утверждать, что завод без них, научных умов, попробовал плавить силикобарий, да ничего не смог, - а что еще нужно было ожидать от баранов-ермаковцев, руководимых таким ретроградом, как Донской, не понимающим величие и необходимость научных исследований? Наука применила против нас старый бюрократический прием - не присутствовать в том месте, где может случиться неприятность, за которую нужно отвечать.
Для чего наука несколько лет плавила силикобарий в полупромышленной печи? Чтобы потом выплавлять его в промышленной. А подошло время это сделать, наступил «момент истины» - где оказалась эта сраная наука? Там же, где полки и дивизии историков СССР, когда СССР потребовалась помощь в Катынском деле. Вот то-то!
На грани позора
Итак, барит уже был в печных бункерах, печь № 42 проплавлена - в нее перестали грузить шихту (смесь сырых материалов) для выплавки ферросилиция, понижая уровень колошника (верхней части объема шихты в печи), чтобы быстрее получить новый сплав. Приехали ученые - не приехали ученые, а отступать мне, вернее - нам, было уже некуда. Начальник цеха № 4, мой друг А.И. Скуратович распорядился, и в печь начали грузить рассчитанную мною шихту. Сначала из печи должен был выходить все еще ферросилиций, получаемый из остатков оставшейся в печи шихты для получения ферросилиция. Затем промывочные (переходные) плавки - по своему химсоставу смесь ферросилиция и силикобария, а к утру печь уже должна была давать годные плавки силикобария с содержанием бария где-то от 13 до 18%.
Однако утром с печью творилось что-то непонятное. Мало того, что она «свистела», т.е. из колошника били свищи (струи раскаленных до 2000 градусов газов), но на колошниковой площадке и на площадке горновых все было покрыто, как снегом, какими-то белыми хлопьями. Открыли летку (отверстие в печи для выпуска металла очередной плавки) и из нее задул факел, который чуть ли не доставал до работающего с леткой горнового, обычно находящегося метрах в 4-5 от нее, а в воздухе закружились эти непонятные белые «снежинки». Мы пришли с начальником химлаборатории и я распорядился как можно быстрее сделать хотя бы качественный анализ этого «снега», поскольку такого явления никто никогда не видел, в том числе и при выплавке силикобария на печи 1200 кВА. Тишкин быстро отобрал пробу и пошел в лабораторию, а мы со Скуратовичем встали перед вопросом: что делать? Внешний вид печи: свищи, глубокая посадка и газящая летка как будто четко указывали на то, что в печи катастрофически не хватает восстановителя, но я не мог ошибиться в расчетах - из-за неконтролируемого изменения влажности кокса восстановителя могло не хватать, но не настолько же!
Но деваться было некуда, и Саня распорядился поднять навеску кокса в колоше (навеске сырых материалов, задаваемых в печь) и давать добавку кокса на колошник. Позвонил из химлаборатории Петрович: «снег» оказался практически чистой двуокисью кремния. Час от часу не легче! Я-то ожидал, что это какое-то соединение бария, раз мы плавим силикобарий, но двуокись кремния?! При выплавке ферросилиция даже с очень высоким содержанием кремния и при очень большом недостатке восстановителя такого никогда не видели, а тут кремний вдруг попер из печи в атмосферу. Почему?! Что в печи происходит? Главное, что весь опыт выплавки силикобария на экспериментальном участке ничего мне не давал - там такого явления не было.
Тем не менее, добавки кокса привели к изменениям: хлопья «снега» исчезли, факел, выбиваемый из летки, уменьшился, печь взяла токовую нагрузку, шлака не было, вернее, как на кремнистых сплавах, было очень мало, но выглядела печь ужасно! Колошник весь был в свищах, и плавильщики не успевали забрасывать их шихтой. Но, что было самым непонятным, так это то, что в сплаве не было бария. Вернее, он был, но в пределах 5-6%, а ведь шихту-то я задал на получение 15%! Итак: в печь мы барий грузим, в атмосферу он не уходит, из летки не появляется, значит, он накапливается в печи. Но в виде чего - в виде каких соединений? В виде металла, окислов или карбидов? Не уяснив это, невозможно было исправить положение.
Беда была в том, что, как я уже писал, меня лично не интересовало получение новых сплавов, а посему в моей личной картотеке не было литературных данных по барию. Искать ссылки на статьи в имевшихся реферативных журналах черной металлургии было бессмысленно: для черной металлургии барий был абсолютно новым элементом. Следовательно, поиск информации о соединениях бария нужно было начинать с реферативных журналов общей химии, а потом искать статьи в общехимических журналах. Но их в библиотеке завода не было. Все необходимые для исправления положения данные должны были быть у науки, которая, разумеется, такой поиск уже давно провела для своих диссертаций и отчетов, но науки-то не было на заводе!
И к вечеру следующего дня положение никак не изменилось: печь работала очень горячо, а барий в выходящем металле был очень низкий. Скуратович был хмурым: если мы что-то вводим в печь, а из летки это не выходит, то, значит, скоро это выйдет через стены или подину печи, и тогда будет проедание пода или ванны с аварией, при которой надо будет молиться, чтобы не было человеческих жертв и больших разрушений, а уж печь надолго выйдет из строя.
В этот день мне сообщили, что на завод приехал Парфенов, которого я сменил в должности начальника ЦЗЛ и который на тот момент как раз работал в институте-разработчике силикобария. То есть, наука все же обозначила свое присутствие на промышленной выплавке, но только обозначила, поскольку Толя разбирался в силикобарии еще хуже меня. Но все же это было хоть что-то, поскольку я мог заставить Парфенова срочно связаться со Свердловском и затребовать оттуда специалистов для консультаций. Правда, меня удивило, что он сразу же не зашел ко мне, но я не обеспокоился, поскольку полагал, что он сидит на 42-й печи. После утренних оперативок я пошел на печь встретиться с ним, но его там не оказалось, мало того, выяснилось, что он был на печи всего несколько минут. А работяги как-то странно стали посматривать и на меня, и на печь. Я стоял на колошниковой площадке, ожидая, что, может, Парфенов подойдет, но ко мне, смущаясь, подошел бригадир печи.
- А правда, что у тех, кто плавит барий, х… не стоит?
- С чего ты взял?!
- Парфенов сказал…
Ах ты, твою мать! Ну, скотина! Я побежал к себе, связался с Людой Чумаченко, начальником сантехнической лаборатории, и Тишкиным, чтобы они немедленно подготовили справку по этому вопросу, а сам стал по телефону разыскивать Парфенова, но бесполезно - на следующий день я выяснил, что он прямо с завода уехал в аэропорт. Люда и Петрович принесли справочники, вместе пошли на печь успокаивать работяг тем, что барий абсолютно безвреден, что его пьют перед рентгеном желудка, что им штукатурят стены и т.д. и т.п.
Утром следующего дня все оставалось прежним, Саня стал еще более хмурым.
- Юр, это безобразие надо кончать - печь проест! Надо переводить ее на ферросилиций, пока не поздно.
Инженеры метлаборатории контролировали работу печи круглосуточно и каждую смену считали баланс - сколько чего в печь поступило и сколько из печи получено. Для этого они контролировали точность взвешивания шихты, металла, шлака, отбирали представительные пробы и сдавали их химикам для анализа, химлаборатория тоже работала быстро, и не было оснований сомневаться в точности химанализа.
Получалось, что извлечение бария едва 25%, то есть с начала выплавки из печи вышла едва четверть загруженного в нее бария. Улетом бария в атмосферу можно было пренебречь, сколько-то его могло пойти на обновление гарнисажа - защитного слоя полурасплавившейся шихты у внутренних стен и подины печи. Но остальной барий где и в каком виде?
Баланс показывал большой избыток восстановителя, т.е. мы давали в печь углерода больше, чем было нужно, чтобы восстановить (перевести в металлическое состояние) весь барий и кремний. Но печь избытка восстановителя не показывала - сопротивление шихты было велико, и электроды сидели глубоко. Значит, данный в печь лишний углерод находится в ней не в виде хорошо проводящего ток коксика, а в виде химического соединения. По логике это мог быть только карбид бария, о котором я практически ничего не знал, но поскольку барий аналог кальция, то полагал, что это соединение аналогично карбиду кальция.
- Слушай, Саня, мы, скорее всего, переводим барий в карбиды, а уже карбиды с остальной шихтой связываются в какое-то густое шлаковое соединение, которое из летки не идет. По крайней мере, я никакого более умного объяснения придумать не могу. Но если это так, то нужно снять кокс с колоши и снять сильно - ниже стехиометрии (расчетного количества). Тогда избыток окислов начнет окислять углерод карбидов, а освободившийся барий пойдет в сплав.
Скуратович оценил мое предложение очень скептически - ведь вид колошника показывал противоположное - что печи не хватает кокса.
- Ну что же, давай снимем, поскольку, собственно, выбирать не из чего - вряд ли станет еще хуже. Но лучше бы печь сейчас же перевести на ферросилиций, - ответил Скуратович.
- Саня, не получим силикобарий, позора не оберемся!
Впрочем, Скуратович это и без меня знал. Он распорядился снять кокс с навески, но поздно вечером, уже около 20.00, нас вызвал Донской. Директор держал выплавку силикобария под плотным контролем и при посещении им цеха Скуратович, скорее всего, высказал ему свое мнение.
- Какой последний анализ? - спросил меня директор.
- Семь процентов, Семен Аронович.
- А надо?
- Ну, вы же знаете, не меньше 13%.
- М-да… Что будем делать?
- Надо проплавлять и переводить печь на ФС-45, - поколебавшись, предложил Скуратович, - пока не поздно.
- Мы сняли навеску кокса, давайте подержим печь на силикобарии еще хотя бы сутки. Ну, не может такого быть, чтоб в экспериментальном его три года плавили без проблем, а у нас не получилось, - говорил я, понимая, что они это и так прекрасно понимают, но меня толкало упрямство - мне было очень больно сознавать, что мы потерпели поражение.
Возникла пауза, которую по идее должен был прервать Скуратович и настоять на своем предложении. Но Саня молчал.
- Ладно, - подытожил паузу Донской и отдал распоряжение Скуратовичу, - завтра с 16.00 проплавляйте и переводите печь на 45-й.
Ферросилиций ФС-45 был, так сказать, «легким» (с точки зрения его производства) сплавом и на выплавку ФС-45 переводили печи, если нужно было привести их после глубокого технологического расстройства в исправное технологическое состояние или промыть печь после предыдущего сплава от его остатков. Тут это требовалось по обеим причинам.
Мы со Скуратовичем вернулись на 42-ю печь, а вид ее был прежний, и содержание бария в сплаве по-прежнему было очень низким. Все было беспросветно.
Ночь я спал паршиво, а утром ехал на завод с отвращением, чего со мною никогда не было, и с чувством, что нет в жизни счастья.
Я зашел в общую комнату метлаборатории к 8.45, времени начала моей работы, и направился в закуток своего кабинета, но меня окликнула из своего угла Людмила Чеклинская - старший инженер метлаборатории, которая дежурила смену в ночь и должна была уехать домой еще в 8.00.
- Юрий Игнатьевич, вторая плавка ночью - 16%.
Я сначала даже не понял, о чем это она, а потом развернулся и побежал к химикам. Тишкин рассчитывал результаты химанализа третьей плавки ночной смены, химанализ четвертой плавки еще был в работе у лаборантов. Петрович отложил логарифмическую линейку, записал и объявил - 17,5%! Я рванул к себе наверх, подхватил куртку и каску и побежал по переходу на 42-ю. На пульте печи Скуратович рассматривал журнал за ночную смену.
- Саша, мы его сделали, третья плавка 17,5!
Скуратович кивнул головой в сторону окна, за которым был виден колошник печи. Он, конечно, был еще горячим, но печь успокоилась, свищей практически не было, и вид колошника был не хуже, чем при выплавке обычного для этой печи 75%-го ферросилиция. Мы спустились на площадку горновых посмотреть выпуск из печи металла первой плавки дневной смены (обычно в смену делается четыре выпуска - четыре плавки). Металл сошел активно с небольшим количеством шлака, летка газила нормально. Получилось, черт возьми!
А дальше анализы выскочили за 20% - в следующую марку силикобария, сплав пошел без проблем, и цех № 4 в несколько недель выполнил все тогдашние заказы заводов Союза, а поскольку силикобарий был дорогой, то эта кампания даже улучшила показатели работы цеха. Впоследствии цех производил этот сплав сам без проблем и без участия ЦЗЛ, причем и перевод печей на силикобарий проводил быстро и без тех неприятностей, которые были у нас.
А тогда я так перенервничал, что у меня даже радости не было - была какая-то опустошенность. Только потом я осознал, насколько эта экспериментальная выплавка силикобария нужна была мне лично, ведь благодаря ей я осознал себя настоящим начальником ЦЗЛ. Я и так умел или мог по свой должности разобраться практически во всем, но новых сплавов не касался, а теперь я смог с научно-технической стороны обеспечить внедрение в производство нового сплава, причем в условиях бойкота науки и недостатка информации, - ну что еще от меня надо как от начальника ЦЗЛ? Не помню, но уверен, что Донской премировал всех участников этой кампании, но разве это главное? Разве осознание того, что ты свою должность занимаешь по праву, за деньги купишь?
Ну и, конечно, мы вручили Донскому хороший ломик для работы в Москве. Теперь ему было что говорить в ответ на упреки, что на Ермаковском ферросплавном плохо идут дела из-за того, что у нас, дескать, плохой, низкоквалифицированный персонал - «ермаковщина». Мы освоили новый сплав, от которого в разные стороны сыпанула наука, - значит, ермаковцы умеют работать, и, значит, то, что завод не выходит на проектную мощность, это не вина работников завода.
Кстати, прошло около года, Донской решил кадровые проблемы завода, работники экспериментального были возвращены в ЦЗЛ, и мы снова ввели печь 1200 кВА в работу.
* * *
Я привел именно этот случай из своей практики исследования проблем ввиду его уникальности, и для меня - он, пожалуй, единственный, когда пришлось принять и настоять на версии, имея в ее подтверждение единственный факт - собственные расчеты. Все остальные факты были против этой версии. Такое редко случается, обычно все же фактов «за» побольше.
Но, настойчиво это подчеркну: уверенность мне придавало знание своего Дела - любовь к нему, посему предупреждаю тех, кто подумает, что принимать решение всегда можно всего лишь по нескольким фактам, - это не «Поле чудес», в реальном Деле угадыванием не многого достигнешь. (Я, кстати, очень не терплю, когда авторам, особенно моим оппонентам, какая-нибудь моча в голову стукнет и они тут же спешат ее обнародовать, - вы сначала вникните в то Дело, по которому спешите дать свои безапелляционные суждения. А то потом жалуетесь, что «стиль его изложения исключает на корню возможность ведения с ним какой-либо дискуссии» и «любой его анализ заканчивается оскорблениями оппоненту».)
Надо не дипломы исторических факультетов иметь, а в первую очередь любить историю, интересоваться ее деталями и особенностями, тогда и вы сможете выдвинуть полезную людям версию и обосновать ее. Надо понимать, что документ это не бумажка с буковками и циферками, а описание события, и «уметь работать с документами» это не умение их читать, а умение увидеть за этими буковками и циферками само событие.
Возвращаясь к себе и к теме. Зачем поляки и перестройщики фальсифицировали Катынское дело? Зачем Главная военная прокуратура СССР, а затем России пошла на это преступление? Во-первых, чтобы уничтожить и уничтожать нашу Родину. Положим, они этого достигли и достигают. Но, во-вторых, был еще и практический аспект, который поляки не скрывают: уже в 1995 году они собрали 800 тысяч человек, чтобы получать денежную дань с России. Однако, для получения этой дани требовалось Катынскую фальшивку надлежащим образом оформить: утвердить выводы фальшивки в суде или Госдуме. И подонки это и хотели сделать, по крайней мере, из разговора со мной в посольстве Польши в 1995 году явственно следовало, что прокуратура передаст свои сфальсифицированные материалы дела в Госдуму для официального их утверждения. Но вышла моя первая книга, прошло 12 лет и что - получили поляки дань с России? Передала прокуратура свои фальшивки в суд или Думу? Нет, она с поляками и думать об этом боится! Но есть ли в этом их страхе хотя бы малейшая заслуга балаболок от истории?
Для них жизнь это кино, сериал, который они ежедневно смотрят и художественные достоинства которого обсуждают, умничая на тему, как бы они сняли это кино, если бы были режиссером, и как разовьет дальнейшие события сценарист. При этом, реальным и режиссеру и сценаристу глубоко наплевать, о чем они там балаболят. Кому это не понятно?
И вот я приехал в Москву, имея вышеописанный опыт исследования проблем, и что же мне было делать? Включиться в местную тусовку этих пикейных жилетов от политики и истории и вместе с ними балаболить, балаболить и балаболить? Зачем? Чтобы им понравиться? А что это даст моей Родине? А.Дюков, эта Дездемона балаболок, меня полюбит? И все?!
Нет, лучше уж этих балаболок душить, а то даже поляки, ввиду наших дездемон истории, совсем распоясались.
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200718/?18_05_2