МАКСИМ ГОРЬКИЙ
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
28 марта исполнилось 135 лет со дня рождения русского и советского писателя с мировой известностью Максима Горького, произведения которого широко изучались в советской средней школе, а его собрание сочинений насчитывает тридцать томов.
В 1999 году вышла книга А. Ваксберга, посвящённая последним двадцати годам жизни Максима Горького, в предисловии к которой автор пишет: «Жизнь Горького, его личность ничуть не менее интересны, чем его произведения. Может быть, даже более…Немало блестящих прозаических произведений и сегодня вызывают восхищение: «Детство», воспоминания о Льве Толстом, последний, незаконченный роман «Жизнь Клима Самгина». Его драматургия, безусловно, пережила своё время и своего автора: каждое поколение возвращается к ней, находя в его пьесах то, что созвучно новому времени…».
Примерно этим Ваксберг и закончил положительную оценку М. Горького, на жизнь и творчество которого, естественно, наложила отпечаток обстановка, в которой жил пролетарский писатель.
«Буревестник революции»
В 1901 году М. Горький написал «Песню о Буревестнике», которая заканчивалась словами: «Буря! Скоро грянет буря! Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы: - Пусть сильнее грянет буря!…».
Старый большевик Емельян Ярославский (Миней Израилевич Губельман), секретарь ЦК РКП(б) в 1921-1922 годах, так оценивал значение этого произведения -«боевой песни революции»: «…Его перепечатывали в каждом городе… Вероятно, тираж «Буревестника» в те годы равнялся нескольким миллионам… Нет никакого сомнения в том, что …воззвания Горького и его пламенные боевые песни - «Буревестник», его «Песнь о Соколе» - имели не меньшее революционное воздействие на массы, чем прокламации отдельных революционных комитетов партийной организации…» (М. Горький. «Собрание сочинений», т.3, М., 1960).
Но роль Горького в будущей революции не сводилась только к её идеологической подготовке. Как пишет Ваксберг, «без прямого участия Горького вряд ли состоялся бы странный альянс ленинцев с одним из богатейших людей России, фабрикантом Саввой Морозовым».
Это действительно было очень странное явление, когда крупнейший предприниматель поддерживал деньгами людей, несущих гибель ему и его классу. Но дело дошло даже до того, что племянник Саввы Морозова Николай Шмит, будучи богатым московским фабрикантом, завещал большевикам своё состояние.
Горький не только добывал деньги для революции на стороне, но и сам вкладывал большие средства в подготовку той революции, с устроителями которой он впоследствии долгие годы не мог примириться.
2 мая 1918 года в газете «Новая жизнь» Горький писал: «…За время с 1901-го по 17-й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело Российской социал-демократической партии. Из них мой личный взнос исчисляется десятками тысяч рублей, а всё остальное черпалось из карманов «буржуазии»…»
В получении денег для Горького огромную роль играл его литературный агент - Александр Парвус, известный теперь своими связями не только с революционным движением, но и с немецкой разведкой. Парвус получил для Горького деньги от идущей с большим успехом по всему миру пьесы Горького «На дне».
Из суммы горьковских гонораров за пьесу лично Парвусу досталось 20%, 75% оставшейся суммы пошли на нужды партии, а на остальные деньги Парвус вместе с Розой Люксембург прокатился по итальянским курортам. Вот вам типичный пример русско-еврейского плодотворного сотрудничества!
Горький с восторгом встретил Февральскую революция, но в период между февралем и октябрем его взгляды существенно изменились, что нашло отражение в «Несвоевременных мыслях» (Максим Горький. «Книга о русских людях», М., 2000).
«Несвоевременные мысли» - это цикл статей М. Горького, печатавшихся в 1917-1918 годах в газете «Новая жизнь», где он, в частности, писал: «Всё настойчивее распространяются слухи о том, что 20 октября предстоит «выступление большевиков» - иными словами: могут быть повторены отвратительные сцены 3-5 июля… На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут «творить историю русской революции»» (выделено мной. - В.Б.).
После Октябрьской революции Горький писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти… Рабочий класс должен знать, что его ждёт голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия…».
«Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России, - русский народ заплатит за это озерами крови».
«Пугать террором и погромом людей, которые не желают участвовать в бешеной пляске г. Троцкого над развалинами России, - это позорно и преступно».
«Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них - та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть».
В горьковских «Несвоевременных мыслях» неоднократно звучит тема недопустимости развития антисемитских взглядов в России, но в то же время у него есть очерк, краткое изложение которого приводится ниже:
«В одной из грязненьких уличных газет некто напечатал свои впечатления от поездки в Царское Село. В малограмотной статейке, предназначенной на потеху улице» рассказывалось о том, что императрицу Александру Федоровну матрос вёз в качалке, а когда она, прихрамывая, с помощью дочерей вышла, то толпа зевак осмеяла её.
И Горький продолжает: «Но - дело не в том, что весёлые люди хохочут над несчастием женщины, а в том, что статейка подписана еврейским именем Иос. Хейсин… Едва ли найдётся человек настолько бестолковый, чтоб по поводу сказанного заподозрить меня в антисемитизме.
Я считаю нужным - по условиям времени - указать, что нигде не требуется столько такта и морального чутья, как в отношении русского к еврею и еврея к явлениям русской жизни.
Отнюдь не значит, что на Руси есть факты, которых не должен критически касаться татарин или еврей, но - обязательно помнить, что даже невольная ошибка - не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сделана из искреннего желания угодить инстинктам улицы - может быть истолкована во вред не только одному злому или глупому еврею, но - всему еврейству».
В. Баранов в книге «Горький без грима. Тайна смерти: Роман-исследование» (М., 2001) отмечает, что, если в «Несвоевременных мыслях» Горький бросал резкие обвинения большевикам, то ещё более резкими были его письма, направленные руководителям страны. «Так, сообщив в октябре 1919 года Дзержинскому о том, что написал Ленину по поводу «арестов представителей науки», Горький заключает: «…я смотрю на эти аресты как на варварство, как на истребление лучшего мозга страны и заявляю в конце письма, что Советская власть вызывает у меня враждебное отношение к ней»».
В. Баранов приводит также выдержку из письма Горького 1919 года Зиновьеву (Радомысльскому), бывшему с 1917 года по 1926 председателем Петросовета, членом Политбюро ЦК: «На мой взгляд, аресты учёных не могут быть оправданы никакими соображениями политики, если не подразумевается под ними безумный и животный страх за целость шкуры тех людей, которые производят аресты».
Нужно отметить, что только М. Горький и В. Короленко во времена троцкистско-чекистского террора, направленного против русского народа, осмеливались писать (и печатать!) подобные письма. Писал в своем дневнике о неприятии большевистского режима и Бунин, но в отличие от Горького и Короленко он просто прятал дневник от чужих глаз в саду перед домом.
Враги и друзья
А. Ваксберг («Гибель Буревестника») выделяет четырёх основных врагов
М. Горького:
- Хозяин Петрограда Григорий Зиновьев (Радомысльский) считал Горького пособником врагов и скрытым врагом большевистской власти, и в основе враждебного отношения Зиновьева к Горькому лежала личная неприязнь.
- Жена Зиновьева Злата Лилина (Бернштейн), назначенная своим мужем заведовать губернским отделом народного образования.
- Родной брат Лилиной Илья Ионов (Бернштейн), возглавлявший издательство Петроградского Совета.
- Муж сестры Зиновьева Лии Радомысльской - Самуил Закс (Гладнев), возглавлявший в Москве администрацию
Госиздата.
- Сестра Троцкого Ольга Каменева (Бронштейн), жена Льва Каменева (Розенфельда Льва Борисовича), возглавлявшего Московский Совет с 1918 по 1924 год, бывшего членом Политбюро ЦК. Но самое интересное заключается в том, что до декабря 1934 года (до ареста) Лев Каменев являлся директором Института мировой литературы им. М. Горького (?!).
Ольга Каменева заведовала театральным отделом Наркомпроса. В феврале 1920 года она говорила Ходасевичу: «Удивляюсь, как вы можете знаться с Горьким. Он только и делает, что покрывает мошенников, - и сам такой же мошенник. Если бы не Владимир Ильич, он давно бы сидел в тюрьме!».
«Из всего этого квартета, пожалуй, больше всего попортил Горькому крови Закс- Гладнев, которого вместе со всем госиздатским руководством Горький называл не иначе, как «бездарью»» (А. Ваксберг).
Особая враждебность этих людей к Горькому проявилась в отношении к главе «Издательства З.И. Гржебина»; травившие еврея Гржебина, всемерно поддерживаемого Горьким, люди, «целившиеся, конечно, в Горького», были тоже «сплошь евреями».
Но самое удивительное - это то, что травлю еврея Гржебина другими евреями Горький воспринимал как проявление антисемитизма!
У Горького «на отношение к этой истории, столь непосредственно касавшейся его самого, наслоились, по крайней мере, два обстоятельства: всё большее расхождение с Лениным и его властью вообще и углублявшийся, доходивший уже до точки кипения конфликт с Зиновьевым и его семейством» (А. Ваксберг). Отметим, что национальный состав этого «семейства» виден из изложенного выше. Следовательно, конфликтуя с «семейством», Горький вполне мог получить звание антисемита.
Ваксберг также отмечает, что уже в то время на Горького было заведёно в ВЧК специальное досье, он был объектом постоянного чекистского наблюдения, что лишний раз свидетельствует о том, что троцкистско-большевистский режим не доверял «Буревестнику революции».
Это несмотря на то, что у Горького были дружеские отношения с видными представителями большевистско-троцкистского режима.
Если же говорить о друзьях Горького, то наиболее близким другом Горького, почти братом, был Федор Иванович Шаляпин.
Но решение Шаляпина не возвращаться на родину, судебный коммерческий иск Шаляпина к торговому представительству СССР в Париже и издательству «Международная книга» - всё это привело к разрыву отношений между двумя великими деятелями русской культуры.
Вскоре Шаляпин написал: «Среди немногих потерь и нескольких разрывов последних лет не скрою, и с волнением говорю, - потеря Горького для меня одна из самых тяжёлых и болезненных…»
Горький - троцкисты и Ягода
Как это уже неоднократно отмечалось, за каждым талантливым русским писателем или поэтом был установлен ежеминутный надзор, осуществляемый еврейскими чекистами с привлечением и туземных, русских кадров. Так, теплейшие (профессиональные) чувства испытывал к Горькому давний знакомец по Нижнему Новгороду Генрих Ягода, привязанность которого имела ещё одну основу: любовь к невестке Горького (жене сына Максима) Надежде Алексеевне (Тимоше).
О том, как переплетались судьбы известных деятелей, свидетельствует такой факт: дочь Надежды Алексеевны - Марфа Максимовна Пешкова - была подругой дочери И.В. Сталина Светланы и стала женой Серго Лаврентьевича Берия (сына Лаврентия Павловича).
Горький и Яков Михайлович Свердлов были знакомы ещё по Нижнему Новгороду, в 1902 году сын Якова Свердлова - Зиновий - принял православие, его крёстным отцом был Горький, и Зиновий Михайлович Свердлов стал Зиновием Алексеевичем Пешковым, приёмным сыном Максима Горького.
Впоследствии Горький в письме к Пешковой написал: «Этот красивый паренёк последнее время вёл себя по отношению ко мне удивительно по-хамски, и моя с ним дружба - кончена. Очень грустно и тяжело». И опять возникает вопрос: «Неблагодарность - это национальная еврейская черта?».
Вспомним, что брат Иды - Леопольд Авербах - возглавлял Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), о национальном составе которой можно прочитать у В. Кожинова, и квартира его также напоминала по собиравшимся в ней людям филиал чекистско-троцкистской Лубянки.
Тёплые отношения были у М. Горького с видным чекистом Генрихом Ягодой.
Ягода (Ягуда, Иегода) Генрих Григорьевич (Енон Гершонович) по национальности - еврей, по специальности - фармацевт. Правда, Н.Г. Сысоев («Жандармы и чекисты. От Бенкендорфа до Ягоды», М., «Вече», 2002) говорит, что, по мнению разных авторов, Ягода был или портным, или гравёром.
Но его специальность не имеет особого значения на фоне той характеристики, которую дал ему Роман Гуль: «Это был тупой, мрачный неудачник, о каких еврейская пословица говорит: «Возьмись они торговать шляпами, люди с этого дня станут рождаться без голов, задумай они продавать сапоги, люди станут рождаться без ног»».
Однако это не помешало Ягоде принять участие в революционном движении: «Фармацевт вышел на борьбу за галстуки, за жёлтые ботинки, за запонки, за ту самую жизнь, которую он видел краем глаза… При любом строе браки всегда вернейшее средство политической карьеры, и фармацевт Ягода отпраздновал октябрьскую свадьбу с племянницей председателя ВЦИК Свердлова. А Свердлов порекомендовал Дзержинскому своего родственника для чекистской работы» (кроме того, отцы Свердлова и Ягоды были двоюродными братьями).
Про Ягоду говорили, что он «особой ненавистью ненавидит русскую эмиграцию, то есть тех офицеров, интеллигентов, монархистов, кадетов, эсеров, меньшевиков, которых он недорасстрелял в прифронтовой полосе» (Р. Гуль).
В 1934 году Ягода становится наркомом внутренних дел, в этом же году он (без согласования с ЦК партии) распорядился создать в лагерях НКВД отделения судов для рассмотрения преступлений, совершённых заключёнными, но это решение, как незаконное, было отменено прокуратурой.
В 1935 году Ягоде было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности, равнозначное маршальскому, на XVII съезде партии его избрали в ЦК.
Постоянным посетителем Горького в его доме на Малой Никитской улице был и Бухарин. «Отношения Бухарина с Горьким были не просто приятельскими - они подтрунивали друг над другом, дурачились, как герои русских сказок, обмениваясь тумаками и разыгрывая для самих себя шуточные сцены» (Ваксберг).
Связь Горького с троцкистско-большевистскими кругами в конце двадцатых - начале тридцатых годов, поддержка им «правых» - Бухарина, Рыкова, Томского - особенно ярко проявилась в его защите Авербаха, отстранённого от руководства писательской организацией. «…Получается, что все «правые» оказываются в одной связке. Но значит, и Авербах тоже - ведь без Ягоды (как потом и оказалось) он не мог просуществовать и дня. Защищая Авербаха, Горький защищал антисталинистов!» (Ваксберг).
Еще в двадцатых годах, по свидетельству Берберовой, Горький состоял в активной переписке с целым рядом противников Сталина из числа высшего уровня советской власти - с Бухариным, Рыковым, были письма Бабеля, Мейерхольда и других.
Еврейская пропаганда очень настойчиво пытается сделать из Максима Горького защитника представителей пятой колонны в СССР - евреев-большевиков («старых большевиков» в партийной терминологии), разрушительную деятельность которых пытался пресечь И.В. Сталин, начиная, фактически, с 1934 года (после убийства троцкистами С.М. Кирова).
Жена доктора И.М. Манухина, который в послереволюционный период был в большой дружбе с Горьким, писала: «Свою деятельность Горький начал ролью заступника за гонимую «буржуазию», ходатая в стане большевиков. Он поднимает на ноги Смольный, настаивает, стыдит кого нужно. Если что не помогало, он ездил в Москву к Ленину. Не щадя слабого здоровья, ездил зимой в неотопленных вагонах, простуживался и болел. Когда начался массовый террор, Горький был возмущён до глубины души. Он мужественно заступался не только за либералов и демократов, но и за великих князей и кое-кого из них он спас от расстрела…» («Русские записки», Париж, ноябрь 1938).
И далее: «В 1920-21 годах его уже окружают писатели, художники, командиры, советские сановники…Он создает в Петрограде «Дом учёных»…Ему отпущены советским правительством большие суммы на его культурно-просветительные планы. Он принялся издавать в образцовых переводах произведения больших иностранных писателей».
Выехав за границу в 1921 году, Горький в письме к В. Ходасевичу резко критиковал циркуляр Н. Крупской об изъятии из советских библиотек для массового читателя произведений Платона, Канта, Шопенгауэра, В. Соловьёва, Л. Толстого и других.
В 1929 году Горький, после двухлетней переписки и настоятельных приглашений со стороны Сталина, вернулся в Россию. Привез его агент ГПУ П. Крючков.
И И.В. Сталину пришлось приложить немало усилий для личного сближения с Горьким, естественно, такое сближение становилось особенно опасным для троцкистских кругов, после устранения ими Кирова. Троцкистов - еврейских большевиков стало очень беспокоить всё более укреплявшаяся дружба Горького со Сталиным, тем более, что писатель «слишком много знал» о троцкистских заговорщиках. Надо было принимать срочные меры!
Павел Басинский в предисловии к «Книге о русских людях» Горького отмечает: «Приход Горького к Сталину был почти неизбежен. Отчаявшись обуздать Ленина и не простив ему бессмысленных жертв революции и Гражданской войны, он, тем не менее, через десять лет сам убеждает себя в том, что «железная воля» Сталина выправит положение в стране и поставит её на рельсы социалистического строительства. В большевистской политике он видел хаос, варварство. Сталин олицетворял собой порядок и дисциплину…» (выделено мной. - В.Б.)
Создается впечатление, что только после убийства С.М. Кирова в 1934 году И.В. Сталин осознал, какую опасность для страны представляют как «старые» (еврейские) большевики, так и новые, рвущиеся к власти местечковые большевики, и впоследствии «поддержал инициативу» самоуничтожения еврейских большевиков.
После убийства С.М. Кирова Горькому была показана «чёрная метка» - при странных обстоятельствах простудился сын Максим. «Срочно вызванные к Максу врачи - всё тот же Лев Левин и всё тот же Алексей Сперанский - порознь и вместе констатировали одно и то же: крупозное воспаление лёгких» (Ваксбеог). Через неделю с небольшим Максим умер.
Случилось это в мае 1934 года. Смерть Максима ошеломила отца и всех близких, тем более что он был молодым и крепким мужчиной, помощником отца в разных делах и неистощимым в затеях и импровизациях. Хотя Ваксберг считает, что организм Максима был не просто ослаблен, а разрушен выпивками, зачастую совместно с чекистами Крючковым и Ягодой. А по Москве сразу же пошли слухи о странной смерти сына выдающегося писателя.
Есть гипотеза, упомянутая в книге Ваксберга, что незадолго до смерти Максим поехал в Ленинград «со специальным поручением Горького, чтобы повидать Кирова и обсудить с ним план возможного смещения Сталина с поста генсека».
В этой связи отказ Кирова от борьбы заставил троцкистов принять срочные меры по ликвидации людей, которые «слишком много знали». Таковыми, в первую очередь, были отступники - Киров, Максим Пешков, Максим Горький.
Теперь дни писателя были сочтены. В конце мая - начале июня 1936 года Горький заболел. «Как…и в случае с Максом, и в случае с Горьким обстоятельства, приведшие к болезни, туманны и противоречивы. Но в обоих случаях загадочное начало болезни приводит к одному и тому же результату: крупозному воспалению лёгких…» (Ваксберг).
Хотя к 16-му июня наступило заметное улучшение состояния больного, в ночь на 17-е Горькому стало очень плохо, и утром 18 июня он скончался.
В.И. БОЯРИНЦЕВ
В содержание номера
К списку номеров
Источник: http://www.duel.ru/200319/?19_7_1