Институтские воспоминания Галины фон Мекк
Галина фон Мекк
Внучатая племянница П.И. Чайковского Галина фон Мекк в 1904 году поступила в Московский Александровский женский институт. Свои воспоминания об институте Галина Николаевна записала и издала в Великобритании в 1973 году, куда эмигрировала в 1942 году.
"Мама часто рассказывала о своей жизни в Петербургском Патриотическом институте. Эти рассказы были настолько интересны, что я вдруг тоже решила поступить в такое заведение. Осенью 1904 года меня приняли в Александровский институт в Москве, состоявший на попечении Царской Семьи, предназначенный для детей менее зажиточных государственных служащих, армейских офицеров, а так же и других слоёв общества. Женские институты имели репутацию весьма искусственного заведения в отношении воспитания девушек, но это верно лишь отчасти. В таких институтах девушки проводили 7 лет. В первые годы им не разрешалось выезжать домой на каникулы, в институте была строгая дисциплина, но хороший уход и обращение. Наивная юная девушка, которая училась в такой школе называлась институтка и это прозвище оставалось на всю жизнь. Кроме исключительных школ для девушек высшего общества было немало менее исключительных школ, где учились и получали хорошее образование девушки всех сословий. Именно такой была моя школа. Нам разрешалось бывать дома две недели на Рождество, неделю на Пасху и три месяца летом. Из 25 учениц моего класса только пять платили сравнительно небольшую сумму за обучение. Они платили 12 фунтов в год за полный пансион, обучение, форму и медицинское наблюдение.
В 6 часов 45 минут наверху на лестнице появлялся старик Мошаров с большим колоколом на деревянной ручке. Топая вдоль коридора спален он начинал звонить. Мошаров был маленький, весь сморщенный, его лицо терялось в густой бороде, из-под густых бровей добрым взглядом смотрели глаза. На нем был сюртук с красным воротником как у всех привратников института. Он был обут в бесформенные сапоги на толстых грубых подошвах. Жил он за высокой ширмой в коридоре первого этажа около большой печи, во всем мире у него не было никого. Армейский пенсионер, он радовался тому, что служба заменилась такой легкой работой как звонить в институтский колокол. На нас он смотрел как на своих детей.
Со звоном колокола головки девушек неохотно отрывались от жестких подушек. В каждой комнате 25 девушек вскакивали с постелей, надевали розовые халаты, убирали кровати, причем, всегда шло соревнование, кто лучше всех уберет кровать, хватали полотенца и зубные щетки и устремлялись в комнату для умывания. Там, раздевшись до талии, под присмотром классной дамы, девушки мылись ледяной водой. Для личного туалета имелись кабинки, где стояли тазики и имелась холодная и горячая вода. Классная дама следила за тем, чтобы каждая девушка пользовалась кабинками. Затем девушки возвращались в спальню, одевались, причесывались и туго заплетали косы. Если хотя бы один локон выступал спереди, ученица немедленно отсылалась обратно, чтобы привести себя в порядок.
В 7:45 весь институт собирался на молитву, которую читали и пели старшие девушки. На молитву мы шли по парам держа руки за спиной. Четверть спустя снова парами мы спускались вниз в светлую солнечную комнату со сводами, где нас ожидал первый завтрак, состоящий из ломтя свежего белого хлеба и молока с сахаром или просто молока. Старшим девушкам, кто этого хотел, давали кофе, который готовила дежурная нянечка. Нам правда разрешалось дополнительно покупать за несколько копеек до полутора литров молока. Те, кто могли себе это позволить, всегда рады были поделиться с другими.
После завтрака мы шли на получасовую прогулку в большой сад с тыльной стороны здания окруженный высокой стеной, но и сад, расположенный со стороны фасада, был достаточно большим, чтобы там свободно могли находиться 125 девушек. Нам очень хотелось, чтобы нас в сопровождении вывели на прогулку в город, но у нас была ужасная форма. Она состояла из очень старомодных пальто, которые назывались салопами и необычных шляп-лодочек. Всё это было черного цвета. Нам страшно не нравилось гулять парами вне сада, но наш сад мы любили. Зимой там был каток, глубокий снег, высокая горка для катания на санках. Когда наступала весна, то во время подготовки к экзаменам нам разрешалось работать в саду, возвращаясь в здание только в столовую.
Как правило, в институте предусматривалась семилетняя программа с экзаменами в конце двух последних классов - второго и первого. Все остальные годы дети переводились из одного класса в другой в соответствии с их годовыми оценками, но в мое время ввели еще два подготовительных класса, куда принимались дети 6 и 7 лет из дальних провинций России.
Уроки начинались в 9 часов утра, каждый урок продолжался 45 минут - так называемый академический час, с короткими перерывами между ними. В 11 часов для тех, кто был слаб здоровьем или страдал малокровием предусматривался второй завтрак - яйца, бифштекс или жареная рыба, остальные получали кусок черного хлеба с солью. К полудню нам уже очень хотелось есть, по крайней мере я была голодной, и потому звонок, оповещающий о двухчасовом отдыхе, обеде из трех блюд и часовой прогулке, очень радовал.
Большинство наших учителей были мужчины из управления Императрицы Марии. Они были одеты в темно-зеленые сюртуки с бархатным воротником и медными пуговицами. Им полагалось обращаться к нам как "Мадемуазель такая-то". Классная дама следила, чтобы мы вели себя надлежащим образом и во время уроков разговаривали только по-французски или по-немецки. У нас конечно были любимые учителя и враги. Мы, например, недолюбливали мсье Потье, учителя французского языка, старого парижанина, который своим саркастическим тоном постоянно повторял, что нам никогда не выучить французский язык. Самым хорошим учителем была фрейлен Бломериус, немка, преподаватель немецкой литературы. Ей было около 70 лет, каждый год она уезжала в Германию, чтобы пополнить свои знания. В конце своей учебы я получила высшую оценку за сочинение по первой части "Фауста" Гёте. Я написала не только об эпизоде Фауста и Гретхен, но и обо всем философском значении произведения. Я сумела так хорошо написать это сочинение только благодаря этому педагогу.
Конечно, несмотря на бдительность классных дам мы при любой возможности нарушали правило говорить только по-французски и по-немецки. Эти дамы не учили нас, а только смотрели за нами, прививали нам хорошие манеры, следили за соблюдением чистоты и за подготовкой домашних заданий.
В 2 часа уроки снова начинались и продолжались до четырех. В это время был наш любимый чай. Ключница открывала большой буфет в столовой и мы могли брать оттуда кексы, печенье, сладости, фрукты и прочие деликатесы, которые нам присылали из дома. Те, кто получал посылки всегда делились с девушками, которым родители ничего не могли послать. Делиться было важным правилом и тех, кто пытался уклониться, подвергали бойкоту.
После чая была еще одна короткая прогулка, затем - самостоятельная подготовка и урок музыки, а в 7:30 - ужин. После этого младшие девочки шли спать, а старшие могли продолжать самостоятельные занятия или читать. Общая молитва проводилась в 8:45, а младшие ходили на молитву до нас.
Мне было 13 лет, когда я пришла в институт и первые три или четыре месяца для меня были тяжелым испытанием. Одна девочка, которую я знала до института, создала мне дурную репутацию, похваставшись своей жизнью дома и наговорив всякой ерунды о себе и своей богатой подруге Галине Мекк. Прийдя в институт я пережила такое отношение, что мне часто приходилось плакать перед сном в своей узкой кровати. Дисциплина была суровой. Многие дети пришли из семей государственных служащих с очень ограниченной подготовкой и малым доходом. Было интересно наблюдать, как эти диковатые, запуганные и некрасивые существа превращались в чудесных, здоровых и воспитанных девушек. О нас заботились лучшие доктора, которые выпрямляли наши спины и излечивали дурные привычки.
В нашем институте училась будущая секретарша Станиславского - сирота, которую привели к нам в восьмилетнем возрасте. Она много раз рассказывала мне, сколько внимания ей уделяла наша директриса, умная женщина, которая лично знала каждую воспитанницу.
Родители могли приходить и навещать нас два раза в неделю: в четверг на час после чая и в воскресенье после обеда. Все вкусные вещи, которые они приносили, сразу сдавались в столовую. Нам не разрешалось есть никаких сладостей или фруктов в другое время кроме отведенного. Это, однако, не лишало меня возможности пронести в класс контрабандой несколько фунтов помадки, которую прислала тетя. Мы съели ее всю в пустой комнате и с той поры я видеть не могла помадку.
Наша форма была старомодной, но очень чистой. Мы носили светло-зеленые платья из плотного шерстяного материала, который назывался камлот. Они были с короткими рукавами и открытой по правила двора шеей. Мы надевали белый передник, закрывавший весь корсаж и почти всю юбку. Сверху, чтобы закрыть шею и плечи, надевалась белая пелерина, которая завязывалась бантом под подбородком. Длинные белые рукава лентами проходящими внутри укреплялись к рукавам платья. Пелерины и рукава были сделаны из тонкого хлопчатобумажного материала. По воскресеньям они заменялись на сделанные из муслина. В торжественных случаях пелерины и длинные рукава не носились, а передники были из тонкого полотна с английской вышивкой. Причем вокруг открытой шеи надевалась узкая черная бархатная лента. Небольшие рукава с английской вышивкой носились поверх наших обычных зеленых.
У нас был хороший хор, которым руководил хормейстер и дирижер Большого театра Авранек, бывший ученик Чайковского. Учителей по фортепиано приглашали самых лучших.Священник был академик, то есть он учился в Петербургской Духовной академии.
Больше всего мы любили время поста. Для четырех младших классов в этот период не было уроков, все столы были сдвинуты к стенам, девочки читали, размышляли, обсуждали вопросы веры и молились в часовне, большей частью наверху на галерее, где было потемнее и уединеннее. Младшие, многим из которых было только 8 лет, готовились к своей первой исповеди и очень волновались. Вечером в первую среду все стояли в церкви, немало маленьких сердечек испытывали страх, но ненадолго. Перед отцом Иваном, воплощением доброты, страх мгновенно исчезал. Стоя за ширмой он по очереди выслушивал шепот каждого маленького грешника, разворачивал и зачитывал длинный перечень грехов и проступков, написанных детским почерком, иногда происходил диалог шепотом. Затем большая сильная рука накрывала маленькую головку епитрахилью, совершалось отпущение и маленькая сияющая девочка выходила из-за ширмы у алтаря. Когда заканчивалось отпущение всем грешникам отец Иван выходил вперед помолиться за души, которые он исповедовал. Затем он уходил через школьный двор домой с карманами, набитыми списками детских грехов. Дома в его кабинете уже поджидала жена заранее растопившая печь. Отец Иван садился перед печью, бросал в огонь списки детских грехов и смотрел на них, пока они не превращались в золу. На следующее утро на литургии девочки, которые в своих белых пелеринках, передничках и рукавчиках выглядели ангелочками, получали причастие и их поздравляли всей школой. Причастие для средних классов происходило в конце недели. Все время в течении первой, четвертой и последней недели поста, Страстной недели, мы должны были поститься. Последние два класса могли совершать свои религиозные обряды всю страстную неделю. В этом случае отцу Ивану не надо было сжигать списки грехов, он рассматривал взрослых девушек как равных. Я потом много раз исповедовалась и не успевала открыть рот, как отец Иван уже знал, что меня тревожило. Потом, когда он молился за меня, он делал это с таким чувством, что казалось, был готов всё бремя грехов взвалить на себя. Через несколько лет после того как я закончила институт, отец Иван был переведен в один из самых больших приходов промышленного района Москвы. Там его тоже очень любили, его церковь всегда была переполнена. После революции к нему ходили частные ученики, приходили даже командиры красной армии, но тайком, по ночам. Однажды его забрали в ГПУ и выслали, но он вернулся, так как за него ходатайствовали рабочие. Однако вернулся ненадолго, люди ГПУ снова взяли его. Через несколько месяцев все следы отца Ивана снова затерялись.
Последний год в институте был самым лучшим. Заканчивалась строгая замкнутая жизнь, все мы ожидали чудес взрослого состояния. Уроки стали более интересными, отношение учителей и персонала более уважительным. Когда начались экзамены прекратились все уроки, наша классная комната потеряла свой чопорный вид и большой сад отдали в наше полное распоряжение. Десять лучших учениц опекали более слабых. Наша лучшая ученица отказалась помогать отстающим. Амбициозная и жестокая, она настроилась быть первой, что бы о ней ни думали. Мне пришлось заниматься с двумя девочками, подругами, которые не желали расставаться. Если не было дождя я вела их в сад в какой-нибудь укромный уголок. Под густыми кустами я вбивала в их слабо воспринимающие головы по крайней мере часть того, что им надлежало знать. Девочки справились, а мне грозил провал по математике, так как я не успела подготовиться по двум или трем темам, но мне повезло - экзаменаторы этих тем не коснулись.
Один раз в год все Императорские институты посещали балетный спектакль в Большом театре. Девочки надевали свою выходную форму. Кадеты также посещали балет в своей форме. Общаться с ними девочками не разрешалось, но мы видели друг друга издалека. Во время антрактов нас приглашали в Императорские комнаты рядом с Царской ложей, там лакеи в ливреях подавали чай, длинные столы ломились от разных пирожных, печенья, бутербродов и фруктов. Мы набивали свои карманы фруктами и сладостями для тех бедняжек, кому не повезло попасть в театр.
Поскольку наш институт находился в Москве, Царская семья к нам не приезжала, но в Петербургских Императорских институтах это случалось.
Возможно мы были чересчур изолированными и мало знали о том, что творилось в мире, с другой стороны надо было жить вместе с 25 девочками днем и ночью, уметь приспособиться, соблюдать дисциплину не теряя собственного достоинства, правильно воспринимать несправедливости, которые неизбежно имеют место в тесном сообществе, где правят женщины позабывшие, что значит быть юной. Когда мне пришлось столкнуться с тюремной жизнью я поняла, какую хорошую подготовку я получила в институтские годы. Суровая школа научила меня переносить тяжелые испытания, которые нежданно выпали на мою долю.
Великий день настал. 25 девушек 16 и 17 лет в своих лучших формах отправились на литургию в церковь перед школой. После службы они выстроились в центральном зале, где их встретили директриса в платье королевского голубого цвета, окруженная почетными гостями (одним из них был генерал Александр Пушкин, сын великого поэта), все учителя, все классные дамы также в платьях королевского голубого цвета. Мы получили наши аттестаты, а кто заслужил - и награды. Первая ученица получила шифр - красный бант с золотыми инициалами Императрицы на нем. Шифр можно было носить при представлениях ко двору. Он давал право быть представленной и что еще более важно - обеспечивал девушке получение хорошей работы, так как шифр свидетельствовал о ее способностях. Ряд девушек награждали золотыми и серебряными медалями. Завершилась церемония и поздравления. Все направились в столовую, где состоялся торжественный обед. Здесь наконец кончилась всякая дисциплина, наши преподаватели присоединились к нам, мы могли с ними болтать, шутить, смеяться, каждый выбирал себе, с кем из учителей сесть рядом. Я все опасалась, что один из преподавателей математики останется совсем один, после церемонии я села рядом с этим маленьким человечком, который все годы был с нами педантично суров. Выглядел он точно как морской конек. Нас было трое, кто пригласил его за стол, к концу второго блюда он стал совсем свой. Причина была проста: как только мы коснулись темы детей, этот господин впервые в жизни потерял свою сдержанность и пустился в рассказы о своем замечательном сыне.
После обеда и тоста с шампанским мы отправились переодеваться. С нашей институтской формой было покончено навсегда. Начиная с этой прощальной церемонии наша директриса ввела правило, которое стирало различие между девушками по их сословию и доходам родителей. В течении последнего года каждая из нас должна была сшить себе белое пикейное платье. По окончании института все должны были переодеться в эти платья. Таким образом те, кто при других правилах могли одеться во что-либо особенно нарядное, вынуждены были выглядеть так же просто, как все. Мои усилия в этом не были очень успешными, так как я не любила уроки шитья.
Через несколько дней я с отцом уехала в имение.
Галина фон Мекк "Как я их помню"