Шведская Золушка и Царская милость
В мемуарах Александры Ивановны Соколовой описано немало интересных историй из жизни смолянок. Один из них хочется разобрать подробнее и добавить к рассказанному Александрой Ивановной историю потомков шведской золушки из Смольного.
Итак, ее звали Мария - Густава-Жозефина Кронхайм (полная фамилия Cronhielm Af Hakunge). Она родилась в 1827 году и в раннем детстве была привезена в Петербург и император определил ее в институт на казенный счет. Теперь же предоставлю слово Александре Соколовой:
"Принадлежа к знатному, но вконец разорившемуся роду Остзейского края, графиня Жозефина Кронгельм поступила в Смольный монастырь по баллотировке, училась очень успешно, была исключительно хороша собой, но не имела не только средств, но даже и никаких родных, и когда приблизился срок выпуска, то ей некуда было ехать, и никто не озаботился о том, чтобы приютить ее и пригласить к себе.
Среди таких неблагоприятных условий ей пришлось поневоле остаться еще на три года в Смольном пепиньеркой и, получая маленькое жалованье при готовом содержании и обмундировке, пробовать предварительно свои педагогические способности над воспитанницами младшего класса Смольного монастыря.
Положение пепиньерок вообще положение далеко не завидное, а графине Кронгельм, гордой своим титулом и своей красотой, еще труднее было примириться с таким положением, и она в бытность свою пепиньеркой стала искать на стороне места гувернантки на более выгодных условиях, а главное, на более свободной воле, так как положение пепиньерки мало чем отличалось от положения воспитанницы института.
Начальница Смольного монастыря, всегда душевно относившаяся к своим бывшим воспитанницам, помогла ей в приискании места, и она поступила в качестве гувернантки в один из самых аристократических домов Петербурга, к графине К-ь (имеется в виду графиня Клеопатра Клейнмихель)
Условия найма в материальном отношении были блестящие, и молоденькая наставница в самых смелых требованиях и даже мечтах своих не могла бы пойти дальше.
Кроме того, Жозефина еще от богатых подруг своих раньше слышала, что дом графини К., куда она поступала, был пышным и открытым домом. О «большом свете» у нас зналось и слышалось многое, и кроме перспективы вполне обеспеченной жизни перед Жозефиной вставала еще перспектива целой серии веселых и блестящих балов и широкого веселья.
В светском успехе своем она ни на минуту не сомневалась… Она знала цену своей красоте и понимала, что в какую бы среду ни занесла ее судьба, она всюду выделится и всюду будет иметь успех.
Предложение места сделано было заочно, условия найма выработаны были третьим лицом, по доверенности графини К., и Жозефина, веселая и довольная, отправилась на свое новоселье, полная самых радужных надежд.
Жизни она не знала и не понимала разницы между своим и чужим домом.
Разочарование наступило скоро.
Сама графиня оказалась гордой и заносчивой особой, маленькая девочка, вверенная попечению молодой наставницы, была капризное и избалованное маленькое создание, и в первый визит Жозефины в родной ей Смольный она уже смотрела не так весело и куражно, как в день своего отъезда из родного института…
Вскоре ее постигло новое, уже оскорбительное разочарование.
В доме, где она жила, назначен был бал, к которому шли усердные и пышные приготовления. Жозефина весело готовилась к нему, надеясь вволю повеселиться, и истратила на свой бальный туалет значительную часть полученного ею вперед жалованья, когда в самый день бала хозяйка дома за обедом сказала ей, чтобы она с вечера легла в комнате своей воспитанницы, из опасения, чтобы та, взбалмошная и непослушная, не вздумала тихонько пробраться вниз, взглянуть издали на танцы и послушать музыку, звуки которой, по обширности дома, в детскую могли вовсе не проникнуть.
Ошеломленная таким «приказанием», молодая гувернантка сказала, что при девочке может остаться няня.
- А вы что же будете делать? - свысока бросила ей графиня неделикатный вопрос.
- Но у вас бал… и я думала!.. - дрожащим голосом проговорила Жозефина.
- Наш бал до вас не касается и ни в чем вам помешать не может!.. - продолжала заносчивая аристократка. - На нем будут исключительно только лица «нашего круга»! Так исполните же мое распоряжение! - строго повторила графиня, вставая из-за стола. - И на няню ни в каком случае не полагайтесь и не ссылайтесь. Я вам, а не ей поручила Бэтси и попрошу вас один раз навсегда не отвлекаться пустяками от ваших прямых обязанностей!
Клеопатра Клейнмихель
Жозефина сперва покраснела под бременем этой высокомерной обиды, затем побледнела, как смерть, и вышла из комнаты, чтобы, вернувшись к себе, почти истерически разрыдаться.
Самолюбивая и гордая своим титулом, она не могла понять, почему общество родовитой графини Кронгельм может скомпрометировать кого бы то ни было.
На другой же день она отправилась в Смольный и рассказала директрисе Леонтьевой обо всем происшедшем. Леонтьева немедленно доложила принцу Ольденбургскому, а тот, в свою очередь, глубоко возмущенный, сообщил о горьком эпизоде императрице Александре Федоровне.
Исторически известна голубиная кротость императрицы, умиротворяющим образом действовавшей даже на неукротимого императора Николая Павловича, но на этот раз вышла из терпения и она. Императрица всегда умела беречь чужое самолюбие, и поступок графини К. глубоко возмутил ее.
Она немедленно с нарочным курьером послала Леонтьевой приказ тотчас же, в каком бы то ни было часу, командировать в дом гордой аристократки одну из классных дам, поручив ей немедленно произвести с графиней К. расчет за время, проведенное графиней Кронгельм в ее доме, и увезти с собой Жозефину, сказав при этом, что все это делается «по личному приказанию императрицы».
Легко можно себе представить ошеломляющее действие, какое произвело в доме гордой и заносчивой аристократки появление особы, командированной императрицей!..
Графиня К. пыталась объясниться, но классная дама, которой доверено было исполнение этого щекотливого поручения, не вошла ни в какие объяснения, а заносчивую великосветскую львицу между тем ожидало еще новое, более чувствительное наказание.
Несмотря на то что муж графини К. был в большом фаворе у государя, императрица, всесильная у мужа, добилась разрешения при первом официальном парадном бале во дворце вычеркнуть имя графини К. из числа приглашенных, открыто мотивируя такое обидное исключение тем, что ежели графиня К. находит, что молодой и образованной девушке «не место» на ее бале, то ей самой тем более «не место» на бале русской императрицы!
Случай этот, быстро разнесшийся в высшем петербургском обществе, надолго повредил даже служебному положению мужа гордой и заносчивой аристократки, что же касается жертвы ее глупого задора, красивой молодой гувернантки Жозефины Кронгельм, то судьба широко и щедро вознаградила ее за вынесенное оскорбление.
Она осталась на некоторое время при Смольном монастыре, куда в том же году, летом, приехала Домна Павловна Веселовская, родная сестра начальницы, колоссально богатая и обаятельно-милая женщина.
Она привезла с собой свою единственную дочь, которую буквально обожала, и, познакомившись с Жозефиной Кронгельм, пригласила ее гувернанткой к своей дочери. Момент поступления молодой девушки в дом Веселовских был зарею ее счастья. Домна Павловна обращалась с ней как с близкой родственницей, баловала ее, доставляла ей всевозможные удовольствия, а впоследствии и судьбу ее устроила навсегда, приняв горячее участие в браке Жозефины с ее братом, богатым и блестяще образованным аристократом Николаем Павловичем Шиповым. (А.И. Соколова ошибается, мужем Жозефины Кронгельм стал Дмитрий Павлович Шипов)
По прошествии нескольких лет Жозефина перешла в православие и долгие годы проживала в Москве, в своем роскошном особняке в Брюсовском переулке, переменив свое немецкое имя Жозефины на православное имя Марии.
Она умерла несколько лет тому назад, всеми глубоко уважаемая и посвятив последние годы жизни своей делам благотворения".
Мария Шипова действительно прожила долгую и счастливую жизнь. Она скончалась в 1907 году. Эту историю о Золушке-смолянке можно было бы считать идеально сказочной, если бы не одно но. Этим но была судьба ее потомков. Смерть в 1907 году можно считать не меньшим подарком, чем защиту Императрицы, учитывая то, как складывалась история России после 1917 года.
Единственный сын Шиповых, Павел Дмитриевич Шипов, офицер императорской армии и одаренный художник, был убит большевиками в 1919 году (по другим сведениям - в 1923).
Старшая дочь Марии Шиповой, Анна Дмитриевна всю жизнь прослужила фрейлиной и активно занималась благотворительностью. Она ненадолго пережила мать и умерла после продолжительной болезни в 1913 году.
Надежда Дмитриевна Шипова
Другая дочь, Надежда Дмитриевна вышла замуж за Александра Николаевича Братынского. Они познакомились на балу. Их дочь Ольга так писала о той памятной встрече: "Когда мой отец в 1889 году впервые увидел мою мать на официальном приеме в Петербурге, он сказал себе, что если ее душа так же прекрасна, как ее внешность, то он непременно сделает ей предложение.
Как раз на следующей неделе судьба устроила им вторую встречу на неофициальном вечернем чаепитии, посвященном чтению своих произведений, иногда под аккомпанемент фортепиано (это называлось «мелодекламацией»), несколькими молодыми неизвестными поэтами. Одним из этих молодых поэтов был мой отец, Александр Боратынский. К его счастливому изумлению, поэтессой в группе оказалась Надежда Шипова, та самая, в которую он влюбился. В тот вечер он чувствовал себя в ударе. Достаточно сказать, что он сам себе аккомпанировал на фортепиано во время «мелодекламации». Мне ничего не известно о том, какие в тот вечер были прочитаны стихи и какие друг другу сказаны нежности, однако они, по-видимому, возымели свое действие, так как весной следующего года чета была помолвлена. Моему отцу действительно досталась в жены необычайно красивая женщина, обладавшая большой чуткостью и внутренней глубиной. Она же, со своей стороны, оторвалась от строгой церемонности придворной жизни, которая одно время ей нравилась и восхищала ее, но постепенно начала подавлять".
У четы Боратынских родилось трое детей: Дмитрий, Ольга и Александр, однако в 1903 году семейная идиллия была разрушена внезапной смертью Надежды Дмитриевны.
Ее супруг, Алексадр Боратынский, был расстрелян в застенках ЧК в 1918 году. Тогда же погиб сражаясь в рядах Белой Армии младший сын Александр (Алек).
Еще один сын Боратынских, Дмитрий, был арестован по ложному доносу и убит в 1932 году. Его супруга, Софья Боратынская (урожденная Депрейс) с 4 детьми смогла вырваться из Совдепии и эмигрировала сначала в Европу, а затем в США, где до сих пор живут ее потомки.
Ольги Александровна Боратынская, неоднократно упоминавшаяся на страницах этого журнала, была супругой гусара Кирилла Борисовича Ильина. Вместе с мужем и маленьким сыном Ольга Александровна также эмигрировала сначала в Харбин, а затем в США. В эмиграции она написала прекрасные романы об истории своей семьи - "Канун восьмого дня" и "Белый путь". На страницах "Кануна" упоминается и ее шведская бабушка, только фамилию Шиповых Ольга Александровна в своем произведении изменила на Шиловых.
М.С. Шипова
Вот что пишет Ольга Александровна: "...бабенька сходит с лестницы. Её мерные шаги подходят к столовой, и я слезаю со стула, чтоб подготовиться к реверансу... Бабенька входит высокая, статная, несмотря на полноту, волосы у нее как серебряная пена, локти прижаты к талии и руки сложены спереди".
И еще: "Бабенька говорит мне по-французски, чтоб я следила за моей походкой, что, когда она воспитывала маму и тетю Анну, они не носили таких башмаков, как я, а особенные, которые заказывали в Париже. Ее дочери никогда не болтали руками, а держали их сложенными впереди...
Я люблю слушать про Шиловых, как они никогда не жалуются и не говорят слабыми голосами, когда они больны, и мама нам тоже не позволяет этого делать. И есть такие слова, которые нельзя говорить. Например, дамам, которые говорят про себя "я нервная" или "я расстроена", должно быть стыдно.
- Пожалуйста, скажи, бабенька, как ты царя дергала за фалды. Ну пожалуйста: тебя привезли из Стокгольма, когда ты была маленькая, как и я...
- Мне было семь лет, когда меня привезли из Швеции. Но это было так давно, что я почти ничего не помню. Почему-то меня привезли с моим маленьким братом Александром прямо в Зимний Дворец.
- У тебя больше никого не было, ни папы ни мамы!
- Никакого родства. Все, что я помню, это как государь Николай Павлович поднимал меня, чтобы мне показать аквариум во дворцовой столовой. После этого я дергала его за фалды мундира и приставала к нему: "Покажи рыбу".
- И ты ничего другого не могла сказать по-русски?
- Ни слова. А всего год спустя я ни слова не могла сказать по-шведски. Все забыла.
Через нижний сад и вторую каменную лестницу мы проходим в парк. Здесь воздух другой, пахнет парником, высокими желтыми ирисами, которые растут над ручьем, всей влагой, накопившейся в тени высоких старых деревьев. Этот жаркий, узкий промежуток весь исчерчен жужжаньем пчел и блестящих мух. Здесь бабенька проходит, неся свой зонтик перед собой, как щит.
Наконец мы входим в березовую аллею. Она длиной полверсты и ведет к реке, прямая как стрела. Бабенька закрывает зонтик, и волосы и лицо у нее делаются опять белые. Навстречу нам бежит кучка деревенских девочек, которые возвращаются домой после купанья. Они все босиком, подолы их пестрых сарафанов подоткнуты за пояса, они болтают и хохочут; их круглые, еще мокрые лица. Но когда они подходят близко к нам, они на минуту затихают и потом кричат бабеньке:
-Здрассте, барыня!
- Доброе утро, - бабенька говорит строго. - Непослушные девочки! Опять ходили купаться сразу после обеда! У вас будет болеть живот.
Девочки взрываются хохотом, закрывают лица фартуками и несутся дальше по аллее, хлеща голыми ступнями по гладкой земле.
- Такие дурочки!, - говорит бабенька, - съедают в полдень полный горшок щей и каши, вот такой кусок черного хлеба и сразу прыгают в реку, - и вдруг она прибавляет с неожиданной гордостью. - И все- таки они здоровее, чем кто бы то ни было из нас".