Екатерининский институт в воспоминаниях Татьяны Смирновой-Макшеевой
Кисейные барышни. Так в старой России прозвали нас те, кто не имели понятия об институтках, их воспитании и образовании. Судили поверхностно и пристрастно, не подозревая, что эти «кисейные барышни», подчиняясь строгой дисциплине, жили под суровым бдительным надзором.
Вот как проходил зимний будничный день в С. Петербургском Екатерининском Институте - привилегированном учебном заведении.
Раннее утро. Барышни спят в дортуарах (приблизит. по 20 в каждом), на узких жестких кроватях, под грубой простыней и тонким шерстяным одеялом. Температура ниже 14-ти градусов. Без четверти 7 звонок. Надо вставать. Ежась от холода, всовывают босые ноги в туфли, спешат в умывальную. Из медных кранов течет в жестяной желоб ледяная вода из Онежского озера. Моются, обнаженные до пояса. Одеваются: рубашка из домотканого полотна, такие же с разрезом панталоны, бумазейная нижняя юбка, белые нитяные чулки. Платья из твердого камлота с короткими рукавами, к ним привязываются полотняные рукавчики, сверх платья - передники и закрывающая декольте белая пелеринка, завязанная у шеи тесемкой. На ногах прюнелевые ботинки без каблуков. Прическа гладкая (по институтскому выражению «прилизанная»). Зеркал нигде не полагалось
Утренняя молитва в актовом зале, куда стекаются институтки по классам по росту в сопровождении классной дамы, говорящей с девицами по-французски, сменяющейся на другой день дамой, говорящей по-немецки. После молитвы пьют в столовой чай с молоком и булкой. Сидят на деревянных скамейках за длинными столами. За порядком наблюдает классная дама. Посреди столовой следит за всеми дежурная Инспектрисса.
Уроки начинаются в 9. Классы тускло освещены, в окна вставлены матовые стекла. Рекреации (переменки) по 10 минут. Между 2-м и 3-м уроком горничная приносит ломти черного хлеба с солью.
Завтрак в 12 часов из 3-х блюд: суп, жаркое с гарниром и сладкое. До и после еды поют хором молитву. Сидят чинно, прямо, громких разговоров не полагается. Горничные разносят кушанья, за каждым столом Дежурная воспитанница раскладывает порции. В 14 часов - гулянье. В шубках, подбитых ватой, фетровых шапочках, в калошах ходят в институтском саду по мосткам, положенным на дорожки и вдоль аллей. Шагают в ногу, по парам, но тут рост не соблюдается, каждая идет со своей подругой. Сбоку «сторожит» классная дама.
С 15 до 17-ти часов, два урока; затем в столовой чай, и вот наступает желанный свободный час. Классная дама передает дежурной ключ от шкапика, где хранятся лакомства - приносимые родными в дни приемов. «Классюха» удалилась к себе в комнату, начинается веселье. Слышатся остроты, шутки, хохот; рисуют на черной доске карикатуры, сидят парочками или группами, лакомятся, конечно, угощают подруг, родные которых живут в далекой провинции и не могут навещать их; есть среди институток и круглые сироты... Быстро мелькает этот «свободный» час. Возвращается классюха, с помощью дежурной наводит порядок.
Начинается приготовление уроков к следующему дню. За своим столиком классная дама ждет слабых учениц, чтобы объяснить если кто чего не понимает. Слышится мерное жужжанье голосов, перелистывают страницы. Занимаются до ужина, подающегося в 19 часов - 2 блюда без десерта. После ужина вечерняя молитва, она читается дежурной в каждом классе, идут в дортуары. Перед сном умыванье ледяной водой. В 21 час - все в постелях. Лампа затягивается темным абажуром. Классная дама сидит на стуле, ожидая когда заснут воспитанницы. При дортуарах в умывальной за ширмой спит горничная, так называемая «дортуарная девушка».
Программа ученья в Институтах была приблизительно как в Гимназиях, но больше чем там, отводилось внимание языкам, немецкому и французскому. Английский не был обязательным; за него полагалась отдельная плата.
Обучались танцам, музыке, пению - это были так называемые «легкие уроки», раз в неделю также рукоделие, за которым классная дама читала вслух. Вечерами бывала гимнастика обыкновенная и врачебная.
Была в Институте своя баня. Институток мыли горничные, намыливая мочалки, поливая ушатами теплой воды. Имелась и ванная комната, но ею пользовался персонал Института или воспитанницы, выходившие из лазарета.
Лазаретом заведовала женщина-врач с помощью 4-х фельдшериц. Ежедневно был прием у Доктора, раз в неделю приходил дантист. Смертей в Институте случалось мало; вывихов или поломов, на моей памяти (9 лет в стенах Института), ни одного не было. Дисциплина соблюдалась как в кадетских Корпусах. Ничего «кисейного» или тепличного в нашем воспитании не было. Царила образцовая чистота, физическая и нравственная.
Мы жили затворницами, пользуясь каникулами лишь на Рождество, Пасху и летом. Это имело положительную сторону: развивало и крепило дружбу. Были среди нас и богатые, и титулованные, но никакой разницы не чувствовалось. Вызывая на уроках воспитанницу, никогда не прибавляли к фамилии ее титул, в журнале они тоже стояли без титула. О семейном положении подруг мы узнавали только после выпуска. Институтки сами отличали своекашниц по их уму, способностям и талантам. Над глупышками трунили, хвастунишек - осаживали. Стояли друг за друга горой, никого не «выдавали», не фискалили. Если бы такое случилось, сочли бы величайшим позором.
Иногда происходили «выходящие из ряда» шалости; обычно это бывали «пирушки» в дортуарах, когда собираясь группами, ели вскладчину запрещенные халву и орехи, или там же устраивали концерты (на гребенках), пели, декламировали. Так как это происходило в неурочное время, когда полагалось спать, то и соответственно наказывалось. В разгаре веселья внезапно, как «дэус экс махина», появлялась в дортуаре Инспектрисса. Она заставляла шалуний одеться и следовать за ней в нижний коридор 3-го этажа, где была ее квартира; у своей двери, останавливала шествие, делала краткое внушение и приказывала: «Теперь идите обратно». После подобной прогулки девицы быстро поднимались в свой дортуар, раздевались и крепко спали до утра.
Возвращаясь к прозвищу «кисейные барышни» покаюсь, что отчасти и я была в этом виновата. Это случалось во время Рождественских или Пасхальных каникул. Моя старшая сестра училась на Высших Женских курсах; к ней заходили ее коллеги, а ко мне - моя закадычная подруга Тата Зеест. Мы о ней всячески разыгрывали и изводили одну из курсисток, старавшуюся «развивать» нас, принося книги Чернышевского, Герцена и т. п., толковавшую нам о служении «народу». Одолженные книги мы читали, обсуждали но, возвращая невинно говорили: «Это не интересно. Мы предпочитаем сказки Андерсена».
О приходе этой курсистки нам докладывала не любившая ее горничная: «Барышни, стрижка пришла». Когда она появлялась, мы затевали глупейший разговор, вертелись у зеркала, звали друг друга «ма шер» и кривлялись. При ее уходе, делали ей реверанс... За эти проказы, (принимаемые за чистую воду), она прозвала нас «из голубых и розовых бантов состоящие», а мы дали ей кличку «народ, да не тот».
В Институте нас воспитывали в патриотическом духе, в сознании служения долгу перед Родиной и семьей. Знакомили с народными преданьями, приглашая иногда известных гусляров и сказителей, передававших русские былины и сказки. Полагаю, что живя в имениях, в деревнях или глухой провинции, имея в Институте постоянный контакт с нашей милой прислугой, многие из нас больше, общались с народом, чем вышеупомянутая курсистка. В 1905 году (1-я революция), во время гуляний в институтском саду (выходящим на Литейную), нам бросали через стену революционные прокламации. Мы их подбирали и рвали, презирая эту «литературу».
В беженстве, в начале революции, мне пришлось познакомиться с одним политическим эмигрантом, высланным из Царской России. Он осведомился, где я училась. Узнав, что в Институте, сказал: «Я бы не поверил, ведь с вами можно обо всем рассуждать». - А почему бы и нет? - удивилась я.
- Да потому, что там ведь ничему кроме танцев, да слегка грамоте, - не учили. Всем известно, что Институты были вроде... (тут он запнулся), ну, публичных домов для Великих Князей.
Я захлебнулась от негодования. Ответила, что это гнусная ложь: никогда, ни один Великий Князь не переступал даже порог нашего Института. Подумав, пригласила его зайти ко мне, что он вскоре и сделал, а после неоднократно навещал меня. Я ему рассказывала об Институтах, Мариинском Ведомстве, показывала хранящиеся у меня записи лекций наших преподавателей; говорила, что нас водили слушать лекции Кони; давала читать письма моей классной дамы, Начальницы и Почетного Опекуна, кн. Голицына. Они писали мне запросто, с теплым чувством и заботой не только обо мне, но и о других бывших екатериниках... Благодаря мне, бывший террорист переменил свое мнение об Институтах, в чем чистосердечно признался во время одного из своих посещений.
Белый зал
Это был огромный двухсветный зал в стиле ампир, украшенный колоннами, за которыми на стене (против двойного ряда окон, выходящих на набережную Фонтанки), висели мраморные доски с вырезанными на них именами воспитанниц, награжденных шифрами или золотыми и серебряными медалями, - с основания Института в 1798 году и до конца его существования в 1917 или 1918 году.
В зале было две двери: одна в конце его, выходившая на площадку лестницы, по которой мы, из коридора, спускались в столовую, и поднимались из швейцарской наши родственники (приходящие на приемы по четвергам и воскресениям). Вторая дверь вела в физический зал.
В белом зале было всего два портрета: Императрицы Марии Федоровны, супруги Императора Павла I, основавшей наш Институт. Она была изображена в натуральную величину, сидящей возле стола, державшей в руке перо, подписывающей бумагу об основании нашего «Училища Ордена Св. Вел. Екатерины». (Официальное название Института), по образцу учрежденного Императрицей Екатериной II в 1785 г. Смольного Института.
Императрица Мария Федоровна была одета на портрете в пышный наряд, голову украшала маленькая корона. К сожалению, не помню имени художника.
Напротив, в конце зала был портрет Императрицы Марии Федоровны (супруги Императора Александра III), бывшей нашей Высочайшей Покровительницей. Художник Крамской изобразил ее во весь рост в красном бархатном платье; опушенный соболем трен оборачивался около ног. Ласково смотрели выразительные темные глаза. Головка украшалась бриллиантовой диадемой, на шее было длинное ожерелье крупного жемчуга.
Портрет этот занимал большое пространство между двумя колонками; стоял на пьедестале с двумя ступенями, покрытым красным сукном и укреплялся толстыми брусьями, которые были видны с задней стороны, и не доходили до стены, где сбоку было окно.
Портрет закрывал собой большое место, где во время балов (два в год: 24-го Ноября ст. ст. в день Св. Вел. Екатерины и весной в честь выпускных) - помещался военный оркестр, присылаемый каким-либо из Гвардейских полков. Это же было излюбленное место, куда забирались институтки от надзора классных дам, болтая вздор, читая не вовремя, или обдумывая шалости. Дежурным воспитанницам поручалось следить, чтобы никто не сидел за портретом, но в большинстве случаев они делали вид, что не замечают и не подозревают о том, что кто-то находится за портретом. Иной раз классные дамы «вылавливали» оттуда шалуний, делали им выговор, а дежурные тоже получали нагоняй.
Портрет был в большой золоченой деревянной раме с короной наверху. Внизу на мраморной доске была надпись золотыми буквами:
«ДАР ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕДОРОВНЫ
УЧИЛИЩУ ОРДЕНА СВЯТОЙ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ
В ДЕНЬ СТОЛЕТНЕГО ЮБИЛЕЯ 14-го ДЕКАБРЯ 1898 ГОДА».
В зале между колоннами (они были вокруг всего зала) стояли скамейки, белые с золотом, крытые красной плотной материей, с ручками по бокам. У каждой колонны помещался высокий стоячий канделябр, в деревянном, белым с золотом, обрамлении. На высоком потолке висели пять огромных люстр с хрустальными подвесками. Слева от двери, ведущей в физический зал, стояли за колоннами рояли и стулья. Рояли, по мере надобности, выдвигались на середину зала - для концертов, а стулья расставлялись для родственников воспитанниц, приходивших на приемы. Над дверью в физический зал было большое окошко из верхнего коридора (в Институте было 2 этажа). Из него прислуга смотрела на наши балы или спектакли, слушала концерты.
В глубине зала, справа от портрета Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, за колонной помещались лестницы и атрибуты для врачебной гимнастики. В зале происходили уроки танцев, простой гимнастики, разные репетиции и спектакли (причем устраивалась небольшая сцена с занавесом) а весной имели место экзамены выпускных 1-го класса. Там же выступали на эстраде приглашенные артисты Императорских театров или (современные тем годам) писатели и поэты, также давались сеансы кинематографа. Ежедневно в зале читались утренние молитвы в присутствии всех воспитанниц с их классными дамами и со стоявшей впереди Инспектриссой . Нечего и говорить о том, что белый зал содержался в образцовом порядке под наблюдением одного из старших, так называемых, «сторожей», (бывшие военные, заслуженные солдаты). Паркет натирался полотерами, до такого блеска, что можно было видеть (очень смутно!) свое отражение, и мы скользили по паркету, как по льду.
Наша домовая церковь
Церковь помещалась на среднем коридоре, откуда в нее был вход. В ней помещалось 400 воспитанниц и Начальство. От двери, направо был свечной шкапик, за которым во время служб стоял наш Староста; при мне, до 1909 года, им был Баженов. Четыре колонны серого мрамора подпирали балкон, где при богослужениях, молилась наша прислуга. Между колоннами и дверью было большое расстояние; там помещались приходившие в торжественные дни (Царские или Храмового Праздника) наши бывшие институтки, также служащие лазарета, эконом, экономка, Инспектор, Преподаватели и жена нашего Батюшки. У колонн (слева) стояла Начальница, у второй - дежурная Инспектрисса; справа - наши Почетные Опекуны.
Церковь вся была облицована серым мрамором; алтарь закрывался красивыми воротами со вставленными в них образами.
На возвышении, ведшем к Царским Вратам, было два противоположных клироса для хоров 1-го и 2-го классов. На почетном месте стоял прекрасный образ Св. Вел. Екатерины; при торжественных богослужениях, его всегда украшал пышный венок из живых цветов.
Как во всех Русских Церквях, были хоругви, плащаница, висели на цепочках разноцветные лампады перед образами. От Царских Врат до входной двери был разослан ковер, - красный во время обычных служб, а при торжественных - голубой с коричневыми цветами, вышитый институтками во время уроков рукоделия. Ковры разделяли Церковь на две половины: слева стояли 3 старших класса и пепиньерки, справа - 3 младших класса.
Возле алтаря была комната, (вероятно ризница) где мы, каждый класс, на одной из недель Великого Поста, исповедовались у нашего Священника, отца Тихомирова; он был довольно молодой, женатый, имел мальчика-сынишку, которого мы прозвали «Голубиное чадо». Имени нашего Дьякона я не помню. Присматривал и заведовал Церковью старший над мужской прислугой - заслуженный, награжденный несколькими медалями, отставной солдат Александр. Наши хоры пели на клиросах под управлением своих регентш. Изредка приглашался дирижировать хором 1-го класса Архангельский, известный композитор духовных песнопений и духовных концертов.
Столовая
Столовая представляла собой большое помещение в нижнем этаже. В Институте было электричество, но в 1909 году, столовая еще освещалась газовыми рожками. Окна выходили в наш сад. С площадки внутренней лестницы была дверь, через которую утром и к завтраку и ужину входили воспитанницами с классными дамами. Стоя у всех на виду регентша 1-го класса, ударяла себя по руке камертоном, давая тон для молитвы «Очи всех на Тебя, Господи, уповают», после чего все садились за длинные столы, на деревянные без спинок скамейки. В глубине открывались вторые двери из буфетной, появлялись горничные, неся дымящиеся блюда. Каждая подавала своему столу около которого сидели воспитанницы одного из 7-ми классов, друг против друга. Их классная дама занимала место впереди так, чтобы ей были видны ее подопечные.
Блюдо ставилось посреди стола между двумя сидящими напротив институтками; они раскладывали порции, передавая направо и налево тарелки. Горничная ждала, чтобы унести пустое блюдо; иногда ее просили принести из кухни прибавку. Кушанье в Институте было незатейливым, но хорошо приготовленное. Меню (по будням) состояло из супа, жаркого с гарниром и сладкого; на ужин полагалось 2 блюда. В большие праздники или в царские дни (14-го Ноября, рождение Вдов. Импер. Марии Федоровны и 6-го Декабря - День Ангела Императора Николая II) меню было «парадное» - т. е. бульон с пирожком; 1/2 рябчика с гарниром и брусничным вареньем, на десерт - мороженое. В торжественные дни мужская прислуга приносила подносы с бокалами шампанского. Начальница, сидевшая в такие дни за столом 1-го класса, взяв бокал, выходила на середину столовой, а институтки вставали. Она провозглашала тост или за Институт (в день Храмового праздника), или в честь Императора, или нашей Высочайшей Покровительницы - Вд. Импер. Марии Федоровны. После тоста говорила «Ура!», громко и весело подхватываемое воспитанницами. После этого пели «Многая лета». Инспектриссы, Классные дамы, пепиньерки и дежурные 2-х старших классов подходили к Начальнице и чокались с ней. Остальным в столовой полагалось не шампанское, а рюмка хорошего белого (вероятно Удельного Ведомства) вина. По окончании завтрака или ужина пели молитву «Благодарим Тебя, Господи Боже наш», после чего все направлялись к выходу. Первыми - пепиньерки, их стол был крайний от двери), за ними - старшие воспитанницы, средние классы и наконец младшие «седьмушки» (9-10 лет). Некоторые из них еще играли в куклы. У них были туго заплетенные косички и роговые обручики.
Порядок еды: утром в 8 ч. по будням чай с молоком; по праздникам шоколад. Пили из фаянсовых кружек белых с русским гербом. В 12 часов - завтрак, в 7 вечера - ужин.
Наш сад
Здание Спб. Екатерининского Института выходило парадным подъездом на набережную Фонтанки, а его задний фасад смотрел на сад тянувшийся по Литейному проспекту, против Мариинской больницы. В начале века там еще ходила конка; над стеной, ограждающей сад, нам была видна ее вышка, куда нарочно садились наши «кузены» и, в часы прогулки, махали нам сверху кадетскими, студенческими, юнкерскими и иными фуражками.
Для С. Петербурга, сад был большой, с рядом густых аллей, - в нем одновременно гуляло больше 400 воспитанниц, выходивших с широкого крыльца, возле которого был крытый балкон с креслами и стульями. Справа виднелась длинная широкая площадка, где зимой устраивали каток, а весной играли в теннис. Влево от крыльца была в саду оранжерея и терраса. В круглой ограде с памятной мраморной доской, рос посреди сада исторический дуб, посаженный в 1798 году Императрицей Марией Федоровной, основавшей наш Институт. Весной в саду было несколько качелей, между ними - низко над землей - широкая доска; друг против друга становились девочки, раскачивая ee; имелись гигантские шаги, площадка для крокета и «горка», т. е. холмик с 20-ю ступенями, наверху горки была площадка окруженная решеткой и врытые в землю скамейки.
Когда наступало тепло, мы все свободное время гуляли и резвились в саду, предаваясь разным играм. Зимой же нас развлекал лишь каток, качели, гигантские шаги и прочее уда-то убирались. По аллеям клали деревянные мостки, мы ходили парами, по классам в сопровождении дежурных дам. Запрещалось сойти в снег, который лежал пушистым слоем по обе стороны расчищенных для нас мостков. Прогулки были скучны, однообразны, мы развлекались лишь разговорами с одноклассницами, и не без удовольствия возвращались в натопленное здание Института. Приблизительно в 1906-07 году, на Царской охоте в Беловежской Пуще один из принимавших в ней участие Великих Князей (не помню который), убил лося и распорядился привезти его в подарок нашему Институту. Огромное мохнатое и рогатое животное лежало тушей на террасе возле оранжереи, нас водили смотреть этого лося, после, на кухне из него готовили что-то вкусно и подавали нам как прибавку к обычному обеду.
В сад выходили окна наших классных комнат и полуподвального этажа, где жили семьи наших служащих: младших швейцаров, полотеров, ламповщиков и т. д., а также окошечки так называемых «селлюлек», т. е. небольших комнат, где мы учились и упражнялись в музыке; в каждой селлюле стояли рояль, шкапик для нот и стулья для учительницы и ученицы.
Сад оставил по себе приятное воспоминание, - там был всегда чудный воздух от множества зелени, деревьев. Помню одну березу со скривленным стволом в глубине у стены. Береза еще существует, - в 1975 году мне привезли ее фотографию, снятую знакомыми, ездившими в ССР.
Так как сад был большой, то в начале XX века был поднят вопрос о том, чтобы сократить его и отдать часть городу, для какой-то постройки. Однако, этого не произошло, мы продолжали пользоваться садом в нетронутом виде. После рокового 1917 года здание Института было превращено в библиотеку и музей, а сад - в общественный сквер.