Последняя русская коронация в воспоминаниях Марии Румынской
Принцесса Мария Румынская и герцогиня Виктория-Мелита Гессен-Дармштадтская со своими пажами во время коронационных торжеств в Москве, 1896 год.
Коронации русских императоров на многих мемуаристов производили неизгладимое впечатление. В их числе была и королева Мария Румынская. В то время она была еще супругой принца Фердинанда, наследника румынского престола. Марию, урожденную принцессу Эдинбургскую, внучку императора Александра II, рано выдали замуж за румынского наследника, она очень скучала при дворе короля Кароля и королевы Елизаветы, который не мог похвастаться ни роскошью, ни обилием развлечений. В 1896 году Мария и её супруг Фердинанд (Нандо) должны были представлять свою страну на коронационных торжествах в Москве. Мария и ране бывала в России, тепло вспоминала свои еще детские визиты в Россию, и очень радовалась предстоящей встрече с матерью, сестрой и многочисленными русскими родственниками, но она даже представить не могла, насколько сильное впечатление на нее произведет эта поездка, став одним из самых светлых воспоминаний её юности.
Сама Мария позже вспоминала об этом в мемуарах:
"Весной 1896 года мы отправились в Москву на коронацию Николая и Александры. Об ошеломляющем великолепии этих празднований стоит рассказать, поэтому я постараюсь описать их так, как я видела это тогда, глазами молодой женщины двадцати лет, которой, после скромной аскетичности двора короля Кароля, коронационные торжества казались внезапным выходом из темноты на ослепительное солнце.
Двери жизни, казалось, внезапно открылись, и все прекрасное переполнило меня, как золотое сияние. Я была молода и считалась красивой, я снова была со своим родителями; могла смеяться, радоваться и веселиться.
Я смотрела на это грандиозное театрализованное представление, в котором мои наивные глаза видели тогда только блеск и славу. Я не была важной фигурой происходящего, но мне оказали очень теплый прием; здесь меня не просто терпели как в Румынии, но восхищались.
В Румынии, я была просто маленьким винтиком, который должен был неукоснительно выполнять свою работу, и никто не пытался окружить это какой-либо роскошью или заставить меня чувствовать себя нужной. Я чувствовала себя совершенно чужой в той чужой стране. Казалось, все, что я делала, всегда было неправильно, и никто не понимал, что когда человек молод и жизнь бежит, словно огонь по венам, иногда хочется быть веселой, смеяться, дурачиться с друзьями своего возраста, развивать свои способности, быть отдельной личностью, человеком с собственным умом, со своими мыслями, своими привычками, вкусами, идеалами, желаниями. При румынском дворе мне во всем этом было отказано, любое веселье воспринималось как легкомыслие, каждое сказанное слово считали наглостью, моя жизнь не была моей, дом не был моим, слуги не были моими - даже дети были не мои! Всё было подчинено дяде и его политике, его министрам и, особенно, его ужасной старой супруге, чей язык был подобен острому мечу и которая смотрела на меня как на выскочку, опасную для привычного уклада.
И вот во время московской коронации я ощутила этот контраст, почувствовав себя птицей, которая расправила крылья весной после долгой и затяжной зимы. Именно в таком настроении я тогда находилась и старалась брать от жизни всё, что она мне предлагала.
Перед отъездом на эту важную церемонию дядя с особой тщательностью выбрал тех, кто должен был сопровождать нас; в основном это были офицеры, но король добавил в наш список некого старого полковника, Жоржа Росновану, который был известен своими русскими симпатиями. Он построил русскую церковь в своей молдавской деревне, любил царя и все, что имеет отношение к России, поэтому дядя любезно подумал о том, чтобы подарить этой восторженной старой душе радость от участия в коронации".
В России всех гостей ждал поистине царский прием:
"Русский Императорский двор предоставил в наше распоряжение дом, экипажи, слуг, военную охрану и всё, что было характерно для русской роскоши. И, наконец, что не менее важно, как и в настоящей сказке, у меня был молодой паж, который должен был нести мой шлейф и стоять за моим стулом во время ужинов, торжественных представлений или парадов. Он был еще кадетом и должен был стать офицером в следующем году. Он был молод и очень красив, мы были почти ровесниками. Его фамилия была Черкесов, и, как и в сказке, он сразу же влюбился в принцессу, которой служил.
Много лет Черкесов писал мне, и я отвечала и отправлял ему мои фотографии. Перед тем, как отправиться на русско-японскую войну, он написал мне последнее письмо и отослал мне всё, что я ему когда-либо присылала, на случай, если он не вернется. Он не вернулся; а на днях, просматривая старые бумаги, я обнаружила трогательный маленький пакетик, перевязанный аккуратными лентами, и это было всё, что осталось от Черкесова, моего прекрасного молодого пажа".
Две иностранные принцессы, Мария Румынская и Виктория Гессен-Дармштадтская тоже запомнились пажам: "Во время коронационных торжеств и празднеств великие княгини со своими трехметровыми шлейфами положительно не могли обходиться без помощи камер-пажей, а молодая и подвижная принцесса Румынская в особенности. Она и ее сестра герцогиня Гессенская, Виктория Федоровна, впоследствии супруга в. кн. Кирилла Владимировича, были особенно милы со своими камер-пажами, приглашали их завтракать в свободные от празднеств дни, снимались с ними на фотографиях".
Едва ли супруг принцессы Марии был в восторге от того восхищения, которое вызывала его жена у молодых пажей, великолепных офицеров и русских великих князей: "Для Нандо это тоже был уникальный праздник. Он тоже был достаточно молод, чтобы наслаждаться очарованием этих чудесных праздников, но он никогда не мог так искренне предаться радости жизни, как я. Он был на десять лет старше, был слишком подавлен, слишком осторожен, слишком неуверен в себе, очень застенчив. Не без тревоги он наблюдал за моим восторгом; он знал мир лучше, чем я, у него было меньше иллюзий и меньше веры в абсолютную добросовестность своего соседа. Румынии не раз приходилось страдать от безжалостной мощи России, и это заставляло Нандо насторожиться. Кроме того, это была моя семья, а не его; он не чувствовал себя как дома, как я, и было нелегко находиться в компании со всеми моими дядями и кузенами. Их было так много; они были такими высокими, такими уверенными в себе, такими богатыми и могущественными; настоящие автократы, не особенно заботящиеся о чувствах других людей; кроме того, как уже упоминалось, мои русские родственники любили поддразнивать всех; их голоса доминировали над всеми, как и их огромный рост - поистине могущественная порода!"
Общие впечатления румынской принцессы созвучны тем, которые описывали многие другие её современники, наблюдавшие коронацию:
"Молодое поколение обладало менее внушительным ростом; они уже не так воплощали тип автократа; было несоответствие между их телосложением и их властью. Они казались менее подходящими для своей стороны.
Это было особенно заметно по царю, который был маленьким, почти хрупким. Его глаза были добрыми, с ласковым выражением лица; в нем было что-то нежное, и его голос был тихим и мягким. Несмотря на то, что он был полон достоинства, его несколько подавляли поколения отца и деда. Но в эти дни его семья была абсолютно предана ему; они смотрели на него как на величину, перед которой все склонялись, несмотря на его юность. Он был наделен мистической силой: он был царем. Это знали все. Он был. молод, женился на прекрасной принцессе, такой же молодой, как и он, и на открывающихся перед ним страницах жизни он мог написать историю.
Первой церемонией, которую мы наблюдали, был торжественный въезд царя в Москву. Молодая императорская пара на несколько дней уединилась в загородном монастыре города, чтобы подготовиться к грядущему таинству.
Какое это было чудесное зрелище, торжественный въезд в Москву, в этот легендарный город, где с древнейших времен короновались цари! Мы, гости, которые не принимали активного участия в этой церемонии, смотрели с нескольких балконов, нависающих над главной улицей, через которую проходила процессия.
Вот едет царь на высоком белом коне. Он одет не в роскошную одежду, а в простую темно-зеленую форму. На его груди светло-голубая лента ордена Святого Андрея; на темном полотне на солнце вспыхивают несколько алмазных звезд. В нем нет ничего величественного, нет ничего особенно впечатляющего, но он держится с легкостью хорошего наездника. Он невысок, но его глаза так добры, а на губах мягкая, почти задумчивая улыбка. В нем - тихое достоинство человека, который глубоко осознает всё, что он представляет в этот торжественный час, и понимает, что возлагает на себя тяжелые обязанности. Наши взоры следуют за ним; он молод, его любят, и жизнь открывается перед ним, как неписаная книга.
Две великолепные золотые кареты следуют за ним на небольшом расстоянии, они именно такие как на сказочных иллюстрациях: белые лошади, золотые украшения, пажи, свита. В первой сидит мать царя, во второй - его супруга. На вершине кареты Вдовствующей Императрицы сияет корона - знак того, что она уже была коронована перед своим народом. На её голове великолепная тиара; её шея - бездна сверкающих драгоценностей, её платье и мантия из сияющего золота. Всё еще очень популярная, всё еще красивая женщина, она кланяется направо и налево с присущим её семье обаянием.
На второй карете нет короны, и у дамы, которая сидит внутри, хотя она и роскошно одета, нет короны на голове, потому что только после Таинства она вступит в свои права. Гораздо красивее, чем когда-либо была её свекровь, она величественно и прямо держится, но она совсем не улыбается, и на её лице почти болезненная серьезность. Её губы нервно сжаты, что совершенно не идет такой молодой женщине. В её больших ясных глазах нет счастья, нет жизнерадостности, нет уверенности. Она будто держала Судьбу на расстоянии вытянутой руки; мрачно догадываясь, что жизнь может принести немало горя. Она полностью осознает торжественность момента, но похоже, что это скорее пугает её, чем радует.
Проезжает карета, толпа склоняет перед нею головы, царица кланяется в ответ. Она молода, красива, полна достоинства, но ни разу улыбка не касается её губ, она смотрит не в глаза, а прямо перед собой, словно устремляя взгляд на какое-то внутреннее видение...
На протяжении всех церемоний молодую императрицу не покидало это отрешенное состояние, которое, несомненно, было отчасти вызвано робостью. Казалось, ничто никогда не доставляло ей удовольствия; она редко улыбалась; и когда она это сделала, это было неохотно, вымученно. Это, конечно, подавляло симпатию к ней. Несмотря на её красоту, от нее не исходило тепла; в её присутствии воодушевление пропадало. Серьезная, искренняя, с обостренным чувством долга, желанием поступать хорошо и правильно, она, тем не менее, была не из тех, кто побеждает. Она была слишком недоверчива, слишком замкнута; она не была согревающим пламенем. Жизнь, как и всё остальное, нужно любить; те, кто не умеет любить жизнь, побеждены изначально.
Я и сейчас вижу перед собой Александру, стоящую во всей своей красе рядом с императором в золотом соборе, в котором происходила коронация. Сама атмосфера казалась золотой; золотой свет окутывал сияющую публику, будто воздавая дань уважения этим самым молодым суверенным монархам Европы; золотым был и наряд Александры. Все глаза были устремлены на неё. Красивая женщина всегда привлекает взгляды, и тем более, когда она стоит, увенчанная короной, возвышенная над всеми остальными, окруженная роскошью, которой мало кто когда-либо достигал.
И Александра была прекрасна; она была стройна, высока, она практически затмевала стоящего рядом с ней императора. Тяжелые регалии и облачение, казалось, давили на него - огромная корона его предков была слишком тяжелой для его головы; инстинктивно все вспоминали гигантский рост тех, кто правил до него; его лицо было бледным, но глаза его были наполнены мистическим сиянием. А его молодая жена стояла прямо; корона, казалось, не сокрушала её, и золотая мантия, спадающая с её плеч, будто делала её еще выше, чем она была. Её лицо покраснело, губы сжались; даже в этот знаменательный момент радость не коснулась её, в ней не было даже гордости, она держалась достойно, но в ней совсем не было тепла. Было почти облегчением оторвать от нее взгляд, чтобы перевести его на императора, чьи ласковые глаза и нежное выражение лица заставляли каждого чувствовать в нем своего друга.
После церковной церемонии коронованная пара в торжественной процессии поднялась по широким ступеням лестницы, ведущей на террасу с видом на Соборную площадь. Вверх, вверх, по великолепному ковру, бегущему будто алая река. Вверх, вверх, ослепительная компания королевских гостей следовала за ними. Вверх, вверх, всегда вверх, как бы восходя к небу; и, достигнув вершины, они повернулись лицом к толпе, которая была допущена на площадь, чтобы посмотреть на новых помазанников. Бок о бок стояли две коронованные, усыпанные бриллиантами фигуры в зените славы, почти божества, и, подобно бегущим волнам, люди падали перед ними на колени, призывая Божье благословение на их венценосные головы. Великолепное зрелище, момент напряженности, почти сверхъестественные эмоции; и это было в Москве весной, когда воздух был наполнен ароматом сирени и повсюду разливалось пение птиц.
Поклоны с Красного Крыльца
Невозможно перечислить все праздники, которые были в течение этих трех недель в мае: парады, шествия, балы, банкеты и небольшие семейные встречи, которые были редкими, так как большинство церемоний были официальными.
Интересным зрелищем стал торжественный прием депутаций из всех уголков огромной империи.
Царь и его жена, облаченные в роскошные одежды, окруженные царской семьей и их королевскими гостями, получали дань уважения от множества странно одетых посланников с севера, юга, востока и запада их могущественного царства. Татары с косыми глазами, таинственно выглядящие китайцы, черкесы с тонкой талией, саамы, финны и множество живописных персонажей, напоминающих "Тысячу и Одну Ночь", и все эти депутации подносили подарки к ногам молодых правителей. Сумеречные соболи, белоснежные горностаи, золото и драгоценные камни, редкие кашемиры, дорогие ковры, парча, мерцающие вуали и сверкающие вышивки. Депутации шли бесконечным потоком, напоминая классическую библейскую процессию. Затем, в свою очередь, пришли депутации армии и флота, церкви, дворян, крестьян и, наконец, бесконечный поток дам в русских придворных нарядах, который придавал такой особенный колорит и зрелищность всем русским придворным церемониям.
Это были утомительные испытания для императора и императрицы, я помню, как необыкновенно несчастное счастливое лицо Аликс, становилось все более и более жалким, поскольку время шло медленно, и поток поздравлений, казалось, никогда не закончится.
Я была в возрасте, когда все меня очаровывало, и конечно я любила красиво одеваться. Мне очень нравилось носить туалеты специально созданные для этой поездки. У меня были платья всех цветов радуги, и хотя сегодня они кажутся нам абсурдными, в то время они были очень элегантными и подбирались с большим вкусом. Но больше всего восторгов вызвало платье и шлейф королевы Кармен Сильвы. Королева, вдохновленная моей юностью, светлыми волосами и голубыми глазами, заявила, что сделает из меня настоящую сказочную принцессу. Поэтому она заказала платье и придворный шлейф, которые были полностью расшиты ветвями диких роз, ткань была покрыта тысячами падающих лепестков; даже вуаль, которую я носила под круглой бриллиантовой диадемой, была усыпана лепестками роз. Это платье, сшитое в одной из румынских школ, безусловно, становилось всё более популярным, и я была очень воодушевлена эффектом, который оно произвело. Такое количество роз на королевском шлейфе, вероятно, не оставили моего прелестного молодого пажа равнодушным. Каждый день становился все более ценным, а час расставания казался душераздирающим!
Великая княгиня Мария Александровна с дочерьми и зятьями на коронационных торжествах
Люди говорили мне: «Вы выглядите такой счастливой и всегда, кажется, полностью наслаждаетесь собой». Это было в точности так; Я наслаждалась всем своим сердцем - на самом деле, радость всего этого - роскошь, красота, атмосфера постоянного восхищения, которое окружало меня - слегка ударили мне в голову".
К сожалению, эта коронация не была сплошным безоблачным праздником. О Ходынке, естественно, знали и высочайшие гости:
"Однако одно ужасное событие, омрачило эти роскошные дни в Москве. На Ходынском поле был запланирован большой народный праздник. Всем должны были раздавать сувениры с портретом царя. Венценосная пара в сопровождении своих гостей и свиты должна была смотреть, как раздаются эти дары тысячам и тысячам крестьян из всех частей великой империи.
По какой-то вине организации произошла ужасная давка, множество людей устремлялось в одну и ту же точку. Тысячи мужчин, женщин и детей погибли в этот день, который должен был стать днем радости и хорошего настроения, а вместо этого этого стал кровавой катастрофой, зловещей, как поле битвы. Естественно, это скорбное событие бросило тень на все церемонии и праздники, которые еще предстояли.
Александра, всегда склонная к меланхолии, была, конечно, ужасно впечатлена этим трагическим происшествием, ведь повсюду шепотом передавались слухи о том, что это очень плохое предзнаменование для начавшегося царствования.
Той ночью был бал в посольстве Франции. Я помню, что бедная императрица делала все возможное, чтобы отложить бал, умоляя, чтобы ей было позволено уклониться от любого праздника в ту ночь, но тщетно. Франция была главным союзником России; нельзя было её обидеть. Такова жизнь коронованных особ. Они вынуждены подавлять свои естественные побуждения, контролировать свои эмоции; им нельзя плакать, когда хочется. Несомненно, многие в ту ночь считали императрицу бессердечной, потому что она пошла на бал вечером после такой катастрофы, но одному Богу известно, сколько бы она отдала, чтобы остаться дома и помолиться за погибших.
Многие считали, что Великий князь Сергей, тогдашний губернатор Москвы, несет ответственность за это страшное несчастье, и было больно смотреть на отчаяние прекрасной тети Эллы; но праздник должен был продолжаться. Одно посольство за другим давало блестящие приемы, великие державы соперничали друг с другом в великолепии и роскоши. Но, хотя бал в посольстве Франции и был великолепно организован, сложно было представить что-то более мрачное; все чувствовали, что его нужно было перенести".
"На всех торжественных выходах королевские гости были разбиты на пары. Моим спутником стал наследный принц Италии Виктор-Эммануил. Мы не очень хорошо смотрелись вместе, так как я была выше его. Он был условно вежлив, но не отличался особенной любезностью и вниманием. У нас было слишком мало общих тем для разговоров, но я была заинтригована зарождающимся романом между ним и его будущей Virile, принцессой Еленой Черногорской, которая подружилась со мной из-за моего кавалера. Елена была высокой, красивой девушкой с великолепными глазами и приятными манерами; Она была очень живой, забавной, и совсем не стеснительной. Мне она очень понравилась; в ней было что-то свежее и спонтанное; она, так сказать, сохранила дуновение ветра своей горной страны".
Мария Румынская и Виктория-Мелита (Даки) Гессен-Дармштадтская с головой окунулись во все развлечения, которые предлагала им судьба. Обе к этому моменту уже успели осознать, что не очень счастливы в браке, обе в России были окружены восхищенным вниманием своих кузенов, Великих князей Бориса и Кирилла Владимировичей. Даки позже разведется с первым мужем и выйдет за Кирилла, Мария и Борис останутся хорошими друзьями.
"Даки, в те дни Великая герцогиня Гессенская, принадлежала к внутреннему кругу, а её муж был братом царицы и прекрасной тети Эллы, в чьем доме они жили. Наша главная цель, однако, состояла в том, чтобы видеться как можно чаще. У нас было много поклонников. Наш двоюродный брат Борис Владимирович стал одним из моих больших друзей. Наша дружба длилась много лет. Позже, он стал слишком избалованным человеком, развращенным слишком легкими удовольствиями и успехом, он иногда он глубоко вздохнув, заявлял, что я была его первой любовью. Он очень быстро отошел от первых и чистых идеалов своей ранней юности. «Но вы, дорогая Мисси, - заявил он своим нежным голосом, - всегда оставались прекрасной мечтой, и я благодарю вас за то, что вы остались мечтой, которую я не смог разрушить». Дорогой Борис, рожденный с идеалами, он был слишком ленив, чтобы придерживаться их, он всегда был неудовлетворен жизнью. Позже он сбился с пути, он всегда искал счастье, которого так и не нашел, но мы остались настоящими друзьями, и мне всегда приятно вспоминать о нем. В те дни мы совсем ничего не знали о жизни, она лежала так ослепительно перед нами, она казалась такой свежей, такой легкой, такой счастливой, такой чистой.
Как сквозь туман слез, я вижу все те лица, которые разделяли нашу радость и веселье; все они проходят передо мной. Я проговариваю про себя полузабытые имена, и они пробуждают во мне эхо старых эмоций. В те дни сердце так легко билось! Большинство из них были офицерами, блестящими, лихими, сентиментальными, дерзкими, полными русского пыла, смешанного с почти невыносимой тоской, столь характерной для славян, тоской, которая бередила ваши сердечные струны и нарушала ваш покой. Интересно, сколькие из этих блестящих кавалеров все еще в этом мире? Сколькие из них избежали ужасов войны и падения России? Гадон, Ефимович, Шлиттер, Цедлер, Junkowaki, Grahe, Эттер, Беляев, Hartory и многие другие, чьи яркие глаза и восторженное почитание делали нашу радость более искрящейся, более интересной.
Как и наша юность, эта беззаботная веселость - в прошлом, ее унесло время, стерло с лица земли. Но память об этом тусклым светом сияет вдалеке свет, светом, от которого мы все больше удаляемся в темноту".
Императорская семья и иностранные гости в Ильинском
Официальная часть коронационных торжеств подошла к концу. Европейские монархи разъезжались по своим королевствам и герцогствам, но те гости, которые были связаны с домом Романовых более тесными династическими связями, еще оставались в России. В их числе была и румынская чета. Устав от официальных мероприятий и городской суеты, гости отправились в подмосковную великокняжескую усадьбу Ильинское. Ильинское не могло вместить всех приглашенных, поэтому некоторых высоких гостей принимали в юсуповском Архангельском, которое ничем не уступало царским резиденциям, а некоторым европейским королевским дворам оставалось только мечтать о той роскоши, которой обладали Юсуповы.
"Чтобы прийти в себя от усталости после коронационных торжеств, дядя Сергей пригласил молодую императорскую пару на несколько недель отдохнуть в имение Ильинское недалеко от Москвы.
Более официальные гости разъехались; остались только близкие члены семьи и внутренний круг друзей. Но так как Ильинское было слишком мало, чтобы вместить всех приглашенных, князь и княгиня Юсуповы приняли многих в своей загородной резиденции Архангельское. Нандо и я были среди них. Архангельское было маленьким Версалем без западного лоска; оно было переполнено роскошью, но во всем там чувствовалось некоторое прикосновение восточного пренебрежения.
Щедрое гостеприимство и приятная компания, цыганский хор, верховая езда, прогулки на лодках по реке, кареты любого размера и формы, танцы, пикники, ужины при луне и бесконечные балы, посещение соседних усадеб; и в любое время дня и ночи - дикие, плачущие, смеющиеся, рыдающие, цыганские мелодии сопровождали нас; эта музыка усиливала эмоциональный эффект тех беззаботных дней.
Хозяйка имения была еще молодой и очень красивой женщиной. Её серые глаза были сияющими и ясными, а улыбка очаровательной; волосы она поднимала сзади в высокую прическу, оставляя лоб открытым, что было необычно в те дни челок и локонов. Привлекательная женщина, очень добрая, стремящаяся окружать радостью всех вокруг. Её муж был несколько угрюм, но он также был добр, и его гостеприимство не знало предела. Сумароковы-Юсуповы принадлежали к самым богатым семьям России.
Румынская кронпара в гостях у Юсуповых
Мы с Нандо часто ездили в Ильинское вместе с остальными архангельскими гостями. Развлечение следовало за развлечением; это был период оживленной, почти безумной веселости, легкомысленного водоворота удовольствий. Нандо был просто потрясен тем, какой образ жизни мы ведем, и говорил о том, что дядя едва ли одобрит подобную жизнь. Но мне так хотелось забыть о короле Кароле и не хотелось думать о том, что все это веселье преходящее и скоро должно завершиться".
Частым гостем в Архангельском был князь Григорий Фердинандович Витгенштейн. Этот лихой офицер в черкеске был большим поклонником княгини Юсуповой, о нем и его лихих выходках немного пишет Феликс Юсупов в своих мемуарах. Его колоритная фигура не могла не впечатлять иностранных гостей. Упоминает о нем и Мария Румынская:
"Среди гостей Архангельского был некий князь Витгенштейн, офицер Имперского Конвоя. Этот молодой человек был одним из самых веселых офицеров. Хотя он не был особенно привлекательным, у него была великолепная фигура, с тонкой, как у женщины, талией. Длинная казачья черкеска сидела на нем просто идеально. Когда офицеры не были на службе, им было позволено носить черкеску любого цвета, который они предпочитают. Молодой Витгенштейн выбрал оттенок темной сливы, в чем была определенная хитрость; так как это был цвет, который привлекал и радовал глаз. Его высокие, мягкие кожаные сапоги без каблуков придавали его движениям что-то кошачье. Чтобы завершить картину, нужно добавить к этому высокую каракулевую шапку, надетую чуть на бок, великолепный кинжал, вставленный в серебряный пояс, и он предстанет перед нами фигурой, достойной самых ярких романов Элинор Глин. Персонаж, идеально подходящий для того, чтобы сеять беспокойство в дамских сердцах.
У меня было мало общего с Витгенштейном, но, будучи увлеченным наездником, он ценил моё мастерство. Он обнаружил, что, когда я нахожусь в седле, ничто не может напугать меня; что верхом я была бесстрашной и склонной к безрассудству.
У Витгенштейна был дикий и свирепый казачий конь. Темно-коричневый, с гладким хвостом и гривой, с железными сухожилиями и нервными глазами. Беспокойный и суетливый, он считался трудным скакуном. Неизбежно настал момент, когда Витгенштейн предложил мне проехать на этом захватывающем коне, который, по его словам, мог бить рысью любого другого коня при полном галопе. Нандо протестовал, пытаясь запретить мне это. Напрасно! Я тогда совершенно не была склонна к покорности, и мысль о том, чтобы покататься на этой дикой лошади, стала моей главной целью.
Эта гонка остается одним из самых прекрасных воспоминаний моей юности; это было волнение, которое я никогда не забуду. В тот момент, когда я оказалась на его спине, этот неприрученный конь и я поняли друг друга абсолютно. Какая это была гонка! Прекрасное утро, небо, наполненное пением жаворонков, роса все еще блестела на земле. Прямо, как стрела, мчался мой конь, как торпеда на своем пути, но ни разу не перешел с рыси на галоп.
Я выиграла пари и, наклонившись, обхватила шею коня руками и поцеловал его. О, как мне хотелось увезти этого бесценного коня в Румынию! Но этой мечте не суждено было сбыться".
В это время в Ильинском Великая княгиня Мария Александровна, герцогиня Кобургская, с недовольством следила за развлечениями своих старших дочерей и часто приводила их в чувство, распекая за слишком модные наряды, легкомысленное поведение и бесконечное кокетство:
"Как можно догадаться, мама, бывшая в Ильинском, с некоторым неодобрением смотрела на наши развлечения. Она продолжала быть главным цензором нашей жизни; её глаз был всевидящим, её слово - закон, и её недовольство, никогда не оставалась без внимания.
Во время коронационных праздников она держала нас с Даки в ежовых рукавицах, часто не одобряя нашу одежду. С яростной критикой она обрушилась на то, что мы с Даки надевали наши вуали под диадемы, которые она считала слишком живописными и недостаточно православными, её замечания все еще заставляют мои щеки пылать. Она заявила, что мы хотим выглядеть как Элизабет в "Тангейзере", и в этом она была не так уж и неправа, поскольку стиль одежды этой леди, безусловно, был одним из наших идеалов. Но мама ругала нас за нашу тягу к живописности, и когда мы знали, что она будет присутствовать, нам приходилось воздерживаться от чрезмерного проявления художественного воображения. Однако мы нашли неожиданного союзника в лице самой старшей великой княгини в семье. Это была тетя Санни, тетя мамы, вдова Великого князя Константина, одиного из братьев Александра II.
Будучи в молодости иконой элегантности, она все еще получала удовольствие от нарядов, разбиралась в моде и оценила наши усилия. Услышав, как нас ругает мама, она воскликнула: «Пусть дети выглядят так хорошо, как только могут! Мне нравится, когда у молодых есть собственные идеи, и у ваших дочерей, кажется, есть вкус!».
Тетя Санни, безусловно, обладала вкусом. На коронации в храме она была незабываемой фигурой; очень высокая и с удивительно прямой для её возраста осанкой, белоснежными волосами; одетая с головы до ног в серебро, она была в сверкающей диадеме, похожей на застывшие солнечные лучи на её кокошнике. Имея слишком много жемчуга, чтобы носить его весь на шее, она прикрепила к своей талии полдюжины жемчужных нитей огромной алмазной булавкой и они спадали вдоль её платья молочным каскадом. Она была настолько бледной и сияла белизной, что, казалось, была покрыта инеем. Хотя ей было около семидесяти лет или даже больше, я помню её ярче, чем кто-либо другого, за исключением, конечно, императрицы и любимой тети Эллы".
Тетя Санни - Великая княгиня Александра Иосифовна в окружении других Великих княгинь во время коронации
Брат Альфред тоже был в Ильинском, и однажды, купаясь в реке, он спас меня в тот момент, когда я чуть не утонула. Не привыкнув плавать в реке, я не справилась с течением, которое внезапно начало уносить меня. Альфред протянул мне руку помощи в критический момент.
Дядя Серж был отличным хозяином. Он хотел, чтобы все хорошо проводили время, но, как и мама, он был строг и критичен, в то время как дядя Павел всегда был нашим защитником, когда мама обвиняла нас в легкомыслии. «Оставь их, так приятно видеть, как они веселятся», и я помню, как я встала и поцеловала его. Дорогой дядя Павел... у него был такой приятный голос, и он никогда ни на кого не злился. И какая у него была прекрасная фигура! Два брата, Сергей и Павел, были преданы друг другу, но они очень отличались друг от друга - один был очень строг и серьезен; другой нежный, спокойный и всепрощающий. Я очень любила их обоих!
Настал жестокий час расставания; Я полагаю, что с некоторым облегчением Нандо вырвал меня из этого слишком благоприятного окружения. Мой отъезд был печальным. Я прекрасно понимала, что это был эпизод, который никогда не повторится снова. До свидания Даки, мама, всем мои поклонники, прекрасная тетя Элла, дяди и кузены и прекрасный казачий конь.
Нам предоставили императорский поезд, и очень медленно мы путешествовали через обширную Россию вниз к Одессе, где нас ждал румынский корабль. Здесь мы расстались с теми, кто был привязан к нам на протяжении всего нашего пребывания. Это был конец прекрасного сна".
В России Марию Румынскую тоже потом вспоминали как прекрасный сон. Младший сын Юсуповых, Феликс писал о пребывании румынской принцессы в Архангельском: "Глаза её имели столь поразительный серо-голубой оттенок, что, один только раз глянув в них, помнили их вечно. Она была стройна и тонка, как стебель. Я был покорен. Ходил за ней, как тень. По ночам не спал и думал о ней. Однажды она меня поцеловала. Я был так счастлив, что вечером отказался умываться. Она, услышав об этом, очень смеялась. Много лет спустя в Лондоне на обеде у австрийского посланника я вновь встретился с княгиней Марией. Я заговорил с ней об этой истории. Она её помнила".
Адъютант Великого князя Сергея Александровича, В.Ф. Джунковский тоже отмечал, что после отъезда румынской пары "...в Ильинском сразу как-то опустело, т.к. молодая Румынская вносила большое оживление".
В следующий раз Мария и Фердинанд приедут в Россию спустя 18 лет - в 1914 году, планируя познакомить своего старшего сына Кароля и дочь Николая и Александры - Великую княжну Ольгу, но этот династический проект так и не состоялся.
Использованы материалы книги "The Story of My Life" by Marie, Queen of Roumania