В лазарете Её Величества
Я быстро освоился с жизнью в лазарете. В конце коридора в отдельной комнате лежал барон Таубе, которого я знал еще с первого года в дивизионе, так как он был тогда адъютантом лейб-гвардии первого Его Величества стрелкового батальона, потом мы сражались бок о бок под Скродой-Рудой. Ему оторвало ногу, но он уже шел на выздоровление. За ним ухаживала Грекова, которая потом и вышла за него замуж. В соседних комнатах работала вторая сестра.
В центре лежал очень тяжело раненный капитан Гаскевич, у него все время отслаивались сектора от голенной кости, и он был под страхом, что ему отнимут ногу. Далее за мною находилась группа молодежи: маленький кирасир Ноне, совсем юный, уже выздоравливающий штабс-капитан лейб-гвардии Егерского полка и несколько эриванцев со своим капитаном князем Головани. Все были веселые, симпатичные и жизнерадостные, и, когда одна из княжон помогала матери, а другая отдыхала в коридоре, они окружали ее и заставляли смеяться своим выходкам.
- Смотрите, какие прелестные эти эриванцы, - повторяла заведовавшая столом Величковская. - Совсем не то, как наши чопорные преображенцы. (Ее муж, наш дальний родственник, был старший офицер Преображенского полка).
Иногда, по вечерам, все собирались к роялю, стоявшему в передней комнате, играли и пели. Княжнам больше всего нравилось: «Это девушки все обожают, от принцесс до крестьянок простых. По ночам, об одном лишь мечтают, чтоб сбылися мечтания их»… Оживление молодежи достигало апогея, когда по праздникам появлялись Мария, Анастасия и маленький наследник. Все бежали в сад и начинали играть в крокет.
У Ольги Николаевны ее правой рукой был молоденький прапорщик Шах-Багов, хорошенький, как картинка, и застенчивый, как девочка. Он всегда стоял немного в стороне и вспыхивал ярким румянцем всякий раз, когда его глаза встречались с глазами Ольги.
У Татьяны был свой любимец: рябой и некрасивый Мелик Адамов, тоже прапорщик Эриванского полка. Кстати и некстати он сыпал шутками и прибаутками, которые всегда встречали одобрение, делал отчаянные прыжки на одной ноге (другая была в гипсе), размахивал крокетным молоточком и потихоньку учил маленького наследника поджуливать, незаметно подкатывая шары.
После операции маленького Ноне уложили в постель подле окошка. А ночью Мелик Адамов умудрился посадить на штору куколку-бебе с такими же голубыми глазами и со следами пуха на голове.
- Смотрите, смотрите, Ваше Величество, - докладывал он утром Татьяне и Ольге, - за ночь у Ноне родился ребенок - вылитый портрет родильницы, а он злобствует, скрежещет на него зубами и все время пытается его уничтожить, только не может встать с постели.
Сходство действительно было поразительное - без смеха невозможно было глядеть на обоих.
Вечером вызвали Татьяну (она обслуживала телефон матери) и сообщили ей в шутливой форме о состоянии больных.
Князь Головани тоже не давал маху. Но он метил повыше. Доктор заметил, что Императрица благосклонно к нему относится, и как-то сказал ей:
- Вот, Ваше Величество, смотрите, какой результат компресса - рана уже заживает (у Головани был раздроблен большой палец руки).
- А наша молодежь с компрессами разъезжает по театрам.
- Ну, - вставил Головани, - был бы и я молод, разве вы удержали бы меня вашими компрессами?'
- Сколько же вам лет?
- Сорок, Ваше Величество, уже за сорок перевалило!
- Но, князь, ведь и я иногда смотрюсь в зеркало!
- Зачем, Ваше Величество? - прогремел веселый кавказец. - Не верьте зеркалам, верьте нам, мужчинам!
Кроме офицеров, в лазарете лежало еще 12 тяжелораненых солдат. Помню одного из них - это был хохол, красавец с синими глазами, чернобровый, кровь с молоком. У него также были раздроблены кости пятки, и после длительной операции он с трудом приходил в себя.
Ольга Николаевна стояла, опираясь на перильца его кровати, и с участием смотрела в лицо раненого. Неожиданно в его глазах мелькнул луч сознания. Он впился в нее глазами.
- Эх, касаточка ты моя! - простонал он. - Красавица ты моя!.. Сколько же я перепортил вашей сестры! Бедовый я был!..
К стыду нашему, среди интеллигенции немало было людей, которые не могли отдать себе отчета в трудах Государыни и ее дочерей, которые тратили все свое время и все свои силы на лечение людей, чуждых им по среде и по воспитанию.
По окончании перевязок все выходили на крыльцо провожать Императрицу и княжон. В нескольких шагах от госпиталя через дорогу проходил желоб, и при переезде через него автомобиль слегка встряхивало. По установившейся традиции Татьяна пользовалась этим толчком, чтоб обернуться и еще раз кивнуть провожавшим, которые отвечали ей поклоном, причем Мелик Адамов, стоявший позади Ноне, неизменно пригибал его голову рукой.
По праздникам и во дни именин и рождений кого-либо из Царской семьи в автомобиле приезжали все дети. Они всегда просились провести с нами свой день.
- Ваше Высочество, что же вам подарили сегодня? - спрашивала Величковская Анастасию, которая застенчиво прятала под рукав тоненькие платиновые обручики.
- А, уже вижу! Это подарила вам мама?
- И папа, и мама!.. Из старых маминых вещей… Милая девочка, краснея, старается спрятать ожерелье, которое блестит на ее беленькой шейке.
- А это?
- Тоже самое! Из старых маминых вещей…
Мария Николаевна уже не девочка. Полненькая и пышноволосая, она застенчиво стоит в стороне, временами поднимая свои большие глаза, окаймленные густыми ресницами. По-видимому, она стыдится себя самой, ей кажется, что все замечают, что она уже взрослая… Маленький Наследник иногда приезжает на своем крошечном автомобиле вместе с Деревянкой. Однажды он влетел обиженный и прямо подскочил к Ольге:
- Почему вы меня не подождали?
- Я же говорила тебе, что мы выезжаем ровно в десять.
- Но ведь ты видела, как я бежал!..
На помощь является неистощимый Мелик Адамов:
- Ваше Величество, пойдемте петь! Слушайте: вот лягушка по дорожке скачет, вытянувши ножки - ква-ква-ква-ква…
У маленького Наследника уже высохли слезы. Его губки шевелятся, и он тихо повторяет: «Ква-ква-ква-ква!».
- А теперь пойдемте приготовлять крокет!
Государь выехал в ставку незадолго до моего прибытия. Ранее он тоже иногда бывал в лазарете и однажды долго сидел у кровати тяжело раненного подпоручика 22-го Сибирского стрелкового полка. Тот с жаром рассказывал ему всю правду…
В Большом Царскосельском госпитале при обходе раненых Государыня выразила свое глубокое соболезнование молоденькому офицеру одного из сибирских стрелковых полков, потерявшему ногу.
- Не беда, Ваше Величество, - возразил тот, - приделаю деревяшку и пойду гнать немцев до Берлина!
- Зачем так далеко? - отвечала Императрица.
Другого она спросила, где и когда он был ранен и с кем ему пришлось иметь дело.
- Против нас были гессенцы - отвечал раненый.
- Чем же кончилось сражение? - спросила Государыня.
- Гессенцы бежали.
- Не может быть! - возразила Государыня. Краска бросилась ей в лицо. - Гессенцы никогда не бегали от врагов!
К нам привезли солдата с отрезанными ушами, как живую улику варварского отношения со стороны немцев.
- Как это случилось? - спросила Государыня, осмотрев раненого.
- Так что был я контужен и лежал в бесчувствии. А когда подошли наши, отбили немцев и унесли меня с собой.
- Но как же ты говоришь, что немцы тебя изувечили. Ведь ты же был в обмороке?
- Так, Матушка Царица, как яны взялись за мои ухи, я тут же и очухался!
Факт был налицо, далее сомневаться было уже невозможно. Все мы слышали про унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла, но даже Гоголь не решился утверждать, что заседатель сам себе откусил оба уха!..
Мне кажется, нетрудно было понять Императрицу. Ведь она родилась в своем родном Гессене, лучшие годы провела среди своих, кто может упрекнуть ее за то, что ее сердце разрывалось в тяжелом положении между близкими ее мужа и родными по крови. Ведь все ее братья сражались против нас… Корни ее души, конечно, остались в родной земле… Это было глубочайшей трагедией ее жизни. Будучи любящей женой своего Ники - к черту всех, кто порочит ее честь! - беспредельно привязанная к своему детищу, самоотверженная мать, она отдавала все свое «я» на служение раненым, с неподражаемым искусством заботясь о каждом из них. Кто может обвинить ее за то, что она не могла и не хотела разделить общего негодования, охватившего нас при виде возмутительных актов со стороны людей, для которых мы были вековыми друзьями и которых считали образцом корректности, честности и культурности?
Но разве этих слов ждал каждый из нас от Русской Царицы?
…Милая Ольга уже три дня не приходит на перевязки… Сегодня она явилась, наконец, но ее щечки потеряли обычный румянец, а глаза покраснели от слез - чудные девичьи годы, милое чистое сердце…
Все стихло в лазарете, крокет заброшен, на нем показывается зеленая травка. Даже неугомонный Мелик Адамов не балаганит. Проходит неделя, другая. Появляются новые раненые… Вдруг по коридору летит Мелик Адамов, вприпрыжку, на одной ноге… Господин полковник, телеграмма… «Необходима спешная операция, прошу вернуться в госпиталь. Шах-Багов». Вот шарлатан, наверное, придумал себе аппендицит. Бегу к телефону!..
Но бедняга был ранен на самом деле. Тотчас по возвращении на фронт он пошел в атаку и теперь вернулся с раздробленной ступней, бледный, на носилках. Ольга и Татьяна тотчас водворили его на прежнее место в Эриванской палате. Его немедленно оперировали, загипсовали ногу, а т. к. требовалось полное спокойствие, он остался надолго прикованным к постели.
К Ольге вернулось ее прежнее настроение, ее милые глазки заблистали вновь, щечки покрылись прежним румянцем. В крокет уже не играли, но на другой же день принесли и поставили подле больного огромный зеленый стол, где шарики из слоновой кости катались миниатюрными молоточками сквозь расставленные по столу металлические дужки.
Иван Тимофеевич Беляев "Записки русского изгнанника"