Императорская семья на полотнах и в мемуарах Элизабет Виже -Лебрен
Элизабет Виже-Лебрен. Автопортрет
Я въехала в Петербург 25 июля 1795 года по петергофскому тракту, который впечатлил меня восхитительными загородными домами и английскими парками по обеим его сторонам. Болотистая почва позволила хозяевам украсить сады мостами, каналами и прудами, единственное, что портит эту красоту - страшная сырость и туман, который поднимается над дорогой сразу после захода солнца.
Город с широкими улицами и шикарными особняками, показался мне великолепным. Чистая и прозрачная Нева пересекает весь город и всегда наводнена судами. Попав в Петербург, я будто перенеслась во времена Агамемнона, отчасти благодаря величию зданий и отчасти из-за нарядов, напоминавших мне античные костюмы.
Посол Франции, граф Эстерхази поздравил меня с приездом в Петербург и пообещал представить меня Императрице. В тот же вечер Эстерхази, возвратясь из Царскосельского дворца, где жила Императрица, сообщил мне, что Ее Величество примет меня на следующий день. Столь быстрая аудиенция поставила меня в крайне неловкое положение, так как у меня были только простые белые муслиновые платья. Найти нужное для аудиенции наряд меньше чем за сутки было невозможно даже в Петербурге. Граф Эстерхази сказал, что пришлет за мной к 10 и пригласил меня на завтрак вместе с его супругой, которая также жила в Царском селе. Несмотря на всю свою любезность, графиня Эстерхази, увидев меня, спросила: "Разве у Вас нет придворного платья?" В ответ на ее вопрос, я почти закричала, пытаясь объяснить, что у меня просто не было времени подготовить подходящий туалет. Ее недовольные взгляды заставили меня призвать все свое мужество, чтобы осмелиться представляться Императрице.
Граф подал мне руку и мы пошли через парк, когда в одном из окон дворца я увидела прекрасное молодое создание, поливавшее анютины глазки. Ей было лет 17, не больше. Черты лица её были тонкими и совершенными, а сам склад его восхитительным. Пепельно-белокурые волосы ниспадали па шею и лоб. Она была в белой тунике, небрежно перевязанной поясом на талии, тонкой и гибкой как у нимфы. Вся фигура этой молодой особы, облик, который я только что набросала, таким чарующим образом выделялась из глубины комнаты с колоннами, обитой розовым газом с серебром, что я воскликнула: «Да это Психея!». То была великая княгиня Елизавета, супруга великого князя Александра. Она обратилась ко мне и сказала много лестного.Затем она добавила: "Мы так мечтали о Вашем приезде, мадам Лебрен, что мне иногда снилось, будто Вы уже приехали". Я навсегда сохранила в памяти это прекрасное видение.
Через несколько минут я была принята Самодержицей всей России. Посол сказал мне, что я должна поцеловать ее руку, но я обо всем забыла. Эта знаменитая женщина произвела на меня такое впечатление, что я не могла думать ни о чем другом, кроме как смотреть на нее. Сначала я была очень удивлена, увидев, что она невысокого роста; я представляла себе ее очень высокой. Еще она была очень толста, но ее обрамленное белыми волосами лицо все еще было красиво. Глаза у нее были мягкие и маленькие, а нос был совсем греческим, цвет очень лица живой, а ее черты очень подвижны. Она сразу сказала мягким, но довольно громким голосом: «Я очень рада, мадам, видеть Вас здесь, ваша репутация предшествовала вам. Я люблю искусство и особенно живопись. Я не адепт, но любитель». Все остальное, что она говорила во время этой долгой аудиенции, носило печать такой любезности, что моя застенчивость исчезла, и к тому времени, когда я ушла от Ее Величества, я был полностью спокойна. Только я не могла простить себе то, что так и не поцеловала ее руку, которая была очень красивой и очень белой. К тому же граф Эстерхази упрекал меня за это. Что касается того, как я была одета, она, похоже, не обращала на это никакого внимания. Или, возможно, ей было легче угодить, чем нашему Посланнику.
После возвращения Ее Величества из Царского Села, граф Страганов передал мне ее просьбу написать портрет старших внучек императрицы, Александры и Елены. Княжнам было лет по тринадцати-четырнадцати. Черты их лиц были ангельски прекрасны, но с совершенно различными выражениями. Особенно поразителен был цвет их лиц, настолько тонкий и деликатный, что можно было подумать, что они питались одной амброзией. Старшая, Александра, обладала греческим типом красоты, она очень походила на брата Александра, но личико младшей, Елены, отличалось несравненно большей тонкостью. Я посадила их вместе, рассматривающими портрет императрицы, который они держали в руках. Их костюм был греческим, но очень скромным. Поэтому я была очень удивлена, когда фаворит императрицы Зубов передал, что Ея Величество была скандализирована манерой, в которой я одела великих княжен в моей картине. Я настолько поверила этой сплетне, что поторопилась заменить туники платьями, которые обычно носили княжны, и закрыть их руки скучными длинными рукавами. Правда же заключалась в том, что императрица ничего не говорила, она простерла свою доброту до того, что сама мне об этом сказала, в первый же раз как мы увиделись. Тем не менее я уже испортила весь ансамбль своей картины, уже не считая того, что красивые руки, которые я написала как могла лучше, более не были видны. Я вспоминаю, что Павел, сделавшись императором, в один прекрасный день начал меня упрекать в том, что я изменила костюм, в котором первоначально были изображены его дочери. Я рассказала ему, как все произошло, после чего он пожал плечами и сказал: «С вами сыграли нехорошую шутку».
Как только я завершила портрет княжон, Императрица попросила меня написать Великую княгиню Елизавету, недавно вышедшую замуж за князя Александра. Я уже говорила об этой восхитительной принцессе, и мне не хотелось изображать эту божественную женщину в обыкновенном одеянии. Более того, я даже задумала представить обоих супругов в исторических костюмах, которые столь соответствовали благородным и правильным их чертам. Однако случай с портретами великих княжон не позволял мне всецело отдаться своему воображению, и я написала великую княгиню в полный рост в парадном придворном платье рядом с корзиной цветов. Когда я закончила ее большой портрет, она заказала мне другой - для своей матери; и я изобразила ее с фиолетовой прозрачной шалью, облокотившейся на диванную подушку. Могу сказать, что чем больше Великая Княгиня Елизавета давала мне сеансов, тем больше я находила ее доброй и притягательной. Однажды во время сеанса у меня закружилась голова, великая княгиня тотчас же побежала за водой и сама ухаживала за мной, а после посылала справиться о моем здоровье.
В это же время я писала портрет великой княгини Анны, урожденной принцессы Кобургской, жены Константина. Ее лицо не было таким возвышенным, как у Елизаветы, но все же она была красива. Ей было не более шестнадцати лет, и самая оживленная веселость сквозила во всех чертах ее лица. Но то не было выражением счастья юной принцессы - она не знала его в России. Если Александр унаследовал черты и характер своей матери, то Константин походил на своего некрасивого отца и у него был такой же вздорный нрав.
В это время при русском дворе было такое количество красивых женщин, что императорский бал представлял собой прекрасное зрелище. Я присутствовала на одном из самых пышных балов, который когда-либо давала Императрица.Бал состоял из повторений танца под названием полонез и сделав круг по залу с моим партнером князем Барятинским, я села, чтобы получше рассмотреть танцующих. Я не могу сказать точно, сколько красивых женщин я тогда увидела, но пальма первенства несомненно принадлежала красавицам императорской семьи. Все они были в греческих костюмах с туниками, прикрепленными к плечу алмазными пряжками.Я приложила руку к костюму великой княгини Елизаветы и он был наиболее правильным исторически. Дочери Павла Александра и Елена появились в прическах с голубыми вуалями, усыпанными серебром, что придавало им совершенно небесный облик.
Император Павел приказал мне написать портрет своей жены. Я изобразила ее стоящую в придворном платье и с бриллиантовой короной на голове. Я не люблю рисовать бриллианты; сложно передать их блеск с помощью кисти. Тем не менее, изобразив на заднем плане большой малиновый бархатный занавес, мне удалось максимально увеличить блеск короны. Императрица Мария была красивой женщиной, ее полнота позволяла ей оставаться свежей. Она была высока, статна, белокура.
Ее добродетели были настолько общеизвестны, что она, возможно, является единственным примером женщины, никогда не подвергавшейся клевете.
Во время одного из сеансов императрица послала за своими двумя младшими сыновьями: великими князьями Николаем и Михаилом. Никогда я не видел более прекрасного ребенка, чем великий князь Николай, нынешний Император. Я полагаю, что смогла бы написать его по памяти и сейчас, настолько меня восхитило его очаровательное лицо, которое было эталоном греческой красоты.
Memoirs of Madame Vigée Lebrun