Императрицы в мемуарах Юлии Кантакузиной
Однажды на небольшом балу во дворце великого князя Владимира хозяйка дома великая княгиня Мария подошла ко мне и, взяв за руку, сказала: «Пойдемте, радость моя, я говорила о вас с императрицей, и она разрешила представить вас ей». Меня подвели к тому месту, где стояла молодая императрица, великая княгиня сказала несколько добрых слов и подтолкнула меня вперед, в пустое пространство, остававшееся вокруг правительницы. Она была чрезвычайно тиха и застенчива. Задав два-три поверхностных вопроса, на которые я ответила, она впала в свое обычное состояние молчаливой рассеянности, так что, сделав реверанс, я отошла. Тем не менее, поскольку я все-таки побеседовала с ее величеством, все стали говорить, что мне следует сразу же попросить об официальной аудиенции, и не только императрицу, но и всех великих княгинь. Если кто-то поклонился императрице, проявить невнимание к подобной особе будет неправильно.
Вскоре после этого произошел еще один приятный сюрприз. Совершенно неожиданно я получила письмо от старшей фрейлины вдовствующей императрицы, где говорилось, что герцогиня Камберленд написала письмо с просьбой к ее величеству оказать любезность и принять меня, поскольку та была дружна с моими родителями в Вене. В результате одним прекрасным утром меня пригласили на аудиенцию в Аничков дворец, резиденцию императрицы-матери, и она проявила присущую ей любезность.
Новость об этом нарушении порядка скоро распространилась повсюду, и, как только с представлениями было покончено, я стала получать приглашения на придворные торжества и отныне прекрасно проводила время. Конечно, оказанная мне особая честь вызвала шум, поскольку некоторые женщины, оказавшиеся в подобном положении, годами ждали на обочине, когда судьба предоставит им возможность завоевать признание, в то время как меня повсюду приглашали и я чрезвычайно весело проводила время.
На этом мое везение не закончилось. Во-первых, положение моего мужа упрочилось благодаря тому, что он установил дружеские отношения с некоторыми из молодых великих князей. Великая княгиня Мария устроила для нас небольшой обед, чтобы я смогла все это узнать. В тот вечер на прием пришел герцог Эдинбургский, брат короля Эдуарда VII; встретив там меня, он рассказал всем присутствующим историю моей семьи и о своем давнем знакомстве с моим дедом. После его рассказа все присутствовавшие надолго запомнили историю моего происхождения, что еще больше облегчило мой путь в светское общество.
Будучи молодой и энергичной и имея подобное покровительство, я испытывала желание угодить своим новым соотечественникам и была готова немедленно занять место среди молодых замужних дам императорской столицы.
Однако, говорят, молодая императрица, увидев меня, неодобрительно высказалась по поводу моего бального платья с глубоким квадратным вырезом вместо классического придворного декольте. Это незначительное изречение повторялось и преувеличивалось до тех пор, пока не превратилось в суровую критику в мой адрес и американских манер в целом. Через неделю все это кончилось ничем, но тогда это принесло мне известность и вызвало ко мне сочувствие. Я конечно же воздерживалась от жалоб, но тот факт, что на многих присутствовавших дамах были надеты платья с таким же квадратным вырезом, как мой, поскольку прием у великой княгини считался частным балом, привел к тому, что удар, нацеленный на беспомощную иностранку, обернулся в мою пользу.
Впоследствии я обнаружила, что в отношениях между петербургскими аристократками и молодой императрицей существует какое-то напряжение. Оно возникло сразу же по приезде ее величества и быстро разрасталось, поощряемое гнусными интриганами, стремившимися использовать императрицу в своих целях. Использовав инцидент с моим платьем, четыре или пять молодых женщин на следующий придворный бал намеренно надели платья с квадратным вырезом, а когда суровые замечания императрицы стали повторяться в городе, виновницы принялись энергично защищаться. Начались сплетни и обиды, казавшиеся забавными и нелепыми, но они продемонстрировали, откуда уже тогда, в 1901 году, дул ветер.
***
Мои первые годы в Петербурге до начала Японской войны были самыми блестящими со светской точки зрения. Императрица-мать не часто появлялась при дворе, но, когда появлялась, занимала первое место. Беседа ее была такой же веселой и милой, как она сама. Она умела сделать так, чтобы в ее обществе люди чувствовали себя непринужденно, казалась очень человечной и женственной, вдохновляя человека на лучшее. Ее манеры в точности напоминали манеры сестры, герцогини Камберленд, и мне казалось, будто я знала ее всегда.
***
Помимо интереса, который я испытывала к личным делам, связанным с мужем, я приняла на себя обязательство работать в двух госпиталях, основанных женами офицеров Кавалергардского полка и дворянством Петрограда. А также стояла во главе Комитета офицерских жен и матерей, занимавшегося снабжением нашего полка предметами первой необходимости. Все это занимало у меня немало времени. А для ежедневной работы я с большим энтузиазмом посещала мастерскую по производству перевязочных материалов, устроенную императрицей-матерью в Аничковом дворце.
Эти собрания были немногочисленными, непринужденными и уютными. Все их участницы находились в добрых отношениях, и наша хозяйка, императрица, часто заглядывала, чтобы проверить, как у нас дела, и всегда приободряла и хвалила. Наш труд оканчивался подаваемым в пять часов чаем, и мы расходились по домам с приятным чувством исполненного долга и сознанием, что нас высоко ценят! Наша хозяйка иногда надевала один из больших белых фартуков и присаживалась на час поработать за длинный стол, складывая или упаковывая перевязочный материал. Она очень возмущалась по поводу изменения названия города с Санкт-Петербурга на Петроград и заявляла: «Будто у нас нет других более важных дел, кроме как переименовывать наши города в такое время, как это!» - и замечала, что нынешнему правительству «было бы лучше оставить работу Петра Великого в покое!».
В эти первые месяцы войны императрица-мать завоевала сердца многих и подорвала здоровье, осуществляя долгие и утомительные поездки по всем госпиталям Петрограда. Она приободряла и помогала раненым, находила средства для семей бедных солдат, а к весне стала работать над тем, чтобы оказать помощь и накормить беженцев из Польши, угрожавших затопить всю страну. Ей хватало мужества и энергии, на губах всегда была ласковая улыбка, а ее манера держаться согревала сердца и привлекала всех к этой спокойной величественной женщине. Она так хорошо понимала свою роль, что, когда пришла революция, все сочувствовали печалям ее величества; люди как высокого, так и низкого происхождения сожалели, что она оказалась среди обреченных на несчастья, вызванные всеобщим переворотом.