Балетное детство Брижит Бардо
Переехав на новую квартиру, я перешла и в другую школу, из Буте да Монвель в Атмер Принье на рю де ля Фезандри. У новой было в моих глазах огромное преимущество: занятия три дня в неделю, остальное время - уроки дома. Три дня школа - три дня танцы! Все время занято! Бабуля отводила меня в танцкласс и после класса приводила к ним с дедом домой.
Со временем я почувствовала, что отдаляюсь от родителей, что Мижану у них любимей. Последствия родительского предпочтения младшей сестры сказываются до сих пор. До чего же это было несправедливо! То и дело мне ставили ее в пример. В школе Любек Мижану - отличница, а я в Атмере - в «двоечной троице» (в классе, кроме меня, были еще две двоечницы). А еще Мижану - хорошенькая куколка, хоть и ябеда, и бежит жаловаться на меня по каждому пустяку. А мне - порка. Я не раз слышала, как мама говорит подругам: «Слава Богу, есть Мижану. Только от нее и радость. Брижитка - и злая, и некрасивая». А я смотрелась в зеркало и плакала. И правда, некрасивая! Своей внешности я стыдилась. Все отдала бы, чтобы стать, как Мижану, с рыжими, до пояса, волосами и фиалковыми глазами, и быть любимицей папы и мамы.
Я стала сторониться Мижану, как чумы, совсем замкнулась в себе. Забыться могла только на уроках танцев. Особенно я любила упражненья у станка, всегда одни и те же - прекрасный разогрев и подготовка к работе «на середине». Прощайте, очки, комплексы, уныние! На скачущие аккорды пианистки я распахивалась, как сезам. Танец делал красивыми и душу, и тело. Мышцы растягивались и расковывались, я становилась гибкой, и стройной, и пластичной, чувствовала ритм и такт и слушалась музыки. От танцев у меня и эта посадка головы, и походка, которые называют «типично моими». Танец же научил меня дисциплине и придал выносливости. Уж их-то, по крайней мере, сестрице моей было у меня не отнять!
Мне повезло: я прошла по конкурсу и поступила в балетную школу. Поступавших было 150 человек. Отобрали 10, меня в том числе. Но нелегко мне в тот год пришлось! Два часа танцев ежедневно плюс 4-й класс в школе Атмер. С мадемуазель Шварц, моим педагогом по танцу, были шутки плохи! Пропустив более двух раз занятия без справки от врача, ты - исключена!
Я не привыкла к такой дисциплине. Пришлось привыкать. Моя гувернантка Биг сидела на каждом уроке. Она вязала или дремала, пока я билась над антраша или стирала в кровь ноги, снова и снова повторяя что-то трудное. Когда мы уходили с занятий, она так проникалась моей усталостью, что шла со мной в первое же бистро и брала мне лимонад, заодно помогая и выпить его.
Хорошо ли, плохо ли, танцуя и зубря, я дожила до июня и, значит, до экзаменов в балетной школе! Экзамены проходили на сцене «Опера Комик», состав экзаменационной комиссии - впечатляющ! Председатель - Леандр Вайя, балетный критик. Я помирала со страху, но, благодаря усиленным упражнениям в течение всего года, ноги не дрожали. Надеялась я, что заслужила награды, пусть малой. Помню, танцевала на экзамене хорошо. Мама, сидевшая тут же и судившая строго, могла гордиться! Она - мой первый и самый строгий критик. И вот, в ожидании результатов, я, с ней рядом, сгораю от нетерпения.
Торжественно объявили вторые места - то, на что я надеялась... Моей фамилии нет. Я в отчаянии. Это несправедливо! И я зарыдала на плече у мамы, когда стали объявлять первые. Боже, о чудо! Я слышу свою фамилию и прыгаю, прыгаю от радости, на сцене, как мячик, еще плача и уже смеясь и гордясь безумно! Вместе со мной «первой» была Кристьян Минацоли, впоследствии знаменитая театральная актриса.
Чуть позже друг моих родителей Кристьян Фуа, ведущий танцовщик балета «Шанз-Элизе», просил маму отпустить меня с их труппой на гастроли в Фужер и Ренн. Мама отпустила. Выступить на сцене мне, быть может, пойдет на пользу!
Я в ту пору оставила балетную школу и училась у Бориса Князева. Итак, отправилась я на месяц в Ренн, сданная Кристьяну Фуа. Женщинами Кристьян не интересовался, поэтому я показалась ему прекрасной спутницей!
Почти вся труппа жила на квартире. Хозяйка по специальности - врач-онколог. Мне места не хватило, и Кристьян нашел для меня гостиницу, небольшую и недорогую, ибо зарабатывала я чепуху. Одна в своем углу, не слишком я радовалась началу независимой жизни.
Столовались мы у хозяйки, но я потеряла аппетит, заглянув в хозяйскую лабораторию, где умирала дюжина хорошеньких кроликов и множество больных раком мышей. Утром и днем, а иногда и вечером мы репетировали. Я была страшно рада танцевать в балетной труппе, может, не лучшей, но по крайней мере профессиональной. Нам предстояло выступать в реннской опере, а я так гордилась, словно в нью-йоркской. Примерка костюмов стала наслаждением. За исключением экзаменов в балетной школе, когда я красовалась в классической белой пачке, я всегда танцевала в купальнике и рабочем трико.
Прима-балерина, Сильвия Бордонн, была велика - и в длину, и в ширину. Однажды на репетиции она споткнулась и рукой, гибкой, но сильной, случайно ударила Кристьяна так, что он на четверть часа потерял сознание. Помня это, я всегда старалась танцевать на некоторой дистанции от нее.
В первом балете я была негритенком, прыгавшим и вертевшимся. Зрелище уморительное. Во втором - «Детских сценах» Шумана - выступала одна, в кринолине и локонах. Последним шел балет Прокофьева, где мы - конькобежки в длинных юбках, круглых шапочках и S-образных муфтах, голубых, розовых, желтых, бледно-зеленых. Было очень красиво.
Подумали обо всем, кроме одного. На первом спектакле в Фужере получила я горький опыт. Негритенок в первом балете - прелесть, я была черней ночи в ваксе, черном парике и обычном черном купальнике. Но между негритенком и «Детскими сценами» оказалось всего десять минут аплодисментов. Мама приехала на спектакль и теперь стаскивала с меня трико и парик, а я, сунув голову в раковину, терла лицо туалетным мылом, торопясь смыть чертову ваксу!
Получилась я красная, как помидор, с черными несмытыми полосами. Парик успел сплюснуть мне локоны, а пот еще и склеил - прически не стало. Некогда было даже огорчиться. Немного пудры на пунцовые щеки и нос, мама расческой разлепляет букли и прикрепляет хвостик… На сцену, быстро! Кошмар!
Юбка не застегнута, трусы съезжают, книжечка, которую я якобы читаю в начале сцены, потерялась. Я затянула на себе поясом трусы и юбку: держатся, но дышать стало нельзя! Вдобавок, я расшиблась на лестнице, потому что идиотский театр был устроен так, что попасть со двора в сад можно было только под сценой.
Вышли у меня не детские сцены, а стриптиз. Сперва я потеряла заколку, и волосы рассыпались по лицу. Я ослепла, но, по крайней мере, не были видны черные полосы на щеках! Потом потихоньку стала съезжать юбка. Тогда я бросила книжечку и подхватила юбку обеими руками, но свои скромные штанишки не удержала, они спустились и сковали ноги.
Это надо было видеть! Умирая от смеха и стыда, я опять грохнулась на все той же проклятой лестнице по дороге обратно в крохотную уборную. Мама и Кристьян хохотали до слез, будто на экзамене в цирковом училище.
А для танцев на катке сцена оказалась так мала, а ступни Сильвии Бордонн так велики, что, когда Кристьян вращал ее, держа за руку, она в арабеске, вытянув назад под прямым углом ногу, попала стопой в занавес, потихоньку завернулась в него, как в ветчинный рулет, и на глазах у публики чудесным образом исчезла.
У тамошних зрителей, наверное, челюсти отвалились от изумления, а мы, артисты, чуть не умерли от смеха! Кристьяна и всегда было хлебом не корми, дай посмеяться, а тут он хохотал просто до истерики. Незабываемый вечер!
Вернувшись в Париж, танцы я сочла не слишком надежным делом. А тут мне предложили сняться для «Жарден де мод жюньор». Была зима 1949 года.