Материнство на рубеже XIX -XX вв.
Брак, не увенчанный рождением ребенка, считался несчастным, обделенным Богом. Бездетность могла послужить одним из немногих поводов для расторжения брака. Пары, надежды которых на рождение своего ребенка исчерпывались, старались усыновить чужого. Ребенка ждали как чуда, и когда он рождался, семья становилась полной и счастливой.
Вспоминая о своей сестре Александре Андреевне Бекетовой-Блок и ее сыне Александре, М.А. Бекетова пишет: "Сын был ее исключительной, самой глубокой и сильной привязанностью. На нем сосредоточилась вся ее нежность, а с годами любовь эта все углублялась. Этому способствовала, во-первых, врожденная склонность сестры моей к материнству, она еще девочкой мечтала о детях, а во-вторых, исключительное положение, в которое она попала, когда ей пришлось поневоле расстаться с мужем, оберегая сына от проявлений его жестокого характера.
Александра Блок с сыном Александром
Кроме своей великой любви, Александра Андреевна вложила в сына черты своей натуры. Мать и сын были во многом сходны. Повышенная впечатлительность, нежность, страстность, крайняя нервность, склонность к мистицизму и к философскому углублению жизненных явлений,- все это черты, присущие им обоим. К общим чертам матери и сына прибавлю щедрость, искренность, склонность к беспощадному анализу и исканию правды и, наконец, ту детскую веселость, которую Александр Александрович проявлял иногда даже в последний год своей жизни, а мать его утратила годам к 35-ти, когда начались первые приступы ее сердечной болезни.
Еще более тесная связь обнаруживается между В.В. Набоковым и его матерью, Еленой Ивановной Набоковой (урожденной Рукавишниковой), влияние которой на сына было столь огромным, что определило всю его жизнь.
Моя нежная и веселая мать во всем потакала моему ненасытному зрению. Сколько ярких акварелей она писала при мне, для меня! Какое это было откровение, когда из легкой смеси красного и синего вырастал куст персидской сирени в райском цвету! Частые детские болезни особенно сближали меня с матерью. Сквозь мои смещенные логикой жара слова она узнавала все то, что сама помнила из собственной борьбы со смертью в детстве, и каким-то образом помогала моей разрывающейся вселенной вернуться к Ньютонову классическому образцу.
Е.И. Набокова (Рукавишникова) с сыном
Она верила, что единственно доступное земной душе, это ловить далеко впереди, сквозь туман и грезу жизни, проблеск чего-то настоящего. Любить всей душой, а в остальном доверяться судьбе - таково было ее простое правило. "Вот запомни",- говорила она с таинственным видом, предлагая моему вниманию заветную подробность: жаворонка, поднимающегося в мутно-перламутровое небо бессолнечного весеннего дня, вспышки ночных зарниц, снимающих в разных положеньях далекую рощу, краски кленовых листьев на палитре мокрой террасы, клинопись птичьей прогулки на свежем снегу.
Мать хорошо понимала боль разбитой иллюзии. Малейшее разочарование принимало у нее размеры роковой беды. Как-то в Сочельник, месяца за три до рождения ее четвертого ребенка, она оставалась в постели из-за легкого недомогания. По английскому обычаю, гувернантка привязывала к нашим кроваткам в рождественскую ночь, пока мы спали, по чулку, набитому подарками, а будила нас по случаю праздника сама мать и, деля радость не только с детьми, но и с памятью собственного детства, наслаждалась нашими восторгами при шуршащем развертывании всяких волшебных мелочей от Пето. В этот раз, однако, она взяла с нас слово, что в девять утра непочатые чулки мы принесем разбирать в ее спальню. Мне шел седьмой год, брату шестой, и, рано проснувшись, я с ним быстро посовещался, заключил безумный союз, - и мы оба бросились к чулкам, повешенным на изножье. Руки сквозь натянутый уголками и бугорками шелк нащупали сегменты содержимого, похрустывавшего афишной бумагой. Все это мы вытащили, развязали, развернули, осмотрели при смугло-нежном свете, проникавшем сквозь складки штор, - и, снова запаковав, засунули обратно в чулки, с которыми в должный срок мы и явились к матери. Сидя у нее на освещенной постели, ничем не защищенные от ее довольных глаз, мы попытались дать требуемое публикой представление. Но мы так перемяли шелковистую розовую бумагу, так уродливо перевязали ленточки и так по-любительски изображали удивление и восторг (как сейчас вижу брата, закатывающего глаза и восклицающего с интонацией нашей француженки "Ah, que c'est beau!" ("Ах, какая красота!" (франц.) )) , что, понаблюдавши нас с минуту,бедный зритель разразился рыданиями."
Матильда Кшесинская с сыном
Иногда любовь матерей к своим детям находила выражение в том, чтобы неустанно удовлетворять все их мыслимые и немыслимые прихоти, дарить дорогие безделушки и устраивать роскошные праздники. Самым ярким примером тому может служить балерина М.Ф. Кшесинская и ее сын Владимир.
“Мой сын, когда ему было лет 12, пишет М.Ф.Кшесинская в своих воспроминаниях,
- часто жаловался, что он меня мало видит дома из-за моих продолжительных репетиций. В утешение я ему обещала , что все вырученные за этот сезон деньги пойдут на постройку ему маленького домика на даче, в саду. Так и было сделано; на заработанные мною деньги я ему построила детский домик с двумя комнатами, салоном и столовой, с посудой, серебром и бельем. Вова был в диком восторге, когда осматривал домик, окруженный деревянным забором с калиткой. Но я заметила, что обойдя комнаты и весь дом кругом, он был чем-то озабочен, чего-то как будто искал. Потом он спросил меня, где же уборная.
Я ему сказала, что дача так близко, что он сможет сбегать туда, но, если ему очень хочется, то я потанцую еще немного, чтобы хватило на постройку уборной…
День рождения Вовы, 18 июня, мы отпраздновали по традиции, начиная с утреннего кофе.
У Вовы в этом отношении память замечательная, и всякую мелочь установленных у него традиций он отлично помнил и не допускал никаких отступлений. Начиналось с туалета, он надевал свой военный китель, покрытый всевозможными орденами и лентою, при шашке. Кофе полагалось пить в его маленьком домике, и, хотя домик был рядом с дачей, по традиции он должен был ехать туда на своем автомобиле, которым он сам правил. Когда он приезжал в свой маленький домик, то первым делом осматривал подарки, которых он получал массу, а потом все пили кофе и снимались общей группой. В этом году из всех полученных подарков его более всего обрадовал подарок Андрея. Это был сидевший в корзинке маленький йоркширский породистый поросенок с голубым бантом на шее…»
Несмотря на то, что М.Ф. Кшесинская кажется счастливой матерью, В.Гаевский считает "ее материнскую судьбу незавидной", так как ее Владимир так и остался сыном известных родителей. С 1935 года Вова Красинский стал именоваться светлейшим князем, а в 1940-е годы получил и фамилию Романов. Он не сделал карьеры, не завел семьи, всегда и везде сопровождал мать и пережил ее только на 3 года.
Какими бы разными ни были матери, какие бы судьбы ни были им уготованы, одно неизменно: они всегда оставались для своих детей воплощением света, любви и тепла. Мамы, пока это возможно, всегда рядом со своими детьми - и в самый торжественный, и в самый трудный момент жизни. Мамы заслоняют от беды, провожают в путь, утешают, придают сил для борьбы. Первый шаг из дома в чужой, незнакомый, иногда враждебный мир - это для многих поступление в какое-нибудь учебное заведение.
Писательница А. Бруштейн вспоминает: "Вот мы пришли. Длинное трехэтажное здание с безбровыми - без наличников - окнами. Окна до половины закрашены белой краской и похожи на бельмастые глаза базарных слепцов. Мы с Зоей идем вверх по узорной, словно кружевной, чугунной лестнице. На площадке я оборачиваюсь назад - мама стоит в вестибюле вместе со всеми остальными мамами и смотрит мне вслед. У нее в руках моя шляпка с двумя ленточками сзади. Шляпка подпрыгивает, ленточки дрожат - это у мамы от волнения трясутся руки. Бедная моя мама…"
Для девочки-институтки, оторванной от дома на долгие 7-8 лет, мама - по определению писательницы Н.А. Лухмановой, была центром, кругом которого группировались и няня, и солнце, и густой парк, и мохнатый барбос, и первая книга, и звон сельской церкви - словом, весь круг впечатлений, детства, все радости и печали, которые оборвались у входа в институт.
Самое большое горе для матери - болезнь детей, угроза их жизни. В России детская смертность от болезней была очень высока. Для помощи матерям по всей России создавались детские больницы и общества по борьбе с детской смертностью. Самая первая детская больница была открыта в Петербурге в 1834 году на частные пожертвования. Вслед за ней были открыты и другие больницы, в частности, больница принца П.Ольденбургского, построенная в 1869 году.
Императрица и Цесаревич на Марсовом поле
Но даже самые образованные и заботливые матери из благородных и обеспеченных семей не всегда могли оградить детей от тяжких недугов. Дети умирали от скарлатины, туберкулезы, дифтерии и т.д. Несчастье не обошло и семью императора Николая II. Цесаревич Алексей, как и другие дети, искал у матери защиты от мучений. Для Александры, сидевшей рядом и не способной помочь, каждый стон казался ударом ножа в сердце.
Лидия Яворская с матерью
Взрослые дети - это гордость и опора матери. Дети растут, мать заботится об их здоровье, воспитании, образовании, думает об их будущем. Взрослые дети - предмет особой материнской любви и гордости. Их еще труднее уберечь от опасностей, за них еще больше болит сердце, но как счастлива бывает мать, когда все ее дети, пусть на одно мгновение, пусть только перед объективом фотоаппарата, садятся с ней, молодые, сильные, красивые. Ее, может быть, ждет горе потерь и отчаянное одиночество, но пока дети рядом - она счастлива.
Т.Н. Рыхлякова "В семье родилась девочка"