Внезапно разбогатевшие жлобы
Пролог Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16 Часть 17
Кирпичи
Прилетел в Хабаровск затемно. Зимой рано темнеет.
Доехал на троллейбусе до Большой. Еще пятнадцать минут хода и я дома.
Иду по темной улице, заросшей вязами, мимо знакомого сгоревшего двухэтажного барака, частных деревянных домов. На углу - телефонная будка, достойная музея, какие делали наверно еще в шестидесятые годы. Она вросла в землю и накренилась. С этого аппарата я вызывал скорую жене, когда ей пришел срок рожать. На другой стороне - новые панельные девятиэтажки.
Пока шел по скрипучей петляющей тропинке через пустырь, вспомнил как в детстве, когда на Южный Сахалин обрушивался очередной тайфун и выпадал большой снег, с дружком Бугрей любили пробивать новые дорожки. Тогда по городу пускали бульдозеры и они расчищали такие траншеи для людей, чтобы они могли добраться до работы. Но, понятное дело, бульдозеры проходили не везде и иногда, чтобы добраться до нужного пункта, приходилось пробираться по этим ходам сложными окружными путями.
Напрямую короче, но кто-то ведь должен быть первым! И первыми были, конечно же, мы - ведь нам было не западло припереться в школу извазюканными в снегу с ног до головы, с порванными штанами и мокрыми ботинками. Просто потому, что жизнь в этом возрасте расточительна, а энергия молодых игривых волчат хлещет через край. Заливисто матерясь и восторженно гигикая, мы прокладывали свой путь по пояс в снегу, толкаясь и обмениваясь тумаками по дороге, швыряя друг в друга портфели и оставляя за собой причудливую, всю в зигзагах полоску примятого снега. Потом по ней проходили другие школьники, утаптывая и расширяя ее все больше. А через несколько дней глядишь - идут уже по нашей тропе самураев солидные дядьки с портфелями и шляпах, бабы с авоськами и малыми детьми. И все они повторяют те наши первые шаги - здесь я треснул Мишку портфелем по башке и дорожка резко вильнула влево, а здесь мы с ним сцепились в смертельной схватке и она вообще вывернулась буквой зю. Но всем похер, что дорога кривая. Копируют за нами все наши хулиганские выверты. Потому что подавляющее большинство людей всегда предпочитает идти по натоптанному, чем по оптимальному пути. Натоптанное идущему представляется правильным, сакральным, чем-то данным свыше.
И потом эти солидные дядьки недовольно косились и шикали на нас, когда мы толкались на этой тропе как снежные черти и не давали им проходу.
- Хулиганьё, - ворчали они, - дайте дорогу!
Вот и мой забор.
Прошел к новому дому. Такое ощущение, что я его не видел несколько лет. Он кажется чужим. В темноте, на фоне звездного неба и залитых лунным светом облачков, он напоминает замок с бойницами и башенками выведенных межоконных перегородок, столбиками кирпичей.Массивные, в три кирпича, стены. Мой дом. Моя крепость. Прохожу внутрь, снимаю рукавицы, трогаю рукой кладку.
Где-то здесь, ближе к основанию - работа «Не надо бояться смерти», она теперь в Сеуле. А здесь, где почерк кладки немного иной - тогда кончились деньги и пришлось распустить бригаду, а потом пришли другие рабочие - здесь уже «Вернувшись, не находя», жанровый портрет дочери. Ее купила пожилая американка из Сан-Франциско… А вот тут, где потеки раствора - тогда я продал «Сорок тысяч шагов», ее приобрел австралиец из Перта. Хватило на шесть строчек кладки, а раствор привезли жидкий… Еще выше - портрет мальчика, Уилсон. Эхехе, не удалось оставить портрет у себя… «Далеко живет Она». Просто сахалинский пейзаж, но я писал его с мыслями о Ней. Он где-то в Канаде, у Паркера… А тот пейзаж, где кирпич другого цвета, назывался «Синие глаза». Ручей, у которого мы сидели с Ней. Киото, Тамура-сан. А эта работа называлась просто «Елена». Ели и тисы. Мох. Где не ступала нога человека. Работа осталась в России - ее купил наш предприниматель. Здесь каменщик лажанул - ряд немного отклонился от вертикали… Да, а бетонные плиты перекрытия - серия городских пейзажей для СВаК-банка. Банк лопнул в прошлом году.
В расщелине между кирпичами заметил маленькое деревце, проросшее видимо этим летом, сантиметров тридцать. Стройку я совсем забросил с этими поездками. Я выдрал его и бросил на бетонный, заваленный строительным мусором и снегом пол.
Рука без перчатки быстро задубела. Что же, надо идти. Надо сказать все прямо и честно. Мы разные люди, у меня другая женщина, я покидаю вас навеки, бла-бла-бла… Пока я мотался по столицам, звонил редко, она ничего еще не знает, думает, я был очень занят на выставках. Будет конечно орать, что опять прошлялся неизвестно где две недели, оставил ее одну с двумя детьми, без воды, крышу не заделал, за собой не убрал, все соки женские выпил, лучшие годы на меня придурка потратила. Ну и пусть орет, тем лучше… Хотя, права она, конечно. Скотина я.
Я вышел обратно к калитке и нажал кнопку звонка.
Жена выбежала в халате и тапочках, кинулась на шею. Целовала в нос, губы, щеки, глаза… куда попало, как пьяный пулеметчик. Губы мягкие, теплые, влажные. Я не отвечал, но и не сопротивлялся.
- Мы так ждали тебя… я соскучилась…
Лишь только я переступил порог - из детской высыпали дети
- Папа! Папа! - визжали они
Дочка повисла на ногах, прижалась щекой к коленям, обездвижила меня совсем. Сын притащил самострел - сделал по моим чертежам. Смотри, как бьет! Врезал в потолок, аж известка посыпалась. Какая искренняя радость. Папа приехал. Я сел прямо на пол, сгреб их в охапку.
- Я борщ сварила с тушенкой, покушаешь? Со сметаной…
Я ел борщ, пытаясь сосредоточиться на своей миссии и подбирая в голове нужные слова, а она без умолку рассказывала новости и не оставляя промежутка начать говорить о том, ради чего я приехал.
- Татарин пропал. По телевизору уже целую неделю крутят объявление - приметы, во что был одет… Жалко Татарина, добрый он был, хоть и придурок… А Ганса ограбили - отвинтили от машины все, что можно было только отвинтить, из багажника вытащили компрессора эти его, все инструменты, баллон с фреоном… Он утром вышел, а от машины один корпус стоит… Вобщем он говорит, теперь свой бизнес бросит… Бедный Ганс! Один раз зашел, воды натаскал мне на целую неделю… Фил уехал в Москву, а ты знаешь... Приезжали твои японцы из Ниигаты, ну, этот… Накадзима, несколько раз… что-то он от тебя хочет, выставку, что ли делать… кучу подарков надарил, саке несколько разных бутылок, виски сантори самурай, всякие вкусняшки японские, такие знаешь из морепродуктов, вазочку деревянную, шкатулки такие для еды… я все отложила до твоего приезда… Ты завтра что хочешь делать? Отдохни, не ходи никуда, воды я натаскала. Я бидончики маленькие беру, они легкие, два-три раза сходишь и хватает… Я завтра не работаю… Оставайся дома?
Она, наконец, замолчала, теперь можно говорить мне.
Я отрешенно смотрел в потолок прихожей через арку из столовой. Желтое пятно уже почти полностью высыпалось. Потолок в этой части дома, построенного в 1916 году, был оштукатурен глиной, перемешанной с соломой, наверно тоже очень давно. И если бы я не проворонил течь, еще бы сто лет держался. Старик, землю которого прихапал Ганс, когда еще был живой, рассказывал, что этот дом построил богатый конезаводчик, но не для себя, а для одного своего приказчика… А когда установилась власть большевиков, они все сбежали в Харбин.
- Завтра надо будет на третий завод сгонять. Насчет кирпича узнать, - сказал я.
На следующий день я заехал в галерею Татарина. Бывшую.
Там был наведен порядок: вместо рыбацких сетей на стенах, на которые мы цепляли картины - богатые полки полированного мореного дерева, вместо прилавка из солдатских тумбочек и куска крашеного ДСП - офис из стекла и металла, на входе солидная табличка золотыми буквами.
Не было уже того веселого бардака, царившего при Татарине, души не было у галереи.
Поздоровался с Вованом. Он был удушливо внимателен и участлив, расспрашивал про мои успехи в Москве, я отвечал на автомате. Да какие успехи? Так планы, проекты, никакой конкретики. Как в «Брате»: надо в Москву валить в Москве вся сила, все деньги.
Он говорил долго и ни о чем, в закутке за стендами для картин. В окно било яркое солнце.
- Понимаешь, Алексей, - говорил он, неторопливо затягиваясь сигаретой, - есть те, кто смотрит, а есть те, кто видит. Ну, ты же художник, должен понимать.
«Какой примитивный ход» - подумал я. Он немного посидел, ловя морщинистым лицом яркий луч. Наконец заговорил о том, что висело в воздухе
- Татарин… - начал он неспеша, - Татарин оборзел…
Он мог не продолжать. Выцветшие болотного цвета глаза Вована с желтоватым налетом на роговице то ли улыбались, то ли плакали. Я подсел к нему на короткую лавочку из бруса и тоже закурил. Он переставил свою резную трость маньчжурского ореха с набалдашником из кости мамонта по другую сторону от себя, чтобы я мог подвинуться ближе и продолжал говорить о Татарине - его непомерных амбициях, долгах, нежелании сотрудничать…
- …а ты знаешь, что он еще учудил… - бубнил Вован, но я его не слушал.
Мне вдруг стало жаль Татарина. Я вспомнил, как мы с ним играли во внезапно разбогатевших жлобов, как гоняли по улицам города, наезжая на лужи, чтобы пустить фонтаны брызг на прохожих, как стояли потерянные за контейнерами в порту Ванино в ожидании Фила. Как он целку хотел.
В горле встал комок. Я отвернулся.
- А меня то чего пожалели? - спросил у Вована, справившись с наплывом
- Кто бы тебя жалел? Кому ты на хуй нужен, - добродушно осклабился Вован, - Ты пришел к людям, поговорил по-человечески… лицом повернулся, а не жопой…
Вован не спеша закатал повыше сползшую брючину, обнажая опухшие, изьязвленные тромбофлебитом голени и открывая их лучу солнца.
- Хуле ты мне все это втираешь? Я точно так же вас на бабло кинул, как и Татарин!
Хотелось бросить вызов, хоть и глупо это. Да и кому, Вовану что ли? Вован вообще не при делах, его в галерею посадили, он и сидит.
- Ты художьник, твое дело лохов разводить. Мазню свою япошкам втюхивать. Вот и разводи, и втюхивай. Здесь тебе все навстречу пойдут, помогут. Зачем тебе не в свои дела лезть?
- Я завтра заберу у вас все свои картины. Приготовь бумаги.
- Обиделся что ли?
- Нет. Я в Ниигату лечу.
Я вышел из музея, сел в машину и поехал прочь.
По дороге заметил, что в городе полно японских леворульных тачек - не тех убитых трахом с припортовых свалок, что мы закупали на пароходах на шальные деньги свободных художников, а новеньких, с завода. Появились дорогие европейские и американские автомобили.
Я думал о том, что мир вокруг стремительно меняется, в нем все больше порядка и все меньше места дешевым понтам, наивной пацанской браваде и несбыточной мечте. Что на смену глупости и алчности идут образованность и безразличие. Хаос и запредельнось жизни понемногу уступают место уравновешенности и пустоте. Трагикомизм и накал страстей - внешнему благообразию и внутреннему безразличию. Что жлобы - всего лишь падальщики духовности, но они все-таки являются еще хоть какой-то формой жизни. За ними уже ничего. И еще - что Татарин был не самым худшим из жлобов.
Два пацана на бульваре - с ранцами и в школьной одежде боролись в свежевыпавшем снегу у обочины, по дороге в школу. Когда я проезжал мимо, один из них швырнул в товарища увесистым куском плотного снега. Товарищ увернулся, и комок прилетел мне в борт. Я открыл окно.
- Пацаны, поаккуратней кирпичами швыряйте, че за дела?
Тот, кому был адресован снаряд, толкнул товарища в грудь
- Ты че беспределишь, э!
- Сам беспредельщик, зачем увернулся! Ты! - и второй товарищ портфелем отвесил первому хорошую пиздюлину
Я поехал дальше. Какое слово - беспредел. Новое. Да, и это… вчера мой пацан рассказывал - у них в школе теперь беспределить стало не по понятиям.
Осталось только договориться о пределах.
На перекрестке Истомина, несмотря на отсутствие автомобилей на боковой улице, я остановился на красный цвет светофора.
Такое со мной было первый раз. Раньше я бы даже не притормозил.
Эпилог
Вечером зашел Ганс.
У него новое дело - теперь он продает автозапчасти. Пробило его на автозапчасти, когда он еще пытался восстановить свой разграбленный под ноль автомобиль. Потаскался по магазинам, и просек перспективную поляну. Причем по отечественным маркам. Я высказал сомнение по поводу этого бизнеса.
- Ты-ты-ты че, Леха? Зы-знаешь, сколько в гы-городе автобаз? А автобусные пы-предприятия? Там мы-миллионы крутятся! Приходят к тебе эти вы-воры, ны-например ссы ссы с автоколонны 2965. Ды-двигатели камазовские зы-знаешь сколько стоят? А им ны-надо сы-семь штук! Сы-стоит он лимон, а ты ему - а давай з-за два? Ды-деньги то не его - к-казенные. Пы-пол-лимона потом на карман ему, пы-поллимона - себе. Вот и считай!
Ну что, я рад за Ганса. Будет у кого денег перехватить, если что, взаймы.
Ночью, как обычно, когда все улеглись, я курил на стареньком подростковом диванчике в прихожей и прикидывал, сколько тысяч кирпичей мне еще нужно закупить на завершающий этап стройки. Подсчитывал оставшееся бабло. Не очень-то и много осталось.
За окном метнулся и тут же погас свет от фар подъехавшего автомобиля. Я прошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Какие-то две темные фигуры подошли к воротам, пытаются позвонить. Лиц не разглядеть. Но я на ночь выключаю звонок и об этом все свои знают. Собака заливается. Выходит встревоженная жена. Кто это может быть? Кто-то чужой? А что за машина? Черная какая-то, вроде Хонда-прелюд. Не припомню такой у наших.
Постучали в дальнее окно. Я беру топорик, одеваю тулуп и шапку-ушанку - не столько для тепла, сколько как амуницию, осторожно выхожу, говорю жене закрыть за мной на засов дверь. Ко мне подбегает разгоряченный пес, чует - идем на настоящее дело! Я отстегиваю его с бегунка, но держу за ошейник - чтобы был при мне. Подхожу к воротам
- Леха?
- Ебать мой хуй! Татарин!
Сидим на кухне, пьем чай. Татарин рассказал уже историю, как n-цевские ребята отжали у него весь бизнес, и галерею, и сауну, и все его активы, да еще на счетчик поставили. Он теперь в бегах, шкерится. Но он не выглядит удрученным, он все такой же - улыбка до ушей и идиотские проекты. Ольга сидит рядом, держит его за руку и не сводит с него глаз. У нее новые импортные сапоги.
«Ну, так чего теперь?» «А поедем куда-нибудь к моим» «Чего делать то будешь?» «Лех, я между прочим на токаря когда-то, еще до армии учился. Пока не знаю, ну, может на заводе пристроюсь каком-нибудь» «На заводах щас не платят ни хера» «Ничо, замутим чего-нибудь» «Матрешек точить будешь на КАМАЗовских станках?» Мы смеемся. «Ты это, если на КАМАЗ устроишься, с Гансом свяжись. У него бизнес новый, как раз по этой части» «А что за бизнес?» «Пахнет миллионами» «Ну дай мне его телефон»
Мы прощаемся, и у дверей Татарин просит денег - на выбраться из города, на доехать с Ольгой до своих, на перекантоваться первое время. Сколько могу.
- У меня много нет, вот… это все - на кирпичи откладывал. Отдашь когда сможешь
конец
целиком для е-бука:
Дюбелъ. Внезапно разбогатевшие жлобы.fb2
Дюбелъ. Внезапно разбогатевшие жлобы.pdf
Кирпичи
Прилетел в Хабаровск затемно. Зимой рано темнеет.
Доехал на троллейбусе до Большой. Еще пятнадцать минут хода и я дома.
Иду по темной улице, заросшей вязами, мимо знакомого сгоревшего двухэтажного барака, частных деревянных домов. На углу - телефонная будка, достойная музея, какие делали наверно еще в шестидесятые годы. Она вросла в землю и накренилась. С этого аппарата я вызывал скорую жене, когда ей пришел срок рожать. На другой стороне - новые панельные девятиэтажки.
Пока шел по скрипучей петляющей тропинке через пустырь, вспомнил как в детстве, когда на Южный Сахалин обрушивался очередной тайфун и выпадал большой снег, с дружком Бугрей любили пробивать новые дорожки. Тогда по городу пускали бульдозеры и они расчищали такие траншеи для людей, чтобы они могли добраться до работы. Но, понятное дело, бульдозеры проходили не везде и иногда, чтобы добраться до нужного пункта, приходилось пробираться по этим ходам сложными окружными путями.
Напрямую короче, но кто-то ведь должен быть первым! И первыми были, конечно же, мы - ведь нам было не западло припереться в школу извазюканными в снегу с ног до головы, с порванными штанами и мокрыми ботинками. Просто потому, что жизнь в этом возрасте расточительна, а энергия молодых игривых волчат хлещет через край. Заливисто матерясь и восторженно гигикая, мы прокладывали свой путь по пояс в снегу, толкаясь и обмениваясь тумаками по дороге, швыряя друг в друга портфели и оставляя за собой причудливую, всю в зигзагах полоску примятого снега. Потом по ней проходили другие школьники, утаптывая и расширяя ее все больше. А через несколько дней глядишь - идут уже по нашей тропе самураев солидные дядьки с портфелями и шляпах, бабы с авоськами и малыми детьми. И все они повторяют те наши первые шаги - здесь я треснул Мишку портфелем по башке и дорожка резко вильнула влево, а здесь мы с ним сцепились в смертельной схватке и она вообще вывернулась буквой зю. Но всем похер, что дорога кривая. Копируют за нами все наши хулиганские выверты. Потому что подавляющее большинство людей всегда предпочитает идти по натоптанному, чем по оптимальному пути. Натоптанное идущему представляется правильным, сакральным, чем-то данным свыше.
И потом эти солидные дядьки недовольно косились и шикали на нас, когда мы толкались на этой тропе как снежные черти и не давали им проходу.
- Хулиганьё, - ворчали они, - дайте дорогу!
Вот и мой забор.
Прошел к новому дому. Такое ощущение, что я его не видел несколько лет. Он кажется чужим. В темноте, на фоне звездного неба и залитых лунным светом облачков, он напоминает замок с бойницами и башенками выведенных межоконных перегородок, столбиками кирпичей.Массивные, в три кирпича, стены. Мой дом. Моя крепость. Прохожу внутрь, снимаю рукавицы, трогаю рукой кладку.
Где-то здесь, ближе к основанию - работа «Не надо бояться смерти», она теперь в Сеуле. А здесь, где почерк кладки немного иной - тогда кончились деньги и пришлось распустить бригаду, а потом пришли другие рабочие - здесь уже «Вернувшись, не находя», жанровый портрет дочери. Ее купила пожилая американка из Сан-Франциско… А вот тут, где потеки раствора - тогда я продал «Сорок тысяч шагов», ее приобрел австралиец из Перта. Хватило на шесть строчек кладки, а раствор привезли жидкий… Еще выше - портрет мальчика, Уилсон. Эхехе, не удалось оставить портрет у себя… «Далеко живет Она». Просто сахалинский пейзаж, но я писал его с мыслями о Ней. Он где-то в Канаде, у Паркера… А тот пейзаж, где кирпич другого цвета, назывался «Синие глаза». Ручей, у которого мы сидели с Ней. Киото, Тамура-сан. А эта работа называлась просто «Елена». Ели и тисы. Мох. Где не ступала нога человека. Работа осталась в России - ее купил наш предприниматель. Здесь каменщик лажанул - ряд немного отклонился от вертикали… Да, а бетонные плиты перекрытия - серия городских пейзажей для СВаК-банка. Банк лопнул в прошлом году.
В расщелине между кирпичами заметил маленькое деревце, проросшее видимо этим летом, сантиметров тридцать. Стройку я совсем забросил с этими поездками. Я выдрал его и бросил на бетонный, заваленный строительным мусором и снегом пол.
Рука без перчатки быстро задубела. Что же, надо идти. Надо сказать все прямо и честно. Мы разные люди, у меня другая женщина, я покидаю вас навеки, бла-бла-бла… Пока я мотался по столицам, звонил редко, она ничего еще не знает, думает, я был очень занят на выставках. Будет конечно орать, что опять прошлялся неизвестно где две недели, оставил ее одну с двумя детьми, без воды, крышу не заделал, за собой не убрал, все соки женские выпил, лучшие годы на меня придурка потратила. Ну и пусть орет, тем лучше… Хотя, права она, конечно. Скотина я.
Я вышел обратно к калитке и нажал кнопку звонка.
Жена выбежала в халате и тапочках, кинулась на шею. Целовала в нос, губы, щеки, глаза… куда попало, как пьяный пулеметчик. Губы мягкие, теплые, влажные. Я не отвечал, но и не сопротивлялся.
- Мы так ждали тебя… я соскучилась…
Лишь только я переступил порог - из детской высыпали дети
- Папа! Папа! - визжали они
Дочка повисла на ногах, прижалась щекой к коленям, обездвижила меня совсем. Сын притащил самострел - сделал по моим чертежам. Смотри, как бьет! Врезал в потолок, аж известка посыпалась. Какая искренняя радость. Папа приехал. Я сел прямо на пол, сгреб их в охапку.
- Я борщ сварила с тушенкой, покушаешь? Со сметаной…
Я ел борщ, пытаясь сосредоточиться на своей миссии и подбирая в голове нужные слова, а она без умолку рассказывала новости и не оставляя промежутка начать говорить о том, ради чего я приехал.
- Татарин пропал. По телевизору уже целую неделю крутят объявление - приметы, во что был одет… Жалко Татарина, добрый он был, хоть и придурок… А Ганса ограбили - отвинтили от машины все, что можно было только отвинтить, из багажника вытащили компрессора эти его, все инструменты, баллон с фреоном… Он утром вышел, а от машины один корпус стоит… Вобщем он говорит, теперь свой бизнес бросит… Бедный Ганс! Один раз зашел, воды натаскал мне на целую неделю… Фил уехал в Москву, а ты знаешь... Приезжали твои японцы из Ниигаты, ну, этот… Накадзима, несколько раз… что-то он от тебя хочет, выставку, что ли делать… кучу подарков надарил, саке несколько разных бутылок, виски сантори самурай, всякие вкусняшки японские, такие знаешь из морепродуктов, вазочку деревянную, шкатулки такие для еды… я все отложила до твоего приезда… Ты завтра что хочешь делать? Отдохни, не ходи никуда, воды я натаскала. Я бидончики маленькие беру, они легкие, два-три раза сходишь и хватает… Я завтра не работаю… Оставайся дома?
Она, наконец, замолчала, теперь можно говорить мне.
Я отрешенно смотрел в потолок прихожей через арку из столовой. Желтое пятно уже почти полностью высыпалось. Потолок в этой части дома, построенного в 1916 году, был оштукатурен глиной, перемешанной с соломой, наверно тоже очень давно. И если бы я не проворонил течь, еще бы сто лет держался. Старик, землю которого прихапал Ганс, когда еще был живой, рассказывал, что этот дом построил богатый конезаводчик, но не для себя, а для одного своего приказчика… А когда установилась власть большевиков, они все сбежали в Харбин.
- Завтра надо будет на третий завод сгонять. Насчет кирпича узнать, - сказал я.
На следующий день я заехал в галерею Татарина. Бывшую.
Там был наведен порядок: вместо рыбацких сетей на стенах, на которые мы цепляли картины - богатые полки полированного мореного дерева, вместо прилавка из солдатских тумбочек и куска крашеного ДСП - офис из стекла и металла, на входе солидная табличка золотыми буквами.
Не было уже того веселого бардака, царившего при Татарине, души не было у галереи.
Поздоровался с Вованом. Он был удушливо внимателен и участлив, расспрашивал про мои успехи в Москве, я отвечал на автомате. Да какие успехи? Так планы, проекты, никакой конкретики. Как в «Брате»: надо в Москву валить в Москве вся сила, все деньги.
Он говорил долго и ни о чем, в закутке за стендами для картин. В окно било яркое солнце.
- Понимаешь, Алексей, - говорил он, неторопливо затягиваясь сигаретой, - есть те, кто смотрит, а есть те, кто видит. Ну, ты же художник, должен понимать.
«Какой примитивный ход» - подумал я. Он немного посидел, ловя морщинистым лицом яркий луч. Наконец заговорил о том, что висело в воздухе
- Татарин… - начал он неспеша, - Татарин оборзел…
Он мог не продолжать. Выцветшие болотного цвета глаза Вована с желтоватым налетом на роговице то ли улыбались, то ли плакали. Я подсел к нему на короткую лавочку из бруса и тоже закурил. Он переставил свою резную трость маньчжурского ореха с набалдашником из кости мамонта по другую сторону от себя, чтобы я мог подвинуться ближе и продолжал говорить о Татарине - его непомерных амбициях, долгах, нежелании сотрудничать…
- …а ты знаешь, что он еще учудил… - бубнил Вован, но я его не слушал.
Мне вдруг стало жаль Татарина. Я вспомнил, как мы с ним играли во внезапно разбогатевших жлобов, как гоняли по улицам города, наезжая на лужи, чтобы пустить фонтаны брызг на прохожих, как стояли потерянные за контейнерами в порту Ванино в ожидании Фила. Как он целку хотел.
В горле встал комок. Я отвернулся.
- А меня то чего пожалели? - спросил у Вована, справившись с наплывом
- Кто бы тебя жалел? Кому ты на хуй нужен, - добродушно осклабился Вован, - Ты пришел к людям, поговорил по-человечески… лицом повернулся, а не жопой…
Вован не спеша закатал повыше сползшую брючину, обнажая опухшие, изьязвленные тромбофлебитом голени и открывая их лучу солнца.
- Хуле ты мне все это втираешь? Я точно так же вас на бабло кинул, как и Татарин!
Хотелось бросить вызов, хоть и глупо это. Да и кому, Вовану что ли? Вован вообще не при делах, его в галерею посадили, он и сидит.
- Ты художьник, твое дело лохов разводить. Мазню свою япошкам втюхивать. Вот и разводи, и втюхивай. Здесь тебе все навстречу пойдут, помогут. Зачем тебе не в свои дела лезть?
- Я завтра заберу у вас все свои картины. Приготовь бумаги.
- Обиделся что ли?
- Нет. Я в Ниигату лечу.
Я вышел из музея, сел в машину и поехал прочь.
По дороге заметил, что в городе полно японских леворульных тачек - не тех убитых трахом с припортовых свалок, что мы закупали на пароходах на шальные деньги свободных художников, а новеньких, с завода. Появились дорогие европейские и американские автомобили.
Я думал о том, что мир вокруг стремительно меняется, в нем все больше порядка и все меньше места дешевым понтам, наивной пацанской браваде и несбыточной мечте. Что на смену глупости и алчности идут образованность и безразличие. Хаос и запредельнось жизни понемногу уступают место уравновешенности и пустоте. Трагикомизм и накал страстей - внешнему благообразию и внутреннему безразличию. Что жлобы - всего лишь падальщики духовности, но они все-таки являются еще хоть какой-то формой жизни. За ними уже ничего. И еще - что Татарин был не самым худшим из жлобов.
Два пацана на бульваре - с ранцами и в школьной одежде боролись в свежевыпавшем снегу у обочины, по дороге в школу. Когда я проезжал мимо, один из них швырнул в товарища увесистым куском плотного снега. Товарищ увернулся, и комок прилетел мне в борт. Я открыл окно.
- Пацаны, поаккуратней кирпичами швыряйте, че за дела?
Тот, кому был адресован снаряд, толкнул товарища в грудь
- Ты че беспределишь, э!
- Сам беспредельщик, зачем увернулся! Ты! - и второй товарищ портфелем отвесил первому хорошую пиздюлину
Я поехал дальше. Какое слово - беспредел. Новое. Да, и это… вчера мой пацан рассказывал - у них в школе теперь беспределить стало не по понятиям.
Осталось только договориться о пределах.
На перекрестке Истомина, несмотря на отсутствие автомобилей на боковой улице, я остановился на красный цвет светофора.
Такое со мной было первый раз. Раньше я бы даже не притормозил.
Эпилог
Вечером зашел Ганс.
У него новое дело - теперь он продает автозапчасти. Пробило его на автозапчасти, когда он еще пытался восстановить свой разграбленный под ноль автомобиль. Потаскался по магазинам, и просек перспективную поляну. Причем по отечественным маркам. Я высказал сомнение по поводу этого бизнеса.
- Ты-ты-ты че, Леха? Зы-знаешь, сколько в гы-городе автобаз? А автобусные пы-предприятия? Там мы-миллионы крутятся! Приходят к тебе эти вы-воры, ны-например ссы ссы с автоколонны 2965. Ды-двигатели камазовские зы-знаешь сколько стоят? А им ны-надо сы-семь штук! Сы-стоит он лимон, а ты ему - а давай з-за два? Ды-деньги то не его - к-казенные. Пы-пол-лимона потом на карман ему, пы-поллимона - себе. Вот и считай!
Ну что, я рад за Ганса. Будет у кого денег перехватить, если что, взаймы.
Ночью, как обычно, когда все улеглись, я курил на стареньком подростковом диванчике в прихожей и прикидывал, сколько тысяч кирпичей мне еще нужно закупить на завершающий этап стройки. Подсчитывал оставшееся бабло. Не очень-то и много осталось.
За окном метнулся и тут же погас свет от фар подъехавшего автомобиля. Я прошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Какие-то две темные фигуры подошли к воротам, пытаются позвонить. Лиц не разглядеть. Но я на ночь выключаю звонок и об этом все свои знают. Собака заливается. Выходит встревоженная жена. Кто это может быть? Кто-то чужой? А что за машина? Черная какая-то, вроде Хонда-прелюд. Не припомню такой у наших.
Постучали в дальнее окно. Я беру топорик, одеваю тулуп и шапку-ушанку - не столько для тепла, сколько как амуницию, осторожно выхожу, говорю жене закрыть за мной на засов дверь. Ко мне подбегает разгоряченный пес, чует - идем на настоящее дело! Я отстегиваю его с бегунка, но держу за ошейник - чтобы был при мне. Подхожу к воротам
- Леха?
- Ебать мой хуй! Татарин!
Сидим на кухне, пьем чай. Татарин рассказал уже историю, как n-цевские ребята отжали у него весь бизнес, и галерею, и сауну, и все его активы, да еще на счетчик поставили. Он теперь в бегах, шкерится. Но он не выглядит удрученным, он все такой же - улыбка до ушей и идиотские проекты. Ольга сидит рядом, держит его за руку и не сводит с него глаз. У нее новые импортные сапоги.
«Ну, так чего теперь?» «А поедем куда-нибудь к моим» «Чего делать то будешь?» «Лех, я между прочим на токаря когда-то, еще до армии учился. Пока не знаю, ну, может на заводе пристроюсь каком-нибудь» «На заводах щас не платят ни хера» «Ничо, замутим чего-нибудь» «Матрешек точить будешь на КАМАЗовских станках?» Мы смеемся. «Ты это, если на КАМАЗ устроишься, с Гансом свяжись. У него бизнес новый, как раз по этой части» «А что за бизнес?» «Пахнет миллионами» «Ну дай мне его телефон»
Мы прощаемся, и у дверей Татарин просит денег - на выбраться из города, на доехать с Ольгой до своих, на перекантоваться первое время. Сколько могу.
- У меня много нет, вот… это все - на кирпичи откладывал. Отдашь когда сможешь
конец
целиком для е-бука:
Дюбелъ. Внезапно разбогатевшие жлобы.fb2
Дюбелъ. Внезапно разбогатевшие жлобы.pdf