Унесенное ветром
Что-то я сегодня расписалась - наверное, от стресса, после того как меня вчера чуть ветром не унесло.
Вспоминаю знаменитый московский ураган 98-го года.
Тот день, как говорят писатели, "врезался в память": у подруги родился сын, и я тогда в первый раз его увидела. Это был маленький голубоглазый инопланетянин - своих-то детей у меня еще не было, а маленьких брата с сестрой я успела подзабыть.
Сейчас, забегая вперед: сын подруги превратился в красивого молодого человека, талантливого музыканта.
А тогда... ну, вот, возвращаюсь я домой. Небо низкое, почти черное; стоит удивительная какая-то, даже зловещая тишина. И в этой тишине низкие тучи прорезают то и дело яркие молнии - никогда больше такого не видела, да и не хотела бы.
Вот под таким-то небом и в таких-то декорациях я и решила не садиться в автобус, который шел до дома, а прогуляться. Тепло, хорошо, иду себе неторопливо: а что такого: в наших широтах ведь не бывает ураганов.
Ветер тогда нас пощадил: уронил старый толстенный тополь не на наш хлипкий трехэтажный домик, а в другую сторону, на дорогу. Я потом ходила смотреть, как пилили огромный ствол - транспорт по нашей улице не ходил три дня. Мужики, которые пилили, заметили, что я глазею, и решили, типа, познакомиться. Говорят:
- Чего, нравится, как мы пилим?
- Нравится.
И дальше стою.
- Девушка, а вы чего такая грустная?
- Вот, думаю, куда бы он упал, если бы в другую сторону ветер подул.
- А вон, на дом девять и упал бы. А вы, девушка, где живете?
- В доме девять. Вон мое окно.
Мужики сочувственно так: В церковь сходи, свечку поставь!
Но это потом. А пока я иду, вспоминаю младенца Саню и его маму, улыбаюсь.
И дошла так до самого дома, представляете!
Тут практически сразу и рвануло.
Но мы-то далеко не сразу поняли, что это не просто гроза. Поэтому, когда муж побежал на балкон, спасать фикус, я его не остановила. Помню, еще и хохотали: дескать, чуть ветром не унесло и мужа, и фикус. Дураки были, молодые и беспечные.
Домик наш стоял в овраге и представлял собой странную конструкцию: с одной стороны три этажа, а в низине четыре. Мы жили как раз где три, в торце, под самой что ни на есть сенью тополя, под крышей.
И с нашей же стороны дом этот наш кирпичный прорезала трещина, с каждым годом становившаяся все более глубокой и длинной. Так что древнего тополя, думаю, нам бы с лихвой хватило.
Так и живешь, и не задумываешься о том, сколько же раз чья-то рука отводила от тебя беду. Вот, ты шагаешь неторопливо в грозном безмолвии под черным небом, любуешься яркими молниями, веточкой помахиваешь. А в это время чьи-то ладони под самыми тяжелыми тучами сложены в лодочку и не дают до поры небу упасть на твою беспечную голову.
Еще расскажу: был у нас тогда в редакции человек, запомнившийся мне на всю жизнь как "фотограф Сидоров".
Этот фотограф Сидоров был страшный тусовщик - не в том смысле страшный, что некрасивый, а в том, что любил человек погулять от души.
Так этот, вот, фотограф Сидоров пошел в тот день к кому-то в гости тусить и там задержался. Не знаю уж, по пригодным условиям, или так и планировалось гулять всю ночь, но только утром, когда фотограф добрался до дома, он нашел у себя в кровати... дерево.
- Дерево? - переспросила я тогда в изумлении.
- Ну, да, дерево. Оно ко мне в гости пришло, через окно, - беспечно ответил фотограф Сидоров и отправился себе гулять дальше.
Вот, а вы говорите.
Впрочем, вы ничего не говорите, это я снова отвлеклась.
Наутро после бури со своего третьего этажа слышу крики: Эй, девятая квартира, хватит спать!
Выглядываю: внизу полным ходом идет раздача имущества.
- Чей таз? Чей таз, я спрашиваю?!
Таз оказался мой.
- Чье ведро? Чья лопата?
- Не мои.
Некоторые вещи, собранные в округе, прилетели через полквартала - хозяева их постепенно находили.
Еще у нас улетела с балкона железная банка с краской, тяжелая, как не знаю что.
А вот крышу от нашего балкона так и не нашли - ветер взял ее с собой, на память.
Вспоминаю знаменитый московский ураган 98-го года.
Тот день, как говорят писатели, "врезался в память": у подруги родился сын, и я тогда в первый раз его увидела. Это был маленький голубоглазый инопланетянин - своих-то детей у меня еще не было, а маленьких брата с сестрой я успела подзабыть.
Сейчас, забегая вперед: сын подруги превратился в красивого молодого человека, талантливого музыканта.
А тогда... ну, вот, возвращаюсь я домой. Небо низкое, почти черное; стоит удивительная какая-то, даже зловещая тишина. И в этой тишине низкие тучи прорезают то и дело яркие молнии - никогда больше такого не видела, да и не хотела бы.
Вот под таким-то небом и в таких-то декорациях я и решила не садиться в автобус, который шел до дома, а прогуляться. Тепло, хорошо, иду себе неторопливо: а что такого: в наших широтах ведь не бывает ураганов.
Ветер тогда нас пощадил: уронил старый толстенный тополь не на наш хлипкий трехэтажный домик, а в другую сторону, на дорогу. Я потом ходила смотреть, как пилили огромный ствол - транспорт по нашей улице не ходил три дня. Мужики, которые пилили, заметили, что я глазею, и решили, типа, познакомиться. Говорят:
- Чего, нравится, как мы пилим?
- Нравится.
И дальше стою.
- Девушка, а вы чего такая грустная?
- Вот, думаю, куда бы он упал, если бы в другую сторону ветер подул.
- А вон, на дом девять и упал бы. А вы, девушка, где живете?
- В доме девять. Вон мое окно.
Мужики сочувственно так: В церковь сходи, свечку поставь!
Но это потом. А пока я иду, вспоминаю младенца Саню и его маму, улыбаюсь.
И дошла так до самого дома, представляете!
Тут практически сразу и рвануло.
Но мы-то далеко не сразу поняли, что это не просто гроза. Поэтому, когда муж побежал на балкон, спасать фикус, я его не остановила. Помню, еще и хохотали: дескать, чуть ветром не унесло и мужа, и фикус. Дураки были, молодые и беспечные.
Домик наш стоял в овраге и представлял собой странную конструкцию: с одной стороны три этажа, а в низине четыре. Мы жили как раз где три, в торце, под самой что ни на есть сенью тополя, под крышей.
И с нашей же стороны дом этот наш кирпичный прорезала трещина, с каждым годом становившаяся все более глубокой и длинной. Так что древнего тополя, думаю, нам бы с лихвой хватило.
Так и живешь, и не задумываешься о том, сколько же раз чья-то рука отводила от тебя беду. Вот, ты шагаешь неторопливо в грозном безмолвии под черным небом, любуешься яркими молниями, веточкой помахиваешь. А в это время чьи-то ладони под самыми тяжелыми тучами сложены в лодочку и не дают до поры небу упасть на твою беспечную голову.
Еще расскажу: был у нас тогда в редакции человек, запомнившийся мне на всю жизнь как "фотограф Сидоров".
Этот фотограф Сидоров был страшный тусовщик - не в том смысле страшный, что некрасивый, а в том, что любил человек погулять от души.
Так этот, вот, фотограф Сидоров пошел в тот день к кому-то в гости тусить и там задержался. Не знаю уж, по пригодным условиям, или так и планировалось гулять всю ночь, но только утром, когда фотограф добрался до дома, он нашел у себя в кровати... дерево.
- Дерево? - переспросила я тогда в изумлении.
- Ну, да, дерево. Оно ко мне в гости пришло, через окно, - беспечно ответил фотограф Сидоров и отправился себе гулять дальше.
Вот, а вы говорите.
Впрочем, вы ничего не говорите, это я снова отвлеклась.
Наутро после бури со своего третьего этажа слышу крики: Эй, девятая квартира, хватит спать!
Выглядываю: внизу полным ходом идет раздача имущества.
- Чей таз? Чей таз, я спрашиваю?!
Таз оказался мой.
- Чье ведро? Чья лопата?
- Не мои.
Некоторые вещи, собранные в округе, прилетели через полквартала - хозяева их постепенно находили.
Еще у нас улетела с балкона железная банка с краской, тяжелая, как не знаю что.
А вот крышу от нашего балкона так и не нашли - ветер взял ее с собой, на память.