«Зимняя сказка» (Эрик Ромер, 1992)

[kandr]

Добрых сказок, наверное, вообще не бывает. Бывают сказки о том, как славные дровосеки вспарывают злому волку брюшко, чтобы достать из него бабушку, внучку и пирожки с капустой. В каждой сказке, на мой взгляд, только доля сказки. И фильм Э. Ромера - не исключение. Все, что происходит на экране между ослепительно прекрасным началом и трогательно счастливым концом, наполнено мудреными философско-психологическими исканиями.

«Музыка волн, музыка ветра» и любовь. Курортная, безумная. И кадры, напоминающие семейное видео, практически лишены слов (не в пример в целом «болтливому» фильму). Уезжая, Фелисите дает любимому неправильный адрес. Почему? А «не почему, просто так, по глупости». Чтобы получилась сказка. Чтобы пять лет «в одного» растить ребенка, амуриться одновременно с двумя мужчинами и понять в итоге, что из-за Шарля, одного-единственного, можно (и нужно!) сломать себе жизнь. Бросить тех двоих, сесть в автобус и очутиться как раз напротив милого, каким-то ветром занесенного в Париж.

Чудо, конечно, чудом - но не в нем квинтэссенция картины. «Главное не то, появится Шарль или нет, он всегда в моем сердце», - признается Фелисите. Под «вуайеристским окуляром» (эк меня!) режиссера оказываются ее мысли, чувства, желание искать и стремление к самоопределению. Поэтому так важно в фильме «Слово». Диалоги, которых чересчур много, имеют странный характер, характер философии за чашечкой чая. Выдержки из ученых трактатов, абракадабрические размышления о реинкарнации... Но если чистое «философствование» здесь комично, то «интимные» диалоги - о чувствах и надеждах - становятся воистину философскими.

«Наука у тебя в крови», - говорит Фелисите Луик, один из тех, кто пытался заменить Шарля. «Парикмахерша», несомненно, менее образованна, но более пытлива по отношению к себе, чем друг-интеллектуал. Поэтому ее порой неуклюжие попытки объяснить ему, что она думает и чувствует, бывают такими изощренными: «Но есть любовь. Шарля я любила и до сих пор люблю. Максанса (второй претендент на место в сердце) я люблю по-другому. Тебя я тоже люблю». - «Но не любовью?» - «Но и Максанса я тоже не люблю любовью. То, что я занимаюсь с ним любовью, не значит, что я по-настоящему люблю его любовью». Таков сложный сплав ее чувств, такова та настойчивая рефлексия, в которой Фелисите порой приходит сама к тому, что до нее говорил Платон или Паскаль.

Луик и Максанс - крайности, лишь оттенки Шарля. Один - большой и человек со вкусом, другой - только умный и умный чересчур. А она ищет «особь», подходящую по всем параметрам, «физически и духовно». Стремится к полной совместимости, интуитивно, по природному инстинкту - нравственному, религиозному... Психофизиология ее любви диктует ей не жить с человеком с некрасивым носом, не хотеть от него детей: «Если бы у нас с Луиком были дети, уродство наших носов удвоилось бы».

Душевная «философия» Фелисите заключается в одной фразе: «Я не люблю все, что против природы». Она сохраняет ребенка от Шарля, потому что ее «убеждения интимного характера». Уходит от одного мужчины, чтобы прийти к другому, а от другого - чтобы ждать своего «моряка» с минимальными шансами дождаться. Все «связи» обдуманны, рациональны. Девушка экспериментирует, выбирает, не упуская возможности воспользоваться лишний раз своим правом на ошибку. В конце концов, выбор она делает в пользу мечты, и мечта сбывается.

А сказочка-то, между прочим, то и дело на грани срыва. И, как не странно, несет в себе эту идею ребенок - дочь Фелисите. Ее игры, реплики - симптомы неправильно сложившихся обстоятельств. «Это принцесса?» - спрашивает мама, указывая на ее рисунок. - «Нет, это маленькая девочка, которая надела корону на голову». Не больно-то сказочно...

Анна Зернова