(no subject)
- Мамо! - говорит Люкентий. - Я понимаю - Шарик, она имеет приятный маскировочный окрас. Но я, мамо, - я же ношу белые гольфики!
- Люкентий! - говорю я. - Вы живете в одном из красивейших северных городов Европы. Его единственный недостаток - то, что его основатель Петр Великий заложил его на болоте. У меня нет для вас другого климата, Люкентий!
- Мамо! - говорит Люкентий. - Я допускаю, что у вас нет другого климата, но неужели другого газона у вас тоже нет?
- Люкентий! - говорю я. - Два дня назад вы отказались какать на этом газоне, потому что он был засыпан свежим снегом и вы не могли позволить себе осквернять такую красоту. Сейчас снег стаял, что вас смущает сегодня?
- Мамо! - говорит Люкентий. - Мир и так достаточно отвратителен, чтобы какать посреди жидкой грязи. Великие мудрецы, мамо, учат нас не усугублять зло. Я полагаю, мамо, мы должны прогуляться еще куда-нибудь в поисках более привлекательного места.
- Люкентий! - говорю я. - Вы постоянно забываете, что в шесть утра для меня приемлем только один вид обратной связи: "уи, мон женераль!" Изложите ваши требования в письменном виде и передайте моему секретарю, я рассмотрю их после полудня. А сейчас идите срать на газон и не выделывайтесь.
- Мамо! - говорит Люкентий. - Ваше увлечение стилем милитари в последнее время настораживает. Вы видите, мамо, как я насторожен? Это из-за вас. Я чувствую себя героем популярной некогда пьесы "Трудно быть сержантом", столь же наивным и беспомощным в рамках казармы. И еще эти выстрелы, мамо.
- Люкентий! - говорю я. - Это не выстрелы, дитя мое. Это с очередной крыши стремится улететь железо. Это просто штормовой ветер, Люкентий, и он не повод делать специальное лицо.
- Дискуссия эта надоела мне, - говорит Шарик и решительно движется в сторону дома через грязь и лужи, как атомоход Ленин.
Впереди Нева печально пытается выйти из берегов.
За спиной с энтузиазмом падает дерево.
Доброе утро.
- Люкентий! - говорю я. - Вы живете в одном из красивейших северных городов Европы. Его единственный недостаток - то, что его основатель Петр Великий заложил его на болоте. У меня нет для вас другого климата, Люкентий!
- Мамо! - говорит Люкентий. - Я допускаю, что у вас нет другого климата, но неужели другого газона у вас тоже нет?
- Люкентий! - говорю я. - Два дня назад вы отказались какать на этом газоне, потому что он был засыпан свежим снегом и вы не могли позволить себе осквернять такую красоту. Сейчас снег стаял, что вас смущает сегодня?
- Мамо! - говорит Люкентий. - Мир и так достаточно отвратителен, чтобы какать посреди жидкой грязи. Великие мудрецы, мамо, учат нас не усугублять зло. Я полагаю, мамо, мы должны прогуляться еще куда-нибудь в поисках более привлекательного места.
- Люкентий! - говорю я. - Вы постоянно забываете, что в шесть утра для меня приемлем только один вид обратной связи: "уи, мон женераль!" Изложите ваши требования в письменном виде и передайте моему секретарю, я рассмотрю их после полудня. А сейчас идите срать на газон и не выделывайтесь.
- Мамо! - говорит Люкентий. - Ваше увлечение стилем милитари в последнее время настораживает. Вы видите, мамо, как я насторожен? Это из-за вас. Я чувствую себя героем популярной некогда пьесы "Трудно быть сержантом", столь же наивным и беспомощным в рамках казармы. И еще эти выстрелы, мамо.
- Люкентий! - говорю я. - Это не выстрелы, дитя мое. Это с очередной крыши стремится улететь железо. Это просто штормовой ветер, Люкентий, и он не повод делать специальное лицо.
- Дискуссия эта надоела мне, - говорит Шарик и решительно движется в сторону дома через грязь и лужи, как атомоход Ленин.
Впереди Нева печально пытается выйти из берегов.
За спиной с энтузиазмом падает дерево.
Доброе утро.