Одинокий холодный мир часть 1
Одинокий холодный мир
28.01.2017303963
Адам Гарфинкл (Adam Garfinkle)
Никогда прежде в американской истории предполагаемая внешняя политика новой администрации не была окутана такой неопределенностью. Это объясняется тем, что пресловутый «идеальный шторм» возник в результате объединения четырех отдельных причин неопределенности: полнейшего отсутствия у Дональда Трампа опыта госслужбы; его ориентированную на настоящее нарциссическую личность; вероятности того, что все еще не определенный и не проверенный штат назначенцев будет иметь чрезмерное влияние в сфере внешней политики/национальной безопасности; и того факта, что основы Просвещения западных государств и вестфальской государственной системы расшатываются как изнутри, так и извне.
Тем не менее, на фоне этого шторма есть только три возможных общих долгосрочных результата реализации стратегии:
(1) прежний мир, то есть, принципиальное продолжение нынешней национальной американской либеральной интернационалистской большой стратегии и сохранение роли в мире;
(2) замкнутый мир, называемый неоизоляционистским - «крепость Америка» в сочетании с односторонностью, обособленностью в военной сфере (по мере необходимости) и максимально возможной экономической автаркией;
(3) холодный мир, избирательно активная «долиберальная» стратегия баланса сил, основанная на прагматичной, реальной политике.
Эти три возможности концептуально отличаются, но кое в чем они совпадают. Нынешняя стратегия в основном определяется веерной структурой альянса США, охватывающей весь мир, но его основная цель проще и существует дольше, чем средства ее осуществления - не допустить появления гегемона в полуостровной Европе или в Восточной Азии. Структура альянса является средством достижения этой цели, обеспечивая подавление конкуренции в сфере безопасности на этих и на прилегающих территориях - то есть, выполняя задачу, которую часто называют более возвышенно «оказанием услуг по обеспечению глобальной коллективной безопасности». Кроме того, тональность этой стратегии соответствует либеральному или институциональному интернационализму, сформированному из двух элементов - идеологического (продвижение демократии) и экономического (свободная торговля). Смысл более умеренных аспектов стратегии США заключается в предположении (или настойчивом утверждении - в зависимости от обстоятельств), что альянсы, основанные на принципах сотрудничества, со временем не только желательны, но и возможны
В рамках этой национальной большой стратегии могут возникать элементы отхода от политики (или корректировки), которые могут напоминать изоляционизм без срыва стратегии в целом. (Более того, несколько случаев подобной корректировки уже наблюдались в годы президентства Обамы). В частности, в настоящее время нетривиальные корректировки наиболее вероятны в сфере управления торговли и в экономических вопросах.
Точно так же при изоляционистском отказе от обязательств (если это произойдет) вполне возможно соблюдение тех принципов реальной политики, основанной на балансе сил, которые действуют в качестве второстепенных стратегических критериев.
Тем не менее, учитывая исключительное влияние США на формирование международного климата, в любом из этих трех возможных случаев (прежний мир, замкнутый мир, холодный мир) при условии, что он будет наглядно характеризовать американскую политику, будет создана особая архитектура глобальной безопасности. Это отразится на каждом государстве мира. Поэтому весьма полезно в качестве эвристической оценки проанализировать, хотя бы вкратце, как могли бы выглядеть эти три архитектуры.
Прежний мир
Если политический курс администрации Трампа продемонстрирует принципиальную преемственность и окажется продолжением политики, проводившейся на протяжении последних лет пятидесяти, это будет означать, что революционная риторика Трампа, которая звучала в ходе предвыборной кампании и которая была направлена против существующего положения дел, была либо легкомысленной, неискренней и несостоятельной, либо представляла собой комбинацию всего перечисленного. Но преемственность в этом случае не означает, что ничего не изменится. Даже если некоторые готовящиеся масштабные многосторонние торговые сделки являются сейчас фактически бесперспективными, мы не должны делать вывода о том, что вместе с ними будет поставлен крест на всей либеральной мировой торговле, включая ВТО, МВФ и Всемирный банк. И если мы предположим, что администрация Трампа будет требовать от союзников производить больше взаимозачетов, мы не должны делать вывод, что это означает конец самой структуры альянса. Если предположить, что в отношениях США с Россией снова произойдет «перезагрузка», мы не должны делать вывода о том, что политика США предоставит России свободу действий на Украине, в странах Балтии и за их пределами. Нам не следует поддаваться истерике на основании предварительных сигналов; корректировка существующей политики - в функциональном и географическом отношении - не обязательно означает отмену прежней структуры стратегии в целом. Давайте сосредоточимся сначала на Европе, а затем перейдем к Ближнему Востоку и Азии.
Европа: если мы, например, посмотрим на нового президента и на его риторику до инаугурации, то можно ожидать, что НАТО будет существовать по-прежнему, но, роль ее будет уже более скромной. Санкции, введенные против России из-за Украины, скорее всего, сойдут на нет по нескольким причинам. Но это, в свою очередь, не означает вероятности того, что российские власти будут переходить четко обозначенные красные линии, вторгаясь в другие государства к западу от своих границ, или будут дестабилизировать ситуацию в них. Конечно, нельзя исключать и просчетов. А кризис в вопросе безопасности стран Балтии ускорит наступление для НАТО момента истины - альянс либо воспользуется статей V и будет сопротивляться, возможно, создав опасность обмена ядерными ударами, либо не сделает этого, и фактически прекратит существование в качестве серьезного фактора европейской и мировой геополитики. Правда, это не очень отличается от политического курса, выбранного при Обаме.
Однако то, что уже отличается от эпохи Обамы, и, вероятно, в ближайшие четыре года будет отличаться еще больше - это уклон европейской внутренней политики вправо. Если Марин Ле Пен станет в следующем году президентом Франции (что маловероятно, но вовсе не так уж и нереально), то европейский послевоенный либеральный проект окажется в тупике и будет поставлен под удар. В каком-то смысле такая Европа понравится Дональду Трампу больше. Он будет представлять собой, как странно это ни звучит, «националистический интернационал». В этих условиях восприятие трансатлантических отношений, возможно, даже улучшится, но это не приведет к тому сотрудничеству на основе институциональной политики безопасности, которое было нормой, начиная с 1949 года. Это будет своеобразный союз, о котором может сложиться неверное представление. Он может оказаться небезопасным, и внутри него могут возникать негативные явления.
В результате фактического снижения значимости НАТО в глазах США на фоне продолжающегося националистического и даже антилиберального крена европейской политики Германия будет испытывать огромное напряжение. Если в годы правления Трампа правительство США продолжит свою политику отдаления от Европы (что представляется вполне вероятным в свете того интервью, которое он дал журналу Bild перед инаугурацией), тогда послевоенная роль США организатора и посредника в согласовании противоречивых интересов европейских государств, скорее всего, перейдет (не совсем плавно, но все равно перейдет) от Вашингтона к Берлину. Германия станет центром притяжения в принятии решений как самая крупная и богатая из европейских стран - особенно теперь, когда Соединенное Королевство переживает свой собственный многоуровневый кризис идентичности и политической последовательности. В какой-то степени, судя по кризису евро и миграционному кризису, центр принятия решений в Европе уже переместился в Берлин.
Разумеется, эта роль отражает не только отдаление Америки от Европы и слабость Британии, но и невероятные превратности судьбы французской внешней политики. Внешнеполитическая стратегия Шарля де Голля и его сторонников была основана на способности Франции добиваться политического влияния, используя раздел Германии в Европе и раздел мира на блоки, возглавляемые сверхдержавами. Этим и объясняется знаменитая (хоть и нескромная) метафора, согласно которой Франция является всадником, а Германия - конем. Отсюда и роль французских ударных ядерных сил. После окончания холодной войны и объединения Германии претензии Франции оказались на пресловутой «свалке истории», о которой когда-то сказал Троцкий.
Поскольку для успешной реализации французской стратегии Германия слишком велика, а мир без Советского Союза слишком американизирован, французы в качестве альтернативы решили сосредоточиться на укреплении Европейского Союза. Франция, удобно устроившаяся в составе ЕС и валютного союза, могла с большим успехом служить противовесом США и справляться с более мощной Германией. Разгадкой конечного успеха этой новой французской стратегии, было Соединенное Королевство. Чтобы нейтрализовать Германию, Франции нужно было действовать совместно с Великобританией, а это означало, в конечном итоге, сближение Британии ЕС и вовлечение ее в валютный союз. Сейчас, когда в конце июня года прошлого года британцы неожиданно проголосовали за выход Великобритании из ЕС, вся обновленная стратегия Франции терпит крах. Валютный союз постепенно распадается, и вероятность распада Соединенного Королевства (в результате которого Шотландия, а возможно, даже Уэльс и Северная Ирландия, каждый по-своему выйдут из состава Великобритании) в течение ближайших четырех лет следует считать довольно высокой. Около века назад фраза «сторонник „Малой Англии"» относилась к людям, которые осуждали амбициозную роль империи и великой державы. Сегодня она имеет совершенно новый смысл и обозначает тех, кто смирился с распадом самой Великобритании в том составе, который предусматривал Актом об унии, принятый в 1707 году.
Какие решения придется принимать Германии, когда ее окончательно покинут США, и без англо-французского противовеса в Европе? Учитывая, что Россия в какой-то степени все-таки возрождается, несмотря на его слабость, и, учитывая, что ни одна держава не контролирует территорию между Германией и Россией, как это делала Габсбургская империя на протяжении многих веков до 1918 года, возможны только два основных результата: Германия может стать страной с дополнительными функциями гаранта безопасности в Восточной/Центральной Европе, из-за чего она оказалась бы в состоянии конфликта Россией; или она могла бы заключить еще один Рапалльский договор - о совместном с Россией господстве на территории в ущерб странам, расположенным между ними.
Никто сейчас не знает, какое решение примет Германия, если перед ней встанет такая дилемма, поскольку это зависит от целого ряда пока не принятых решений, зависящих от разных обстоятельств. Но если Германия окажется перед таким выбором, это будет означать конец архитектуры прежнего мира, поскольку истоки этого мира являются неотъемлемой частью основного соглашения, достигнутого в Европе после Второй мировой войны. Тем не менее, имеет смысл коротко обсудить эту тему, поскольку такое решение вполне может оказаться промежуточным между вариантом прежнего мира и одним из двух остальных - замкнутым миром или холодным миром.
Если Германия решит стать гарантом безопасности, ей нужно будет преодолеть огромные культурные и политические препятствия - и ей надо будет создать ядерный арсенал. У Германии очень тяжелый исторический багаж, после того, как она отказалась от роли агрессора, ее повсеместно воспринимают как высоко моральную/интеллектуальную страну, и за годы пребывания в составе Североатлантического альянса она разучилась мыслить стратегически. Причем - и это, вне всяких сомнений, самое главное - современная немецкая демократия на сегодняшний день в значительной степени привязана ко всем этим трем факторам и может оказаться под угрозой, если Германия будет двигаться в этом направлении. Большинство немцев сегодня очень нетерпимо относятся ко всему, в чем содержится даже намек на подобные действия, поэтому все еще незначительное альтернативно-правое меньшинство, которое хочет двигаться в этом направлении, кажется настолько пугающим.
Поэтому кажется более вероятным, что в ближайшей перспективе, вероятнее всего, ожидается второй Раппальский договор. В Германии уже сегодня есть много таких, кто «понимает Россию», и, похоже, их число будет расти, поскольку российская разновидность национализма, судя по всему, все больше нравится немцам, которые боятся, что в результате массовой иммиграции будет уничтожено то, что они называют доминирующей культурой Германии. Так что мы в конечном итоге можем стать свидетелями виртуального возвращения «союза трех императоров» (совокупность соглашений, заключенных между Германией, Россией и Австро-Венгрией - прим. перев.) XIX века, в основе которого были в равной степени социально-политический консерватизм и стратегические соображения. Если не считать того, что без Австро-Венгрии это был бы просто «союз двух императоров».
Ближний Восток: Если мы поверим словам нового президента, но выдвинем гипотезу принципиального продолжения традиционной послевоенной стратегии США, то основной упор будет сделан на ликвидацию, насколько это возможно, щупальцев суннитского исламистского терроризма. Это может привести к значительному (может, кратковременному, а может, и нет) увеличению военного присутствия США в арабском мире - в том числе и к вводу сухопутных войск США в Ирак, Сирию, Ливию, и, возможно, в другие страны. Эти шаги не будут направлены на долгосрочное формирование государственности или какую-либо другую деятельность, связанную с урегулированием политической обстановки; это будут карательные действия, направленные на подрыв, блокировку и уничтожение сил, которые считаются вражескими. Конечно, как и все подобные решения, предполагающие точечное воздействие, их побочные эффекты и последствия будут непредсказуемыми. Такой подход может оказаться эффективным в уничтожении находящихся на этой территории владений, объектов и обороняемых позиций ИГИЛ (организации, запрещенной в РФ - прим. ред.) - и в любом случае обеспечить значительный прогресс - но он может оказаться контрпродуктивным в общих усилиях по борьбе с терроризмом.
Это объясняется тем, что в случае присутствия значительных сил США в любой арабской стране (особенно слишком длительного) можно с уверенностью ожидать роста массового недовольства и неприязни на основе сложившихся воспоминаний о западном/христианском колониальном иге. Такое присутствие будет стимулом для религиозных экстремистов, которые, как всегда, будут мобилизовать религиозные символы для борьбы с неверными оккупантами (как это было в Ираке после марта 2003 года). И подобная мобилизация вполне может превратиться в нынешних условиях в движения, способные свергнуть несколько слабых режимов, в том числе в Иордании, Египте (в очередной раз), и даже в Саудовской Аравии. Это, конечно же, не будет способствовать борьбе с терроризмом, если ключевые региональные партнеры США будут уничтожены, попав под перекрестный огонь в результате ошибочных политических решений Вашингтона.
Такая политика - даже без масштабного задействования вооруженных сил США - будет означать, хладнокровное усиление напряженности в отношениях со всеми региональными державами, которые разделяют или будто бы разделяют антитеррористической приоритет - с Египтом, ОАЭ, Иорданией, Марокко, и, возможно, с Турцией. Особого внимания развитию демократии не будет; финансирование программ гражданского общества национального демократического фонда сократится - и в этом случае опять, политический курс ненамного отличается от основных приоритетов администрации Обамы. Трампу и его еврейским сторонникам нравится Израиль - как националистическое государство правого толка, так что в вопросах мирного процесса и расширения поселений никакого заметного давления на Израиль не будет. Но практическая ценность Израиля в борьбе с исламистами-суннитами ограничена. Не будут решены и другие болезненные проблемы - например, связанные с тем, каким образом ухитриться и помочь курдам, сохранив при этом полезные отношения с Турцией. Все будет идти, как обычно, и сопровождаться большими трудностями - но только без либеральной риторики и связанного с ней дежурного пафоса.
Настоящий знак вопроса в ближневосточных делах можно поставить в отношении Саудовской Аравии. Если прагматичный Дональд Трамп будет воспринимать Саудовскую Аравию сквозь призму нефти и мировой экономики, никаких особых перемен не произойдет. Но если же Трамп будет рассматривать Саудовскую Аравию сквозь призму терроризма, полагая, что саудовцы причастны к терактам 11 сентября (и что, помимо этого, Соединенным Штатам ввиду их энергетической самодостаточности нет нужды беспокоиться о взаимовыгодном благосостоянии глобального экономического пространства), то отношения могут резко ухудшиться. Особенно если Трамп передумает насчет Ирана и увидит в нем реального союзника в борьбе с ИГИЛ. Что вполне возможно - подобно тому, как он в том же свете видит поддерживаемый Россией режим алавитов в Сирии. Саудовцы, доведенные до отчаяния из-за проблем с безопасностью, могут тогда прибегнуть к опасным вариантам самопомощи - например, усилив свое молчаливое взаимопонимание с Пакистаном в вопросах ядерного оружия.
Не исключено также, что Трамп пойдет одновременно и против Саудовской Аравии и против Ирана, не задумываясь о динамике нейтрализации сил, присущей для таких решений. В рядах консервативных республиканцев уже стало символом веры мнение о том, что соглашение с Ираном следует отменить - рано (путем выхода правительства США из соглашения) или поздно (путем усиления давления, что может заставить иранский режим выйти из соглашения). Также вполне возможно, что соглашение развалится - даже если ни одна из сторон этого не хочет - по различным причинам вследствие расхождения мнений в США и действий Ирана.
Если это произойдет и если иранцы возобновят свои действия, уже не боясь преодолеть ядерный порог, начнется обратный отсчет и все пойдет к войне. Не к такой, какая была в Ираке (сочетавшаяся с буквальной оккупацией и действиями по формированию государственности), а к карательной войне, целью которой будет остановить на несколько лет деятельность, предпринимаемую Ираном, чтобы подняться до точки прорыва. Тем не менее, стремление США ограничить такую войну может оказаться односторонним. Если иранское соглашение будет так или иначе сорвано, вероятность масштабных военных действий против Ирана в ближайшие четыре года следует оценивать на уровне более 75%, поскольку восстановление режима всеобъемлющих международных санкций, которые были бы достаточно болезненными и смогли бы сдерживать Иран, маловероятно. Даже двух лет ничем не ограниченной работы Ирана будет достаточно, чтобы Иран прошел точку невозврата еще в период президентства Трампа, и Трамп (так же как и Обама) вряд ли будет мириться с тем, что ядерный потенциал Ирана вышел из-под его контроля. Если вдруг он проявит нерешительность, Израиль, вероятно, будет действовать в одиночку, если сочтет, что время ушло, и других вариантов у него не осталось, причем, в результате такого решения, США, вероятно, в любом случае будут втянуты в войну. Непредсказуемые последствия такой войны - независимо от того, как она начнется - будут огромными.
Кроме того следует помнить, что в рамках американского послевоенного стратегического мышления Ближний Восток был причислен к критически важным регионам только из соображений практического характера - с тем, чтобы его энергетические ресурсы могли помочь в восстановлении экономик союзников США в Европе и Азии. А впоследствии - потому, что он мог бы помешать вылазкам СССР в сторону Индийского океана. Поскольку Европа и Япония уже давно восстановили свою экономику, и, более того, уже нет угрозы нападения советской армии на Персидский залив из Афганистана, стратегическую роль Ближнего Востока в целом и американо-саудовских двусторонних отношений можно было бы понизить (за исключением антитеррористических программ), не подвергая сомнению саму американскую большую стратегию. И Иран можно было бы бомбить, не ставя под сомнение основную национальную стратегию. Опять же, решение отложить иранские проблемы в сторону весьма неплохо характеризует то, что Барак Обама, похоже, хотел сделать, заявив, что Соединенные Штаты «чересчур много вкладывают и слишком много занимаются» этим регионом.
Что касается Южной Азии, администрация Трампа, вероятно, будет рассматривать Пакистан не как союзника, а как страну, в основном недружественную и опасную, несмотря на невероятный поступок президента, когда он перед инаугурацией позвонил Навазу Шарифу. Обхаживание Индии будет продолжено - это и к лучшему, если это является средством ограничения влияния и даже сдерживания Китая.
P.S. В терминах хартленда и большой игры вполне себе интересный анализ. Кстати, первый попавшийся мне за долгое
28.01.2017303963
Адам Гарфинкл (Adam Garfinkle)
Никогда прежде в американской истории предполагаемая внешняя политика новой администрации не была окутана такой неопределенностью. Это объясняется тем, что пресловутый «идеальный шторм» возник в результате объединения четырех отдельных причин неопределенности: полнейшего отсутствия у Дональда Трампа опыта госслужбы; его ориентированную на настоящее нарциссическую личность; вероятности того, что все еще не определенный и не проверенный штат назначенцев будет иметь чрезмерное влияние в сфере внешней политики/национальной безопасности; и того факта, что основы Просвещения западных государств и вестфальской государственной системы расшатываются как изнутри, так и извне.
Тем не менее, на фоне этого шторма есть только три возможных общих долгосрочных результата реализации стратегии:
(1) прежний мир, то есть, принципиальное продолжение нынешней национальной американской либеральной интернационалистской большой стратегии и сохранение роли в мире;
(2) замкнутый мир, называемый неоизоляционистским - «крепость Америка» в сочетании с односторонностью, обособленностью в военной сфере (по мере необходимости) и максимально возможной экономической автаркией;
(3) холодный мир, избирательно активная «долиберальная» стратегия баланса сил, основанная на прагматичной, реальной политике.
Эти три возможности концептуально отличаются, но кое в чем они совпадают. Нынешняя стратегия в основном определяется веерной структурой альянса США, охватывающей весь мир, но его основная цель проще и существует дольше, чем средства ее осуществления - не допустить появления гегемона в полуостровной Европе или в Восточной Азии. Структура альянса является средством достижения этой цели, обеспечивая подавление конкуренции в сфере безопасности на этих и на прилегающих территориях - то есть, выполняя задачу, которую часто называют более возвышенно «оказанием услуг по обеспечению глобальной коллективной безопасности». Кроме того, тональность этой стратегии соответствует либеральному или институциональному интернационализму, сформированному из двух элементов - идеологического (продвижение демократии) и экономического (свободная торговля). Смысл более умеренных аспектов стратегии США заключается в предположении (или настойчивом утверждении - в зависимости от обстоятельств), что альянсы, основанные на принципах сотрудничества, со временем не только желательны, но и возможны
В рамках этой национальной большой стратегии могут возникать элементы отхода от политики (или корректировки), которые могут напоминать изоляционизм без срыва стратегии в целом. (Более того, несколько случаев подобной корректировки уже наблюдались в годы президентства Обамы). В частности, в настоящее время нетривиальные корректировки наиболее вероятны в сфере управления торговли и в экономических вопросах.
Точно так же при изоляционистском отказе от обязательств (если это произойдет) вполне возможно соблюдение тех принципов реальной политики, основанной на балансе сил, которые действуют в качестве второстепенных стратегических критериев.
Тем не менее, учитывая исключительное влияние США на формирование международного климата, в любом из этих трех возможных случаев (прежний мир, замкнутый мир, холодный мир) при условии, что он будет наглядно характеризовать американскую политику, будет создана особая архитектура глобальной безопасности. Это отразится на каждом государстве мира. Поэтому весьма полезно в качестве эвристической оценки проанализировать, хотя бы вкратце, как могли бы выглядеть эти три архитектуры.
Прежний мир
Если политический курс администрации Трампа продемонстрирует принципиальную преемственность и окажется продолжением политики, проводившейся на протяжении последних лет пятидесяти, это будет означать, что революционная риторика Трампа, которая звучала в ходе предвыборной кампании и которая была направлена против существующего положения дел, была либо легкомысленной, неискренней и несостоятельной, либо представляла собой комбинацию всего перечисленного. Но преемственность в этом случае не означает, что ничего не изменится. Даже если некоторые готовящиеся масштабные многосторонние торговые сделки являются сейчас фактически бесперспективными, мы не должны делать вывода о том, что вместе с ними будет поставлен крест на всей либеральной мировой торговле, включая ВТО, МВФ и Всемирный банк. И если мы предположим, что администрация Трампа будет требовать от союзников производить больше взаимозачетов, мы не должны делать вывод, что это означает конец самой структуры альянса. Если предположить, что в отношениях США с Россией снова произойдет «перезагрузка», мы не должны делать вывода о том, что политика США предоставит России свободу действий на Украине, в странах Балтии и за их пределами. Нам не следует поддаваться истерике на основании предварительных сигналов; корректировка существующей политики - в функциональном и географическом отношении - не обязательно означает отмену прежней структуры стратегии в целом. Давайте сосредоточимся сначала на Европе, а затем перейдем к Ближнему Востоку и Азии.
Европа: если мы, например, посмотрим на нового президента и на его риторику до инаугурации, то можно ожидать, что НАТО будет существовать по-прежнему, но, роль ее будет уже более скромной. Санкции, введенные против России из-за Украины, скорее всего, сойдут на нет по нескольким причинам. Но это, в свою очередь, не означает вероятности того, что российские власти будут переходить четко обозначенные красные линии, вторгаясь в другие государства к западу от своих границ, или будут дестабилизировать ситуацию в них. Конечно, нельзя исключать и просчетов. А кризис в вопросе безопасности стран Балтии ускорит наступление для НАТО момента истины - альянс либо воспользуется статей V и будет сопротивляться, возможно, создав опасность обмена ядерными ударами, либо не сделает этого, и фактически прекратит существование в качестве серьезного фактора европейской и мировой геополитики. Правда, это не очень отличается от политического курса, выбранного при Обаме.
Однако то, что уже отличается от эпохи Обамы, и, вероятно, в ближайшие четыре года будет отличаться еще больше - это уклон европейской внутренней политики вправо. Если Марин Ле Пен станет в следующем году президентом Франции (что маловероятно, но вовсе не так уж и нереально), то европейский послевоенный либеральный проект окажется в тупике и будет поставлен под удар. В каком-то смысле такая Европа понравится Дональду Трампу больше. Он будет представлять собой, как странно это ни звучит, «националистический интернационал». В этих условиях восприятие трансатлантических отношений, возможно, даже улучшится, но это не приведет к тому сотрудничеству на основе институциональной политики безопасности, которое было нормой, начиная с 1949 года. Это будет своеобразный союз, о котором может сложиться неверное представление. Он может оказаться небезопасным, и внутри него могут возникать негативные явления.
В результате фактического снижения значимости НАТО в глазах США на фоне продолжающегося националистического и даже антилиберального крена европейской политики Германия будет испытывать огромное напряжение. Если в годы правления Трампа правительство США продолжит свою политику отдаления от Европы (что представляется вполне вероятным в свете того интервью, которое он дал журналу Bild перед инаугурацией), тогда послевоенная роль США организатора и посредника в согласовании противоречивых интересов европейских государств, скорее всего, перейдет (не совсем плавно, но все равно перейдет) от Вашингтона к Берлину. Германия станет центром притяжения в принятии решений как самая крупная и богатая из европейских стран - особенно теперь, когда Соединенное Королевство переживает свой собственный многоуровневый кризис идентичности и политической последовательности. В какой-то степени, судя по кризису евро и миграционному кризису, центр принятия решений в Европе уже переместился в Берлин.
Разумеется, эта роль отражает не только отдаление Америки от Европы и слабость Британии, но и невероятные превратности судьбы французской внешней политики. Внешнеполитическая стратегия Шарля де Голля и его сторонников была основана на способности Франции добиваться политического влияния, используя раздел Германии в Европе и раздел мира на блоки, возглавляемые сверхдержавами. Этим и объясняется знаменитая (хоть и нескромная) метафора, согласно которой Франция является всадником, а Германия - конем. Отсюда и роль французских ударных ядерных сил. После окончания холодной войны и объединения Германии претензии Франции оказались на пресловутой «свалке истории», о которой когда-то сказал Троцкий.
Поскольку для успешной реализации французской стратегии Германия слишком велика, а мир без Советского Союза слишком американизирован, французы в качестве альтернативы решили сосредоточиться на укреплении Европейского Союза. Франция, удобно устроившаяся в составе ЕС и валютного союза, могла с большим успехом служить противовесом США и справляться с более мощной Германией. Разгадкой конечного успеха этой новой французской стратегии, было Соединенное Королевство. Чтобы нейтрализовать Германию, Франции нужно было действовать совместно с Великобританией, а это означало, в конечном итоге, сближение Британии ЕС и вовлечение ее в валютный союз. Сейчас, когда в конце июня года прошлого года британцы неожиданно проголосовали за выход Великобритании из ЕС, вся обновленная стратегия Франции терпит крах. Валютный союз постепенно распадается, и вероятность распада Соединенного Королевства (в результате которого Шотландия, а возможно, даже Уэльс и Северная Ирландия, каждый по-своему выйдут из состава Великобритании) в течение ближайших четырех лет следует считать довольно высокой. Около века назад фраза «сторонник „Малой Англии"» относилась к людям, которые осуждали амбициозную роль империи и великой державы. Сегодня она имеет совершенно новый смысл и обозначает тех, кто смирился с распадом самой Великобритании в том составе, который предусматривал Актом об унии, принятый в 1707 году.
Какие решения придется принимать Германии, когда ее окончательно покинут США, и без англо-французского противовеса в Европе? Учитывая, что Россия в какой-то степени все-таки возрождается, несмотря на его слабость, и, учитывая, что ни одна держава не контролирует территорию между Германией и Россией, как это делала Габсбургская империя на протяжении многих веков до 1918 года, возможны только два основных результата: Германия может стать страной с дополнительными функциями гаранта безопасности в Восточной/Центральной Европе, из-за чего она оказалась бы в состоянии конфликта Россией; или она могла бы заключить еще один Рапалльский договор - о совместном с Россией господстве на территории в ущерб странам, расположенным между ними.
Никто сейчас не знает, какое решение примет Германия, если перед ней встанет такая дилемма, поскольку это зависит от целого ряда пока не принятых решений, зависящих от разных обстоятельств. Но если Германия окажется перед таким выбором, это будет означать конец архитектуры прежнего мира, поскольку истоки этого мира являются неотъемлемой частью основного соглашения, достигнутого в Европе после Второй мировой войны. Тем не менее, имеет смысл коротко обсудить эту тему, поскольку такое решение вполне может оказаться промежуточным между вариантом прежнего мира и одним из двух остальных - замкнутым миром или холодным миром.
Если Германия решит стать гарантом безопасности, ей нужно будет преодолеть огромные культурные и политические препятствия - и ей надо будет создать ядерный арсенал. У Германии очень тяжелый исторический багаж, после того, как она отказалась от роли агрессора, ее повсеместно воспринимают как высоко моральную/интеллектуальную страну, и за годы пребывания в составе Североатлантического альянса она разучилась мыслить стратегически. Причем - и это, вне всяких сомнений, самое главное - современная немецкая демократия на сегодняшний день в значительной степени привязана ко всем этим трем факторам и может оказаться под угрозой, если Германия будет двигаться в этом направлении. Большинство немцев сегодня очень нетерпимо относятся ко всему, в чем содержится даже намек на подобные действия, поэтому все еще незначительное альтернативно-правое меньшинство, которое хочет двигаться в этом направлении, кажется настолько пугающим.
Поэтому кажется более вероятным, что в ближайшей перспективе, вероятнее всего, ожидается второй Раппальский договор. В Германии уже сегодня есть много таких, кто «понимает Россию», и, похоже, их число будет расти, поскольку российская разновидность национализма, судя по всему, все больше нравится немцам, которые боятся, что в результате массовой иммиграции будет уничтожено то, что они называют доминирующей культурой Германии. Так что мы в конечном итоге можем стать свидетелями виртуального возвращения «союза трех императоров» (совокупность соглашений, заключенных между Германией, Россией и Австро-Венгрией - прим. перев.) XIX века, в основе которого были в равной степени социально-политический консерватизм и стратегические соображения. Если не считать того, что без Австро-Венгрии это был бы просто «союз двух императоров».
Ближний Восток: Если мы поверим словам нового президента, но выдвинем гипотезу принципиального продолжения традиционной послевоенной стратегии США, то основной упор будет сделан на ликвидацию, насколько это возможно, щупальцев суннитского исламистского терроризма. Это может привести к значительному (может, кратковременному, а может, и нет) увеличению военного присутствия США в арабском мире - в том числе и к вводу сухопутных войск США в Ирак, Сирию, Ливию, и, возможно, в другие страны. Эти шаги не будут направлены на долгосрочное формирование государственности или какую-либо другую деятельность, связанную с урегулированием политической обстановки; это будут карательные действия, направленные на подрыв, блокировку и уничтожение сил, которые считаются вражескими. Конечно, как и все подобные решения, предполагающие точечное воздействие, их побочные эффекты и последствия будут непредсказуемыми. Такой подход может оказаться эффективным в уничтожении находящихся на этой территории владений, объектов и обороняемых позиций ИГИЛ (организации, запрещенной в РФ - прим. ред.) - и в любом случае обеспечить значительный прогресс - но он может оказаться контрпродуктивным в общих усилиях по борьбе с терроризмом.
Это объясняется тем, что в случае присутствия значительных сил США в любой арабской стране (особенно слишком длительного) можно с уверенностью ожидать роста массового недовольства и неприязни на основе сложившихся воспоминаний о западном/христианском колониальном иге. Такое присутствие будет стимулом для религиозных экстремистов, которые, как всегда, будут мобилизовать религиозные символы для борьбы с неверными оккупантами (как это было в Ираке после марта 2003 года). И подобная мобилизация вполне может превратиться в нынешних условиях в движения, способные свергнуть несколько слабых режимов, в том числе в Иордании, Египте (в очередной раз), и даже в Саудовской Аравии. Это, конечно же, не будет способствовать борьбе с терроризмом, если ключевые региональные партнеры США будут уничтожены, попав под перекрестный огонь в результате ошибочных политических решений Вашингтона.
Такая политика - даже без масштабного задействования вооруженных сил США - будет означать, хладнокровное усиление напряженности в отношениях со всеми региональными державами, которые разделяют или будто бы разделяют антитеррористической приоритет - с Египтом, ОАЭ, Иорданией, Марокко, и, возможно, с Турцией. Особого внимания развитию демократии не будет; финансирование программ гражданского общества национального демократического фонда сократится - и в этом случае опять, политический курс ненамного отличается от основных приоритетов администрации Обамы. Трампу и его еврейским сторонникам нравится Израиль - как националистическое государство правого толка, так что в вопросах мирного процесса и расширения поселений никакого заметного давления на Израиль не будет. Но практическая ценность Израиля в борьбе с исламистами-суннитами ограничена. Не будут решены и другие болезненные проблемы - например, связанные с тем, каким образом ухитриться и помочь курдам, сохранив при этом полезные отношения с Турцией. Все будет идти, как обычно, и сопровождаться большими трудностями - но только без либеральной риторики и связанного с ней дежурного пафоса.
Настоящий знак вопроса в ближневосточных делах можно поставить в отношении Саудовской Аравии. Если прагматичный Дональд Трамп будет воспринимать Саудовскую Аравию сквозь призму нефти и мировой экономики, никаких особых перемен не произойдет. Но если же Трамп будет рассматривать Саудовскую Аравию сквозь призму терроризма, полагая, что саудовцы причастны к терактам 11 сентября (и что, помимо этого, Соединенным Штатам ввиду их энергетической самодостаточности нет нужды беспокоиться о взаимовыгодном благосостоянии глобального экономического пространства), то отношения могут резко ухудшиться. Особенно если Трамп передумает насчет Ирана и увидит в нем реального союзника в борьбе с ИГИЛ. Что вполне возможно - подобно тому, как он в том же свете видит поддерживаемый Россией режим алавитов в Сирии. Саудовцы, доведенные до отчаяния из-за проблем с безопасностью, могут тогда прибегнуть к опасным вариантам самопомощи - например, усилив свое молчаливое взаимопонимание с Пакистаном в вопросах ядерного оружия.
Не исключено также, что Трамп пойдет одновременно и против Саудовской Аравии и против Ирана, не задумываясь о динамике нейтрализации сил, присущей для таких решений. В рядах консервативных республиканцев уже стало символом веры мнение о том, что соглашение с Ираном следует отменить - рано (путем выхода правительства США из соглашения) или поздно (путем усиления давления, что может заставить иранский режим выйти из соглашения). Также вполне возможно, что соглашение развалится - даже если ни одна из сторон этого не хочет - по различным причинам вследствие расхождения мнений в США и действий Ирана.
Если это произойдет и если иранцы возобновят свои действия, уже не боясь преодолеть ядерный порог, начнется обратный отсчет и все пойдет к войне. Не к такой, какая была в Ираке (сочетавшаяся с буквальной оккупацией и действиями по формированию государственности), а к карательной войне, целью которой будет остановить на несколько лет деятельность, предпринимаемую Ираном, чтобы подняться до точки прорыва. Тем не менее, стремление США ограничить такую войну может оказаться односторонним. Если иранское соглашение будет так или иначе сорвано, вероятность масштабных военных действий против Ирана в ближайшие четыре года следует оценивать на уровне более 75%, поскольку восстановление режима всеобъемлющих международных санкций, которые были бы достаточно болезненными и смогли бы сдерживать Иран, маловероятно. Даже двух лет ничем не ограниченной работы Ирана будет достаточно, чтобы Иран прошел точку невозврата еще в период президентства Трампа, и Трамп (так же как и Обама) вряд ли будет мириться с тем, что ядерный потенциал Ирана вышел из-под его контроля. Если вдруг он проявит нерешительность, Израиль, вероятно, будет действовать в одиночку, если сочтет, что время ушло, и других вариантов у него не осталось, причем, в результате такого решения, США, вероятно, в любом случае будут втянуты в войну. Непредсказуемые последствия такой войны - независимо от того, как она начнется - будут огромными.
Кроме того следует помнить, что в рамках американского послевоенного стратегического мышления Ближний Восток был причислен к критически важным регионам только из соображений практического характера - с тем, чтобы его энергетические ресурсы могли помочь в восстановлении экономик союзников США в Европе и Азии. А впоследствии - потому, что он мог бы помешать вылазкам СССР в сторону Индийского океана. Поскольку Европа и Япония уже давно восстановили свою экономику, и, более того, уже нет угрозы нападения советской армии на Персидский залив из Афганистана, стратегическую роль Ближнего Востока в целом и американо-саудовских двусторонних отношений можно было бы понизить (за исключением антитеррористических программ), не подвергая сомнению саму американскую большую стратегию. И Иран можно было бы бомбить, не ставя под сомнение основную национальную стратегию. Опять же, решение отложить иранские проблемы в сторону весьма неплохо характеризует то, что Барак Обама, похоже, хотел сделать, заявив, что Соединенные Штаты «чересчур много вкладывают и слишком много занимаются» этим регионом.
Что касается Южной Азии, администрация Трампа, вероятно, будет рассматривать Пакистан не как союзника, а как страну, в основном недружественную и опасную, несмотря на невероятный поступок президента, когда он перед инаугурацией позвонил Навазу Шарифу. Обхаживание Индии будет продолжено - это и к лучшему, если это является средством ограничения влияния и даже сдерживания Китая.
P.S. В терминах хартленда и большой игры вполне себе интересный анализ. Кстати, первый попавшийся мне за долгое